За границей стереотипов

— Я рядом с тобой. Теперь все будет хорошо. У нас с тобой все будет хорошо.       Этот шепот сводил с ума и позволял сконцентрироваться лишь на методичном, успокаивающем поглаживании руки на моем бедре. Каждое движение отдавалось волнением и радостью внутри меня. Именно в этом я нуждался. Боги, разве мне необходима была все это время ласка? — Что Вы с ним сделали? — Успокойся, дружок, твоя забота не приведет ни к чему. А ты сейчас же отойди от него. Вы все сейчас же отойдите от него.       Этот поучительно раздражительный тон, на который резко сменился женский нежный шепот, возвращал в реальность и отрезвлял в несколько сотен раз быстрее и результативнее. Вот только он был мужским и уж точно не внушал желания проигнорировать продиктованные им команды. — Открывай глаза, пока мне не надоело смотреть на тебя. И лучше тебе выполнить этот приказ сейчас добровольно, чем с моей помощью. Считаю для непонятливых детей. Раз. Два, дружок. На третий ты пожалеешь о том, что судьба столкнула тебя со мной. — Черт… — прохрипел я, открывая глаза и сквозь слезы, вызванные жжением в них, различая очертания темных силуэтов надо мной. Но в особенности глаза. Красные глаза, в которых отражалось мое искаженное болью и шоком выражение лица. — Успокойся. Дыши ртом. Глубоко вдыхай. Заставь свое сердце биться медленнее. Подчини его своей воле. Давай же, — гипнотизирующе, монотонно говорил он, сжимая своей рукой мое плечо до характерного хруста в нем. Боги, он сломал мое плечо. — Что Вы делаете? Прекратите? Оставьте его! — Уведи их всех отсюда. Хирон! Сейчас же!       С каждым его словом боль распространялась по моему телу, то позволяя видеть практически незаметные морщинки вокруг его рта, то напрочь лишая меня зрения и даруя покой во тьме. Я горел. И этот жар не прекращал сжигать меня изнутри до тех пор, пока я не почувствовал колющий холод. — Никто не поможет тебе. Это твоя борьба. Они все умрут, если ты проиграешь. Так цепляйся за них. Но не за руки, не за плечи и даже не за ноги. За души. Цепляйся за то, чего в тебе уже практически не осталось. Цепляйся, но вытаскивай себя сам. В этой войне союзники беспомощны, потому что вся мощь сосредоточена внутри тебя. Так борись же! Борись, пока ты еще осознаешь происходящее. Борись, пока в тебе еще живы хотя бы крупицы человеческой души! В ином случае для своих друзей ты уже мертв.       Не думал, что я когда-нибудь позволю себе это, но я заскулил в присутствии неизвестного и только благодаря немыслимым усилиям оттолкнулся от стены и упал на колени. «Тебе не одолеть меня. Борьба ничего не даст. Я стану лишь беспощаднее», — зазвенел голос в моей голове. — Не станешь. Не станешь. Не станешь! — зарычал я, поднимаясь на ноги и ударяя кулаками в размытую иллюзию человеческого лица выедающей мою душу твари, рассекая воздух и только с сотой, наверное, попытки попадая в цель.       Но цели не было. Я просто ударил человека, который на короткое мгновение окунул меня в прошлое. Именно в то прошлое, в которое, как бы я того не желал, но вернуться уже было невозможно. И, как оказалось, возможным для него было все. — Через двадцать минут я приду вновь. Если ты не вернешься к адекватному состоянию, я лично ускорю процесс.       Очень странно, конечно, но он даже не пытался скрыть непонятно чем вызванного одобрения в своем голосе. Словно я не подвел его ожиданий. Словно я перевыполнил цели, которые он возложил на меня. — Да, и еще. Впредь не смей упоминать черта в моем присутствии. Иначе больше я удара не пропущу.

