За границей стереотипов

— Тебе помочь? — все еще приводя в норму свое дыхание, произнесла я, подавая руку щурившейся от дневного света Эве. — Довольна, да? Такая же. Ничего в тебе не изменилось. Все та же безжалостная, бездушная и до тошноты идеальная сука. От сказанных ею слов я онемела и, сама того не осознавая, разжала дрожащие пальцы на рукоятке меча, упавшего и соприкоснувшегося в характерном звуке с землей. Этого было достаточно. Нескольких предложений из моей краткой биографии, слетевших с ее языка, было достаточно для осознания того, что я вновь вернулась к начальной версии себя. К точке, на пути к которой я проделала огромный путь. К точке, в которой я отказалась от всего. Лагеря. Семьи. Богов. Своей судьбы, которую вверила в руки Перси и свои же собственные. Но я опять на старте. Представляете? И я опять не понимаю, куда мне идти. Какое же направление не приведет меня к этому этапу? И почему я хожу по кругу? Такова цикличность истории? Мы всегда приходим к тому, с чего начинали? Тогда зачем тратили силы на то, чтобы двигаться дальше? Зачем страдали, переступали через себя, а в каких-то ситуациях и через других? Чтобы оказаться ни с чем? С мизерным «опытом» за плечами и не передвигаемым грузом, лежащим на наших плечах? «Все возвращается на круги своя». Прекрасная, лирическая фраза, правда? Высказывание, не скрывающее в строчках лика великого критика, поэта, писателя, философа или политика, но имеющее как над ними, так и над всем человечеством, весьма устрашающую силу. Вернуться к началу, потеряв, возможно, себя на пути и отдав все свои силы на его осуществление, но при этом осознав и приняв хоть какую-то истину. Или хуже того — остаться после этого все тем же или той же самоуничтожающей себя личностью. Не полюбить себя, а еще больше возненавидеть. Не добиться заоблачных высот, а лишиться всего. Этого ведь мы боимся? Это же входит в сотни, миллионы наших навеянных навязчивыми мыслями страхов? И я относилась ко второму варианту. Не думайте, что их всего лишь два. Просто для меня сейчас именно они играли значимую роль. Но, не задумываясь о последствиях, выбрала я самый жалкий и ничтожный из всех возможных. — Что я сделала тебе? — Ты сделала то, что исправить просто невозможно. — За что ты меня ненавидишь? — знаю, что неприлично, но все же перебила Эву я, не смея ни на шаг приблизиться к ней. Я ведь только хотела понять ее. Я желала почувствовать ее боль, которую она вымещала на мне своей показной агрессией. — Вам удалось даже это. Вы бросили вызов смерти. Я просто не понимаю. Почему он выжил? Почему Персей Джексон выжил, а остальные погибли?! Чем он заслужил такое везение? Что вы вдвоем сделали для этого? И только сейчас я посмотрела по сторонам и услышала… Ничего я не услышала. Лишь тишину, которую нарушить не смел никто. Никто из присутствующих на Арене не осмелился перебить Эву. А причина этого была ясна. Они все соглашались с ней. Им не нужно было этого произносить вслух. Их обоюдное молчание изъясняло их мнение лучше любого крика. Но самое ужасное состояло в том, что где-то уж очень глубоко внутри себя я становилась на их сторону, потому что не раз уже задумывалась над нашим с Перси «везением». Но я была в той же степени не права, как и они, лишь в одном — нам никогда не «везло». То, что отворачивало от нас саму Смерть и переключало Ее внимание на других жертв, всегда требовало взамен невообразимо ценные вещи. Чувства. Эмоции. Доверие. Уверенность. Оно рушило все на своем пути, оставляя после себя только страхи, сводящую с ума паранойю, боль, злость, голод. Первобытные потребности. Животные инстинкты. И сомнения в собственном выборе. — Это не должно тебя беспокоить. — А что должно? — воскликнула я, дергаясь в противоположную от Ла Ру сторону и прекращая любые ее попытки прикоснуться ко мне. — Ты победила. Неужели ты не чувствуешь этого? Восторга? Адреналина, нещадно ударяющего в голову? Наслаждения? Ради этого мы живем. Этим жила ты. — Ключевое слово «жила». Но больше я так не могу. — Что, опять сбежишь? — насмешливо выплюнула она мне в спину, прекрасно понимая, чем можно было нарушить мое и без того шаткое равновесие. — Только не забывай, что в таком случае ты бросишь еще и его. — Я. Не. Собираюсь. Никого. Бросать, — по словам, четко и предельно ясно, разделила я предложение, не сбавляя скорость. — Ты говорила точно так же и в тот раз. Только после этого ни тебя, ни Перси я не увидела в лагере ровно до того момента, пока Джексона не убили. Ты думаешь, я вынесу это во второй раз? — Вынесешь. — Что? — удивленно прохрипела она, не предпринимая, к счастью, никаких попыток меня остановить и, видимо, все же желая узнать ответ на свой вопрос. Но его не было. Я не могла вымолвить ни единого слова, хотя где-то глубоко внутри и хотела ее обнять, успокоить и сказать то, что она мечтала услышать. Но повторюсь, не могла. Я больше не желала ей врать. А именно в сторону этого пути моя душа и тянула меня. «Ложь во благо». Да ее не существует. Мы просто не находим в себе сил произнести правду, боясь так и остаться не услышанными, не прочувствованными и в конце концов не понятыми нашими любимыми. Поэтому и ищем подходящие слова. Поэтому и стараемся подготовиться ко всем жизненным ситуациям. Но разве это возможно? Ответьте мне, когда это мы научились предсказывать будущее? «Ложь во благо». Так и хочется спросить… А я и спрошу. Во благо чего? Или кого? Кому будет лучше от лжи и недосказанности? Клариссе? Мне? А, может, Перси? Кому же? Я ведь никогда не скрывала правду. И при любых обстоятельствах открывала на нее глаза другим. Так что же со мной стало не так? Кем я стала? И чем я, «такая», смогу помочь своей семье, если даже толком не способна разобраться в самой себе? Что со мной произошло? А лучше, конечно же, я задам себе такой вопрос. Как я позволила этому случиться?

