За границей стереотипов

— Не в присутствии демона, полубог, — все, что я увидел перед собой, так это испуганное выражение лица того самого Симмонса. И опять какой-то туман в голове. Я ведь был от него на расстоянии лезвия Анаклузмоса. Меч был в моей руке. И я направил его на паренька, чтобы показать технику настоящего боя. И выпады. Я все это помню. Но так близко к нему мне не довелось бы подойти. И сжимать..? Черт! — Не стоит упоминать служителя Ада, Персей. Мыслям суждено осуществляться, — я судорожно разжал пальцы, которыми сдавливал горло полубога и сделал шаг назад, даже не пытаясь освободить запястье из хватки демона, хотя от его прикосновений кожу вновь нещадно жгло. — Что тебе нужно? Зачем ты вернулся, Бальтазар? — Я стискивал зубы, но упорно терпел ту, физическую боль, которая отрезвляла меня. Потому что мне сейчас именно этого и не хватало. Ведь именно это всегда было частью моей полубожественной жизни. Это моя сущность! Боль — это я! — Сейчас я спас тебя от презрения полубогов, которые на твоем примере желают удостоиться чести быть признанными героями. Завтра ты поможешь мне. — Я не просил этого делать. — Демону не требуется разрешения, Персей. Я сделал то, что посчитал нужным. Услуга за услугу. Именно такие законы соединяют демонический и полубожественный миры. — Я не смогу тебе ничем помочь. — Ты просто находка для любого демона, Персей. Я знаю, что ты обязательно отплатишь за помощь той же монетой. Пусть ты и не считаешь себя героем, но изменить свою сущность у тебя не выйдет. Никто не способен управлять сыном Посейдона. И ты это понимаешь не хуже меня. — Перси. — Услуга за услугу, Персей Джексон. — Перси, посмотри на меня, прошу тебя, — очнулся я только из-за тихого шепота и дрожащих теплых пальцев, осторожно проводящих невидимую дорожку от моего подбородка к виску. Лицо Аннабет было в считанных дюймах от моего, но что-то отталкивало меня от нее. Что-то не давало мне сделать шаг по направлению к ней. И это «что-то» в следующую же секунду заставило меня перевести свой взгляд с искусанных губ на понимающее выражение лица моей новой знакомой. Дочери Афродиты. Я смотрел в глаза Крис. И только в этот момент я осознал, что именно эта девушка усмирила взбудораженное существо внутри моей головы. На том мосту она, как и сейчас, лишь неотрывно смотрела в мои глаза и улыбалась. Не испугавшись ни на один миг того, что я мог бы сотворить с ней в бессознательном состоянии. Еще никогда в своей жизни я не встречал девушки самоотверженнее. Или..? Боги, конечно, встречал! Вот же она, стоит передо мной. Моя Аннабет. Самая любимая Воображала. — Что произошло, Перси? Какого хрена ты творишь?! Ты в порядке, Майкл? — Майкл? — отрешенно повторил я, наблюдая за тем, как Кларисса приводит в чувство полубессознательного парня, усердно, но в то же время нежно (как это умеет делать исключительно Ла Ру) ударяя его по щекам. — Давай, принцесса, солнце еще светит в небе и согревает таких олухов, как ты, — полубог медленно открыл глаза, резко хватаясь за горло, не сумев полностью признать произошедшее и подавить паническую атаку. — Смотри на меня! Черт, этого еще мне хватало. Смотри мне в глаза, Симмонс! — кажется, впервые в своей жизни я встретился с совершенно незнакомой мне ипостасью дочери Ареса. Кларисса осторожно и очень медленно поворачивала голову и осматривала тело полубога на возможные повреждения, не заботясь о том, что все ее колени в пыли и, вероятно, будущих синяках, потому что упала она на них достаточно резко. Она не смотрела на Симмонса как-то иначе, это был доминантный ген лидера, который вместе с новой кровью и кислородом проникал в ее сердце, а от него и в оставшиеся жизненно важные органы. Она беспокоилась за бойца. Я чувствовал, что она готова была порвать меня в клочья ровно настолько, насколько желала сотворить подобное с этим пареньком. Потому что он ослушался ее приказа. Потому что подверг себя и всех обитателей лагеря опасности, уменьшив бы в последующем силу и боевой дух полубогов своей смертью. Потому что просто, я уверен, уже неоднократно играл на ее шатких нервах. Боги! Да, я видел Клариссу Ла Ру. Я знал, что в шаге от меня на коленях стоит дочь Ареса и полыхает