Аннабет

— Почему оно там? — произнесла, наверное, трехсотый вопрос девочка, моя сестра и самое маленькое в этом домике по возрастному качеству существо, занявшее мою кровать. Точнее, лишь объект, вещь, принадлежавшую мне, кажется, не так уж и давно.       Но вот только кого я обманываю? Только не себя и только не сейчас, умоляю. В данный момент мне нужен ясный ум. Мне. Нужен. Ясный. Ум.       Повернувшись лицом к девочке, так и не представившейся передо мной, я тут же наткнулась взглядом на знакомую бархатную коробочку, которую она с такой осторожностью встряхивала возле своего уха. — Сейчас же положи ее на место! — испуганно вскрикнула я, подлетев к ней и выхватив дорогую вещицу из ее руки. — Прости, — поспешила извиниться она, виновато опустив голову вниз, но почти сразу же гордо подняв ее вверх. — Я знаю, для чего это служит. Это ведь знак. Ты принадлежишь самому любимому и дорогому по твоему мнению созданию в целом мире. Но почему это кольцо внутри коробочки?       Вы еще не забыли, насколько проницательны, горды и беспощадны бывают дети Афины в своей правоте? Так вот оно — физическое, истинное воплощение моего прошлого «я». Те же амбиции. Тот же уверенный тон и еще непоколебимая вера в бескорыстность помыслов Богов в каждом произнесенном их слове. Но эта малышка еще не осознает, кем является для них. А я знаю.       Очередное спасение. Очередная жертва, готовая отдать свою жизнь в борьбе за справедливость. Но кто же олицетворяет собой ее? Боги? Люди? Или все же монстры? Что святого еще осталось в Богах, если с каждым годом полукровок становится только больше?       Почему они не могут прекратить прикрываться детьми ради удовлетворения собственного эгоизма? И сколько еще у этой девочки в запасе времени перед тем, как эта реальность поглотит ее веру и надежду и заставит искать спасения лишь в человеческих чувствах и слабостях?       Ведь вся моя жизнь — сплошная ложь. И я сама одна большая ложь двух «полюбивших» друг друга… Да и что моему отцу позволило «полюбить» Афину? Сердце? Разум? Что из этого было отдано ей в награду за мою жизнь?       Я же каждый день прислушивалась к голосу разума. Я ведь большую часть своей жизни считала этот путь самым праведным и безболезненным. Но это оказалось совершенно не так. Он куда отвратительнее и опаснее, потому что, следуя этому пути, невозможно увидеть истины в глазах. Ведь она лишь запрограммированно слетает с языка, подключенного с таким изяществом к системе головного мозга.       А чувства можно, ведь они всегда свободны, многогранны. Им нужно захватить как можно больше пространства. И ради этого они способны пойти на все. Даже на вытеснение разума и адекватность, чего по сути просто не может существовать. И они ослабляют умственную деятельность и притупляют желание отыскать хотя бы каплю фальши и неточности в словах любимого.       Правда, к сожалению, даже чувства не способны уничтожить недоверие и страх одиночества — аутофобию. Наоборот, они обостряют эти частицы, которые с каждым неверным шагом и действием только сильнее притягиваются их к сердцу и медленно протыкают его насквозь.       Я говорю уже, как уж точно не дочь Афины, верно? Зато я была свободна. И я запомнила это чувство навсегда. Надеюсь, что Вы хорошо меня слышите. Потому что я познала то, что аргументированно отвергала долгие годы. Моя теория достигла критической точки и уничтожила саму себя. «Браво, Аннабет»? Так же? Это Вы хотите саркастически сказать мне?       Но да, да и еще раз да. В этом мире можно поставить жизнь другого выше собственной и вовсе позабыть о своей со временем. В любимом, самом дорогом и близком можно потерять себя. В чувствах можно испариться. И я благополучно сделала это. Я всецело поняла чувства Перси. Я приняла мнение Пайпер о любви.       