Перси

— Гроувер! Мгновение. Лишь этого временного периода мне хватило для того, чтобы забыть о моем пребывании на неизвестно какой высоте над уровнем моря и крепко обнять старого друга. Боги, до безобразия изменившегося пока только, кажется, по внешним показателям друга. — Что ты здесь делаешь? — обескураженно прошептал я, не выпуская его из, пожалуй, самых долгих моих объятий с представителем мужской половины населения. Да, больше всего на свете я хотел бы сейчас остаться с ним наедине и, наконец, поговорить обо всем, что случилось с каждым из нас по отдельности за эти годы. Мы с ним действительно уже очень давно не виделись. Конечно же. Ведь самому деловому члену Совета Козлоногих приходилось выполнять свои обязанности перед всеобъемлющим миром природы. Повседневные же дела в его расписании сводились к двадцатичетырехчасовой защите «Зеленого Царства». А на жизнь в роли обычного сатира отводились лишь определенные минуты в месяц. И все эти минуты он посвящал Можжевелке. И снова конечно же. Безусловно, я понимал его занятость. Я полностью придерживался образу его жизни. Я не заставлял его разрываться между долгом и позабытым в заботах прошлым. Я давал ему свободу выбора. И в итоге она привела к полному разрыву нашей эмпатической связи. Вы удивитесь, но все действительно так и произошло. Я окончательно перестал ощущать его присутствие в своих мыслях. Я больше не чувствовал испытываемых им эмоций. И вот тогда я и осознал, насколько до того момента был не одинок. Всю свою боль я разделял с ним. Все его переживания мы делили поровну. И это общее бремя делало нас цельными. Но отвернулся я от него гораздо раньше. В одну из ночей мной было принято решение, которое раз и навсегда разорвало последние волокна нашей с Гроувером эмпатической связи. В одну из ночей в дверь моего домика кто-то постучал. Этот стук нисколько не разбудил меня, потому что я, как и всегда, не спал из-за мыслей об Аннабет. Не поймите меня неправильно, но меня в той же степени радовала, как и приводила в замешательство, ее искренность. И в особенности меня пугало внезапное появление этой добродетели. С каждой произнесенной Чейз фразой я все больше убеждался в том, что лишь после Тартара и битвы с Геей Аннабет стала разрушать любые преграды между нами. Будь то воспоминания, ошибки прошлого и даже недостатки. Она все сносила на своем пути, надеясь с помощью таких радикальных мер оказаться рядом со мной. Словно до этого мы были совершенно чужими и недопонятыми друг другом. Словно раньше у нас не было шансов на совместное будущее. Словно наша дальнейшая судьба зависела именно от этого сверхдоверия. Но она не понимала того, что творила под действием первобытного страха. И я не понимал уже ее и от этого только сильнее сходил с ума. Точнее, ровно настолько же, насколько ненавидел себя из-за своей беспомощности перед ее слезами и мольбой о помощи. В ту ночь она ворвалась в мой домик, пронеслась сквозь дверной проем, стоило мне только приоткрыть дверь. Она истерила, царапалась, плакала, падала от собственного бессилия на колени и обнимала мои ноги. И молила. Молила уехать как можно дальше от лагеря и от всей нашей жизни. Она всхлипывала. И это были просто самые чудовищные звуки, которые мне доводилось только слышать за всю свою жизнь. Я поднимал ее, прижимал к себе, из последних моральных сил старался успокоить и привести в чувство, но она не слушала ничего. Она не слышала меня. Она даже не желала этого делать.