ненавистью, степень которой не хотелось даже сравнивать ни с одним из существующих понятий. — Мы с тобой потом обязательно поговорим, Джексон. Уводи его уже, Аннабет, прошу. — Мне ничего не оставалось, как подчиниться дочери Афины, сделать несколько шагов по направлению к домику Посейдона и выйти за пределы Арены, попытавшись ускориться, но через несколько секунд замедлить шаг, в полной мере осознав, что нектар, кажется, совершенно не помог. И именно поэтому она сейчас тянула меня за собой, кусала губы, зажмуривала глаза и изредка сжимала мое запястье настолько сильно, что неосознанно впивалась своими ноготками под мою кожу, обжигая ее холодом, стремительно распространяющимся по моему телу. Что со мной происходит? Конечно, я знал ответ на этот вопрос. Точнее, пытался переварить то, что сказала на мосту Крис. — Тебе не убить меня, потому что только я знаю, что сидит внутри твоей головы. И он скоро доберется до горла и начнет перекрывать доступ кислорода. Это существо подчинит себе твое сердце и остановит его. А твоя душа просто сгорит в той тьме, которой будет наполнено это тело, — прохрипела она, прикасаясь к моей оголенной груди и посылая импульсы в мой мозг, тем самым заставляя отпустить ее и сжать руками голову, которую, как мне казалось, словно вязкий, липкий пластилин растягивали в разные стороны. — Ты станешь бесчувственным сосудом, жизненной силой которого будет питаться существо внутри тебя. И у него есть имя. Вот только… — Перси, что ты..? — эта информация причиняла дискомфорт, который я попытался уничтожить, из последних сил заскочив в домик, закрыв за собой дверь и прижав тело Аннабет к стене, беря ее лицо в ладони и затыкая поцелуем. Она лишь что-то простонала в мои губы, вцепившись ногтями в плечи. Я бы никогда не осознал, что такая реакция была вызвана болью, причиненной мною в тот самый момент, когда ее незащищенная лодыжка встретилась с твердой поверхностью стены, если бы она в завершении этого списка еще и не укусила меня за нижнюю губу. — Перси, прости меня, пожалуйста. — У меня в рюкзаке была мазь, — не обращая никакого внимания на темно-серую вину в ее за секунду потухшем взгляде и солоноватый привкус крови на языке, я взял на руки Аннабет и переместил ее с холодного пола на кровать. Я незамедлительно повернулся к ней спиной, наверное, больше для того, что собрать в кучу свои мысли и привести себя в пристойный вид, а уже на втором месте стояла иная причина — отыскать в этом мальчишеском хламе хоть один предмет, который можно по форме и размерам соотнести с моим рюкзаком. Я уже давно наплевал на вещи, не имеющие никакого отношения к счастью моих близких. А вот за мазь, которая могла бы облегчить судорожные боли Аннабет, я бы отдал многое. Чертовы полубоги! Я герой? Это меня они считают героем?! Идиоты! Чертовы идиоты! Да, они отвратительны. Мерзкие твари. Наши мнения едины. Мы едины. Ты же тоже это видишь. Все это видят.       Нет, эти мысли принадлежат не мне. Все это не мое. Запрещено. Не думать. Не чувствовать. Нужно узнать имя. Крис говорила, что как только я узнаю его имя, то увеличу свои шансы на то, чтобы всю оставшуюся жизнь существовать без дополнительного голоса в голове, диктующего мне условия игры. Я не приму правила! И пусть это звучит в данный момент отчаянно и беспомощно, но, черта с два, я буду бороться хотя бы за то, чтобы изменить взгляды полубогов, идеализировавших меня. Героев нет! Неужели героизм исчисляется количеством отрубленных голов и океаном крови, в котором мне лично довелось захлебнуться? Тогда, конечно же, я «герой»! Именно тот герой, которым и боялся стать для полубогов. Я стал никем. Но и в этой роли я готов жить так, как вырвавшийся на свободу узник — глотая ртом воздух и задыхаясь от чистого, а не пропахшего запахом сгнившего человеческого мяса кислородом. Я узнаю это имя. Я найду выход. Я. Я. Я. Да! Потому что только так мне удастся избежать несчастной участи моих близких. — Тогда ожидание больше ни к чему. Теперь время работает на меня, сын Посейдона. Чувства против вечности. Ты сделал ставку не на ту лошадку, Персей Джексон. И в этом убедятся все. Но в первую очередь такая беззащитная на данный момент дочь Афины.