Но почему же никто из них не предупредил меня, что обратная дорога к восстановлению собственной гордости окажется настолько сложна? Почему они, вообще, не рассказали о существовании этой дороги? — Как тебя зовут? Как мне к тебе обращаться можно? — Эсперанса-Паулина Герреро, — гордо произнесла девочка, немного поморщив носик. — Маленькая надежда… — Что ты сказала? — Нет, ничего, — поспешила отвлечь ее от своих «мыслей вслух».       Значит, именно с «маленькой надеждой» нить моей судьбы переплелась благодаря искусному профессионализму мойр?       Ох, о чем это я? Вам, наверное, интересно, что за «маленькая надежда» и откуда она появилась в моей голове? Все не придаю значение тому, что люди и даже полубоги не читают мысли.       Двойное имя Эсперансы-Паулины переводится именно так. «Маленькая надежда». Конечно, если моя память не решила подвести меня в этот нестабильный в моей жизни период. А что касается Герреро, то мне даже интересно, что на деле умеет этот маленький «воин». — Как мне к тебе обращаться? Или ты предпочитаешь полное свое имя? — Нет. Я ведь уснуть смогу, пока ты будешь его произносить. Да и не думаю, что ты его с первого раза запомнила. Никто не запоминает. — Эсперанса-Паулина Герреро, ты сомневаешься в том, что в голове дочери Афины не сможет укорениться подобная информация? — шуточно вторила я ее по-детски возбужденному от встречи с признанной «героиней» и архитектором самого Олимпа настроению, понимая уже после вышесказанного смысл, вложенный в этот риторический вопрос. Дочь Афины. Это вновь слетело с моего языка. Да еще и так уверенно. Так гордо. Так… знакомо. — Но все говорят, что ты отказалась от них. Что ты бросила лагерь. И своих друзей. И что отвернулась от своей семьи. — Кто говорит? — больше разочарованно, чем шокированно спросила я, садясь на колени перед сидящей на краю кровати Паулиной и кладя свои руки поверх ее. — Я не могу тебе сказать. Это будет неправильно. Ты должна сама выслушать это от них. Ведь дети Афины не боятся посмотреть страхам в глаза. И они не боятся услышать горькую истину. Потому что только ее они и признают. — Откуда ты это знаешь? Откуда? — уже встревоженно бормотала я, не признавая того, что у нее так безжалостно отобрали детство. Пожалуй, самые лучшие годы наивного беспамятства, которое только и можно вообразить.       Кто вбил в ее головку эти заученные наизусть строчки? Зачем они это сделали? Она ведь могла же еще пожить хотя бы несколько лет нормальным ребенком. Беззаботным, мечтательным, счастливым, несносным ребенком. А они избрали ей иной путь. Они. Другие. — Ты тоже это знаешь. Эва всегда это говорит. Как и то, что возраст не определяет умственные способности. Я даже могу знать о чем-то чуть больше тебя. — Не собираюсь ставить под сомнение твои слова, — сквозь неожиданно появившуюся на моем лице улыбку произнесла я, разжав кулак, в котором все еще прятала драгоценную коробочку, и перестав впиваться ногтями в ладонь. — Но мне интересно, что же ты знаешь больше меня? — Я знаю лучше тебя, насколько ты сильна в душе, — выдала она и, не дожидаясь моей ошарашенной речи, продолжила: — Хотя это не может быть правдой. Я знаю лишь то, что слышу. А мне рассказывали очень много историй про тебя и Перси. Я даже один раз видела Гроувера Ундервуда. — Гроувера? Он в лагере? — Нет. Точнее… — немного неуверенно дополнила она, задумавшись. — Мистер Ундервуд повсюду, — хихикнула Паулина, — везде. Мистер Ундервуд знает и контролирует все, что происходит в пределах территории самой Природы. Как и весь Совет Козлоногих.       «Мистер Ундервуд»… Сколько же еще вот таких неповторимых деталей я упустила за время своего отсутствия?       «Мистер Ундервуд»… Я потянула его за собой. Я заставила его позабыть свою мечту, которую он так бережно называл «нашей».       «Мистер Ундервуд»… Жалел ли он о своем решении? И почему он не утратил себя? Почему все еще считает себя сыном Посейдона? Почему не чувствует отвращения ко мне? Или..? — Эй, вернись в мир живых, дорогуша, — прервал ход моих мыслей знакомый и уже поднадоевший мне порядком презрительный голос. — Паулина, поторопи нашу гостью, будь добра. А то, как мне кажется, она уже успела забыть, насколько пунктуальными в любой ситуации должны оставаться отпрыски Афины. — Не переживай, дорогуша, за мою память. Есть еще вещи, которые остались неизменными в моей жизни, — отозвалась я, поспешно пряча коробочку в карман коротких джинсовых шорт и вместе с Паулиной направляясь к выходу, к своим братьям и сестрам, готовых отправляться упорядоченным строем в… Но куда? — Паулина, встань на свое место. А Аннабет Чейз встанет в конец колонны. Где ей и самое место, — последнее уже прошептала Эва настолько тихо, чтобы услышала только я.       Поразительно, какую угрозу она видит во мне. Так и втаптывает меня в грязь перед нашими названными братьями и сестрами. И это ей удается. Практически.       Считаете, что эта девчонка способна перейти мне дорогу и испортить и без того тяжелую жизнь? Нет. Все, что она может — вызвать уже давно запылившуюся в сознании улыбку на моем лице. Улыбку, говорящую окружающим о том, что вызов еще несколько мгновений назад был принят, а план по усмирению негодующей личности уже в разработке.       И ведь эта неделя не пройдет даром, если я поставлю перед собой хоть какую-нибудь цель, не правда ли? Скажем так, если я намерена вернуться, пусть и на непродолжительное время, к прежней Аннабет Чейз, то она никак не должна позволить мне довольствоваться второстепенными ролями. Только путь с низов к самой вершине. Только преодоление трудностей.       Я вновь приму на себя обязанности старосты домика Афины. И сделаю я это для себя. И не буду обманывать Вас. Гордости в этой фразе хоть отбавляй. И эгоизм в ней, естественно, присутствует. Но только не в том виде, который Вы можете себе представить.       Я не собираюсь удовлетворять свои потребности в тотальном управлении. Ни в коем случае. Я просто желаю вновь почувствовать на своих плечах груз ответственности за жизни для начала хотя бы нескольких десятков полубогов. Это то, чем я жила, не осознавая степени своей зависимости в этом. Это то, что я могу и по сей день. Это то, что не исчезнет внутри меня никогда.       И вот это и есть мое истинное «я»? Неужели это можно было променять на Перси? Ох, я знаю только то, что Перси всегда будет стоять намного выше моих желаний. Но сейчас Перси не было рядом (да, это может произойти, и это произошло), а его освобождение будет наивысшей точкой моего недоверия Хирону.       Еще вчера я бы попыталась пойти против его воли. Но сейчас, размышляя над решением военного совета по пути на Арену, я осознала, что верхом адекватности для меня так и останется лишь согласие Хирона на хотя бы секундную встречу с Перси. Только одну за целую неделю. Один взгляд. Мимолетное прикосновение… Этого не будет никогда достаточно. Но это и есть мечта, осуществление которой зависит от достижения тысячи немыслимых целей. И этот список уже пора воплощать в реальность. — Так много времени необходимо для того, чтобы заслужить уважение, верно? И какая же незаметная оплошность может привести к провалу. Тебе ли этого не знать? — прошептала в мое ухо Эва, когда все отпрыски Афины рассредоточились по Арене. — Тебе это тоже предстоит узнать, — не осталась в долгу я, ощущая неуверенность, скованность и ненависть в каждом последующем произнесенном Эвой предложении. — Кого я вижу перед собой? Неужели ты посчитала, что сможешь напугать меня этой