***

— Они найдут нас. Они убьют всех. Мы должны уехать. Наши друзья… Они в опасности. Мы подвергаем их опасности, оставаясь здесь. Давай уедем. Перси, я больше не могу. Я устала от этого. Я устала от этой жизни. Пожалуйста, пойми меня. Умоляю, я больше не могу так жить. Я хочу не мечтать о нашем будущем, а строить его вместе с тобой. Но его не будет до тех пор, пока мы не уберемся из этого мира. Как можно дальше от Богов. Да, ты ведь понимаешь меня. Неужели ты не устал? Неужели тебе это не надоело?

***

Все это она с невероятной яростью выплевывала мне в лицо, обрушивая на меня сотни ударов. Она била по лицу, груди, рукам, плечам. И самое страшное так и оставалось в том, что Аннабет не осознавала того, что ей руководил раздутый до размеров бесконечной Вселенной страх. И я сдался! Верите? Той ночью я не выдержал ее боли. Нашей боли. Я впитал в себя все ее эмоции. Я разделил вместе с ней ее агрессию, направленную на весь полубожественный мир, в котором нам не было места по мнению ее скованного фобией разума. И я не понимаю до сих пор, как меня не разорвало от переизбытка того дерьма, которое она все это время бережно копила в себе. Я не был резок с ней тогда. Я не сжал до хруста ее плечи. Я не встряхнул ее до появления черных точек перед глазами. Я просто выдохнул. Закрыл глаза, принял последний удар в солнечное сплетение, поморщился и выдохнул из своих легких весь воздух для того, чтобы захлопнуть свой рот раз и навсегда и последовать за ней куда угодно. Она была готова заранее. Пробралась в мой домик уже с дорожной сумкой и предметами первой необходимости в ней. А я даже не вырвал из ее рук эту дрянь и не впечатал Чейз в стену. Я не кричал на нее в ответ. Не помог справиться с этим приступом паники. Я подчинился и ему и ей. Я склонил голову, подвергнув нас огромной опасности. Я совершил ошибку. Нет, даже не так. Я совершил ошибку! Знайте все! Я облажался! Я подвел этот мир! Подвел Хирона! Всю нашу семью! Отца! Себя! Я подвел Аннабет Чейз! Я. Подвел. Аннабет. Чейз. Я убил ее! — Во имя Пана, Перси, что с тобой? — Я убил ее. — Хорошо. — Что в этом хорошего? — шокированно кричал Гроувер, успев поймать мое тело еще до того момента, как оно бы оказалось на земле. — Вы не понимаете, мистер Ундервуд. Это реакция является тем, что нам и нужно было вытащить наружу благодаря встречи с Вами. Прислони его к стене. — Ты в своем уме? Он же… — Выполняй! — слишком громкий рык раздался где-то в миллионах километров от меня, за толстыми пуленепробиваемыми стенами, каждая из которой достигала в толщину тысячи и тысячи метров. — Борись с этим. Уверен, ты уже достаточно просуществовал в бездействии, дружок. Но мы это исправим. Только ты вслушивайся в мой голос. Я расскажу тебе обо всем. Я помогу тебе. Я знаю, как это сделать. Но тебе придется заплатить за каждую секунду своей спокойной человеческой жизни огромным количеством боли. Доверься мне и моим словам. Да, словам. Ради тебя я не буду совершать подвиги. И в своих благородных целях не стану тебя убеждать. Потому что ничего из этого нет. Есть