Аннабет

      Я лежала на кровати и старалась думать о том, каким удивительным предстает для тебя мир, когда ты узнаешь, что даже спустя долгие годы постель способна хранить родной солоноватый аромат, окутывающий меня вместе с теплыми, нежными и, пожалуй, порой самыми неуклюжими, но до безумия любимыми объятиями на протяжении тех лет, каждую секунду из которых мы с Перси принадлежали лишь друг другу. Мы были освобождены от обязательств. Мы… Я пыталась построить вокруг нас стену, которую бы не преодолели даже высшие божества. Теперь же эта стена разрушилась, а я лишь беспомощно и по сей день развожу руки в стороны и не предпринимаю никаких попыток для того, чтобы вновь обособиться от этого полубожественного мира! От Богов! От этого лагеря! От всего дома! Я забыла. Я просто заставила себя забыть те светлые воспоминания, хранящиеся до сих пор в моей памяти и притягивающие меня к моему дому. Да, я любила эту жизнь и, конечно же, строила грандиозные планы, желая повысить статус зрелости в глазах Афины и увидеть хоть крупицу материнской любви в ее стальных ледяных глазах. Но теперь моя жизнь — Перси, мой мальчик, мой парень и мой мужчина, я уже не говорю о последующем за этими формальностями важнейшем семейном статусе. Единственный человек и по совместительству полубог, способный привести в состояние волнения и подозрения каждую клеточку моего тела видом своей напряженной спины. Муж. Неужели могли все звезды бесконечной Вселенной указать нам правильный путь? Разве разрешила ли я себе когда-нибудь думать о совместном будущем с этим наглецом и, соответственно, любителем отнимать целую половину моей (моей!) подушки и оставляющим после своих неожиданных нежностей пропитанную слюной ткань. Наверное, у кого-то (да у всех, я думаю) эта информация вызовет отвращение и смех, но поверьте, даже двенадцатилетней Аннабет Чейз никогда бы в голову не пришло, что подобные случаи будут восприниматься ею в недалеком будущем, как награда за присутствие сына Посейдона в ее жизни. В моей жизни, до отказа наполненной только им. Ну, скажите, что это плохо! Ведь это просто омерзительно, правда же? — Он тебе снится? — слишком резко Перси выпрямил спину, давая понять, чтобы я немедленно прекратила этот бесполезный разговор, пока окончательно не испортила и без того последние остатки его шаткого терпения. Но я не отступлю. Не сейчас, не три года назад, никогда я не отступала и добивалась своего, отдавая все свои силы на достижение поставленной цели. И в данный момент цель была намечена — душещипательный разговор на повышенных тонах. А ее осуществление теперь полностью зависит от моей стойкости и гордости, которые я уже давно не спускала с тройной цепи. — Ты видела мой рюкзак? — Ты все слышал, — конечно же, я видела этот дурацкий рюкзак, находящийся в нескольких шагах от Перси, который рассеянно смотрел сквозь него только по одной причине — я была на верном пути к реализации своего окаменевшего со временем потенциала, а сын Посейдона был на грани того, чтобы либо наорать на меня (что происходило в самых редких случаях), либо в последний раз попытаться отвлечь от важной темы излюбленным способом. Бросьте, не мне объяснять взрослым людям об этих «способах». Но ни один из нас не был настроен на подобную волну, а лично я была, именно в эту минуту, категорически против любых факторов, тормозящих мою мозговую активность (да, порой случается и такое) и отвлекающих меня от… От всего! — Приподнимись, — скомандовал Перси (да, тон был приказной, вряд ли бы я спутала его с другими), присев на кровать, осторожно положив мою больную ногу на свои бедра, а другую закинув за свою спину, позволяя чувствовать источающую теплоту кожу поясницы. Слишком горячую даже для сына Посейдона. Нет, он ведь не мог..? — Аннабет, если ты прекратишь ерзать, я закончу гораздо быстрее, — кажется, это было сказано раздраженно и беззлобно. Но лучше делать упор на слово «кажется», потому что от ярости в его глазах меня практически затрясло, но я смогла успокоиться, попытавшись незаметно для него сжать кулак таким образом, чтобы физическая боль от впивающихся под кожу ногтей затмевала собой желание проучить этого наглеца. Как же это было легко осуществить раньше. Я бы просто бросила ему вызов, если спорить и доказывать какую-то истину этому упрямому сыну Посейдона уже не было бы сил. Хотя от подобного мои силы лишь увеличивались, и я хотя бы понимала, что жила. Мое сердце в самый разгар спора отбивало по моим ребрам настолько