недоугрозой? Ты не знаешь обо мне ничего. А я знаю о тебе все. А еще я знаю, насколько ты слаба. Ради достижения значимых целей необходимо жертвовать по-крупному. А ты со временем разучилась играть ва-банк. Зато приобрела умение сомневаться в своих действиях и пропускать ход, я права? Не представляю еще, что ты задумала. Но поверь, у тебя ничего не выйдет. Я умею терять и не зависеть от мнения окружающих. А в тебе уже не осталось ничего от той героини, получивший этот титул, прячась за спинами настоящих воинов. Ты позволила им умереть, а сама вернулась живой. С одной лишь царапиной, — презрительно шипела Эва, приподнимая мою футболку и тыкая своим пальцем в небольшой шрамик на моем теле, оставленном мне на память в знак того, что не всегда за улыбкой скрывается друг, а за оскорблениями и вечными упреками — враг.       Но она может знать о битве лишь из приукрашенных историй таких же неучаствовавших в ней полубогов. Ее не было в лагере на тот момент. Я помню всех. Поименно. Но ее в моей голове и не должно было оказаться. Но тогда почему она говорит так, словно все эти годы мучилась наравне со мной частичной бессонницей, вызванной лицами погибших в той битве друзей? Кто она такая? — Как ты можешь жить с этой виной? Ты обязана была умереть вместе с ними. Это было бы правильно. Они погибли за веру в твой грандиозный план. А ты чуть не погибла из-за парня. Здесь ты никому больше не нужна. Неужели ты этого не понимаешь?       Я ожидала злости, внезапно пробудившейся боли, самоунижения в конце концов. Но лишь спокойствие отравляло мою кровь и усмиряло сердце. — Я видела лица своих мертвых друзей. Каждая каменная маска отпечаталась в моем сознании. Думаешь, я испытывала счастье, когда сжигала обмотанные саваном тела? Это было и навсегда останется моим долгом. Это есть и всегда будет моей карой. Я подносила факел к саванам еще таких детей… Представляешь, они бы создали свои семьи. И воспитывали бы потом своих детей. Видели бы в них самих себя, несносных, неугомонных, любопытных. А еще бы они плакали от счастья или от боли. И много смеялись. Танцевали, прыгали со скалы в море, кричали о том, как сильно любят подаренную им жизнь! И обнимали бы своих родных. И говорили бы им, насколько сильно дорожат каждым их вздохом. Сколько же разочарования и боли может принести это «бы», не так ли?       В какой-то момент я просто пришла к выводу, что Эва понимала меня и вслушивалась в каждое мое слово. Эта девочка чувствовала все, с чем я так долго боролась. Она теряла. Мы теряли. Поэтому ее слезы я принимала, как свои собственные. С той лишь разницей, что моих больше не осталось. — Я готова была погибнуть за них. — Ты лжешь! — вскрикнула она, ударив меня по руке, которую я протянула к ней в надежде не забрать боль — глупо и невозможно, — а только позволить осознать, что ее следует разделить с человеком, чья душа еще способна на исцеление.       Для меня этим человеком стал Перси. Впервые вместе с его поддержкой я ощутила смирение с тем, что за меня принимали решения. И я просто опустила руки. Я. Опустила. Руки. — Словам не верит никто. И убеждать тебя в чем-то я не намерена. Не борись с этим. Прими боль. И тогда ты поймешь, что заставляет меня жить.       Теперь пора поднять их высоко над своей головой и вновь стать той, от которой уже устала убегать и прятаться за чужими спинами. Я Аннабет Чейз! Я дочь Афины! Это я смотрела на то, как возносится к небесам прах — единственное напоминание о том, что в минуты последнего сражения не имеет значение, какого цвета твоя кожа, или сколько пальцев осталось на руках, или сколько призраков прошлого тянут тебя к Ад. Все находится только в твоих руках. И сейчас я вновь несу ответственность за свои действия. Я живу этим. Я жива. Вот она я! Узнали?