быстрый ритм, что заряжало энергией каждую частицу моего тела. Оно было наполнено детально продуманными планами и идеями, в полноценной реализации которых не сомневался никто. И мы ссорились с Перси. Указывали друг другу на недочеты, которые изменить было уже невозможно. И это тоже было частью жизни! И она была нашей. Каждого по отдельности и обоих в целом. Сейчас же я готова была наплевать на эту чертову ногу, как назвала бы ее в порыве ярости Талия, и оттолкнула Перси к стене, доставая кинжал и используя в свою пользу удивление и шок, которые обязательно сыграли бы мне на руку. Я бы, безусловно, кинулась на него, не давая подняться и увеличить свои шансы на победу. И потратила бы все свои силы на то, чтобы не подпустить его к себе, а позднее использовать хотя бы небольшую и для кого-то, может быть, малозначительную ошибку Перси в достижении своей цели. Симмонс проиграл потому, что основную цель он увидел уже во время боя, когда пытался лишь выжить под напором молниеносных и точечных атак сына Посейдона. Дело даже не в тонкостях самой техники, не в отточенности плавных грациозных движений и не в опыте, полученного в бесчисленном количестве боев. Можно положить на лопатки даже опытного бойца, если действовать согласно выбранному пути — желанию победить. И не столько победить, сколько отыскать смысл в том, что сподвигло лично Вас на выбор именно этого пути. Наверное, это звучит нудно, но понимание этого значительно увеличило бы шансы полубогов на долгую жизнь. Да и что-то меня не туда занесло, не правда ли? — До какой степени я бездушная скотина в твоей голове? — съехидничал Перси, выдавливая из тюбика на свои пальцы прозрачную мазь и прикасаясь ими к лодыжке, заставляя вздрогнуть от холода, впитывавшегося в мою кожу благодаря медленным, но до безумия нежным массирующим движениям его пальцев. — Поговори со мной хоть о чем-нибудь. Я скучаю. — Я всегда с тобой, Аннабет. Во всяком случае, я пытаюсь это делать. — Нет, ты только делаешь вид, Перси, — неожиданно вырвалось из меня то, что подавить я уже была не в силах, ошарашив тем самым своего «собеседника». — Что тебя тревожит, Чейз? — Нет, не отстраняйся, — прошептала я, вцепившись рукой в его плечо. Он сказал «Чейз». А это была черта, за которой мне не хотелось оказаться вновь. — Многого я не могу тебе сказать. — Почему? — я делала все, чтобы мой голос не дрожал от страха услышать приговор из уст сына Посейдона. — Я имею право знать о всем, что тебя окружает. И даже о Крис. — Что? — Боги, я не должна была дополнять. Ни при каких обстоятельствах я не должна была дополнять свою речь. — Аннабет, это ведь всего лишь девочка, — его смех был последней каплей, которая, переполнив, как банально говорится, чашу терпения, вылилась бурным потоком из меня вместе с последующим криком. — Что у тебя с ней? Тебе смешно, Джексон? Тебе вечно смешно! Ты даже смеялся в Тартаре. Улыбался мне и шутил, когда мы были на грани смерти! Неужели за все эти годы ты так и не осознал, что в роли доброго мальчика не прожить ни в смертном, ни в полубожественном мире? — Да что ты знаешь о полубожественном мире, Чейз? Ты же уже перестала разграничивать эти понятия! — Я просто хочу забыть все! Как ты этого не понимаешь? Я не могу терпеть эту боль. Я не хочу видеть кошмары и не спать ночами, держа оружие под одеялом и прислушиваясь к каждому шороху! Потому что именно этим я и занимаюсь всю свою жизнь! — кричала я, размахивая руками и закусывая нижнюю губу, чтобы не дать волю бушующим чувствам выбраться наружу в виде отчаянных слез. — Ты не должна была, Аннабет. Это всегда являлось моей участью. Боги, Воображала, ты ведь обязана это понимать, — прошептал едва слышно в мои губы Перси, прикоснувшись своим лбом к моему. — Ты обязан понимать, что я боюсь тебя потерять. Прости меня, хороший мой. Я пытаюсь бороться с этим страхом, но он намного сильнее других чувств. Меня колотит от одной мысли, что ты уйдешь. Я даже не боюсь так смерти, как твоих решений, Перси Джексон, — слезы медленно стекали по моим щекам, пока ком в душе стал постепенно уменьшаться в размерах после того, как вся правда, которую я тщательно скрывала от него, оказалась на поверхности. Чувствовать его кожу под своими ладонями было такой же необходимостью для меня, как и способность дышать чистым, очищающим легкие кислородом. Знать, что он не может жить без моих прикосновений, было наивысшей наградой. Вот только остановить истерику я уже не могла, поэтому впала в ступор в тот момент, когда мои губы оказались в плену горячих медленных поцелуев. Перси не нужны были ответные действия, потому что в этот момент моим словам вторило учащенное сердцебиение, которое сын Посейдона ощущал кожей своей оголенной груди, остервенело вжимая мое тело в кровать. — Я люблю тебя, Воображала. Просто верь мне, пока это еще возможно, пока я все не испортил окончательно. — Я тебе не позволю, — слишком резко сказала я, сжав его лицо в своих ладонях и таким образом увеличив расстояние между нашими губами. — Что бы сейчас не терзало тебя, я всегда буду с тобой, Персей Джексон. Скоро все страхи отойдут на второй план. Совсем скоро мы будем принадлежать только друг другу. — Как долго я желал услышать от тебя эти слова, Воображала, ты даже не представляешь, — улыбаясь, произнес он, не разрывая зрительного контакта. — Я думала, что ты хотел услышать, как сильно я тебя люблю. — Без этого не обойтись, конечно же, — не представляю, насколько ужасно я выглядела с опухшими покрасневшими глазами и улыбкой на лице, но взгляд Перси убеждал меня в том, что никакая дочь Афродиты никогда не будет ему дороже и ближе меня, даже такой. Он больше никого не подпустит, потому что любит только меня, потому что доказывает это каждый день, пусть порой я этого и не замечаю. Мой Перси. Мои Рыбьи Мозги. — Я тебе все расскажу, Аннабет, но для начала я должен сам решить свои проблемы. Позволь мне это сделать самостоятельно, Воображала. — Только больше не отталкивай меня, умоляю. Еще одного такого разговора я точно не выдержу, — и только в эту секунду я осознала, что все это время Перси не прекращал массировать мою ногу, не приносящую мне в данный момент абсолютно никакого дискомфорта. А может это были последствия настолько откровенного разговора между нами? Я всегда ставила свои чувства в рамки, чтобы в конечном счете не позабыть о реальности, но добиться этого мне, к сожалению, как видно, не удалось. Зато я смогла еще глубже проникнуть в его душу. Я это ощущала, если такое, вообще, было возможно. Любить еще сильнее, намного безрассуднее, чем несколько секунд назад. Повторюсь. Как такое может быть возможно? — В Тартаре я улыбался тебе исключительно потому, что желал этого, Аннабет. Иначе бы мы сошли с ума, иначе бы я потерял все ценное, что есть у меня. Я бы потерял тебя, — нет, мы должны были остановиться, но покончить с этой темой было намного важнее для нас обоих. — Но ты трусиха, Аннабет Чейз. — Что ты сказал? — удивленно прошептала я, осознавая, что хватка его пальцев на моей лодыжке значительно усилилась. — Ты трусиха, дочь Афины. После всего, через что нам пришлось пройти, ты не желаешь вспоминать и возвращаться к прошлой жизни, — давление нарастало, а боль в ноге вернулась с невыносимой мощью, выдернувшей из моего горла вместе с гландами мучительный вой. — Перси, что ты делаешь? — Ты никогда не понимала его. — Кого его? Боги, Перси, мне больно! — Глаза… Его глаза вновь приобрели светловатый, выцветший оттенок того яркого зеленого пигмента, совершенно не сочетающегося со светло-серой палитрой. — Ты еще не познала боль. — Перси! Перси, пожалуйста, — слезы вновь потекли по моим щекам, и я даже не понимала, какая причина перевешивала чашу весов больше - физическая или душевная боль. Ведь она распространилась повсюду. Она была внутри меня. Она окутывала собой мое тело и умертвляла способность четко воспринимать получаемую информацию. — Конечно же, девочка, скоро все закончится. Скоро ты будешь видеть в боли свою жизнь, свои чувства, эмоции. Ты станешь дышать ею, потому что иного стимула существовать уже не будет. Ты не просто перестанешь спать по ночам и видеть кошмары о месте, которое все же частично поглотило твое душу. Ты увидишь, что Тартар существует и в реальном мире, а не только красочной картинкой у тебя в голове. Он станет явью. А я стану для тебя живым воплощением вечных страданий и боли. Ты, наконец, падешь, а за тобой последуют миллионы невинных душ! — физическая боль была настолько сильна, что мои широко раскрытые глаза заволокла белая пелена, за плотностью которой не было видно лица «Перси». Зато я отчетливо слышала этот голос, становящийся постепенно отголоском моих собственных фантазий. Он уже звучал в моей голове, пока чувства окончательно не отключились, переставая снабжать мой разум хаотичными идеями по поводу освобождения из того капкана, который, пожалуй, теперь уже навсегда сомкнулся над моей головой, как и та тьма, в которую я погрузилась за считанные секунды.