только правда. И я намерен ее тебе говорить даже в том случае, если от нее у тебя кровь из ушей польется. — Давайте уже! Я слушаю. Я доверяю. Только начните. Я хочу это услышать. Я готов к этому. Я уже готов к правде, — шипел я, помутневшим взглядом стараясь рассмотреть размытые тени перед собой и дрожащими пальцами кроша в пыль мелкие камни. Поверьте, физическая боль, сопутствующая пробуждению моей силы, позволяла мне идти на такие крайности. — Еще не совсем уж и готов, дружок. Но сдвиги в положительную сторону имеются. — Помоги ему. — Именно этим я и занимаюсь. — Что это? Почему так больно? — заскулил я, прикусив губу с такой резкостью, что полость рта вмиг стала наполняться солоноватой горячей кровью. — Душа. Приятно ее чувствовать, не правда ли? Ощущаешь, сколько в ней ненависти к твоим поступкам? Понимаешь, как она страдала, когда покидала твое теплое тело? Она сжималась от холода. И ты позволил этому случиться. Ты пожертвовал собой ради других. А о ней и не вспомнил ни на секунду. — Я обязан был. Это мой долг. — Сэр! Твой долг заключается не в том, чтобы достойно погибнуть, герой. Но к этому мы вернемся еще. А пока слушай меня. Ведь и я тоже скрываю множество тайн от окружающего меня мира. И я их расскажу тебе. Заглушай боль и внемли моим речам. Теперь мой черед говорить, дружок. Теперь твой черед заткнуться и слушать меня для того, чтобы больше не проявлять слабости ни перед кем. — Я убил ее. — Сэр! Мы с тобой во многом близки, дружок. Ты уничтожил девчонку морально. Но я хуже тебя. Гораздо хуже. Потому что я и правда убил. В физическом плане стер с лица земли близкого мне человека, потому что тоже не контролировал себя. А хочешь знать, почему я это сделал? Хочешь узнать мою историю? Готов принять мою правду? — Я ведь уже говорил… — Сэр! Произносить при обращении «сэр». И повтори еще раз… дружок! — Я готов принять Вашу правду, Сэр! Я готов пойти до конца! — закричал я, пытаясь не захлебнуться поднимающейся к горлу кровавой желчью и не отключиться от ощущения того, как к моей груди прямо изнутри моего тела словно поднесли раскаленную, ржавую, заостренную сталь. — Вот теперь я верю тебе. Теперь и ты ответишь мне тем же. И я рад. Потому что знаю, что убийца не станет оправдывать убийцу. Ты ведь прекрасно осознаешь, что моя вина доказана. Я такой же, как и ты. В следующую секунду мои глаза были насильно широко раскрыты, отчего я без преград смог вновь оказаться под гипнозом кроваво-красных глаз. — Я тоже прошел через то, с чем тебе еще придется побороться в значительно жалкие сроки, дружок. Я потерял все. А началось это после того, как я потерял собственную душу…

Аннабет

— Бой был бесподобен. Точно, качественно. На любой вкус, я бы даже сказала, — произнесла за моей спиной девушка, приземлив свою обтянутую черными кожаными брюками пятую точку рядом со мной. — Спасибо. — Эй, что за тон? Разве так должна себя вести полубогиня, заткнувшая за пояс такую уверенную в себе особу, какой и является Эва? Ты же победила. Где эйфорию потеряла? — Крис, пожалуйста, можно мне побыть одной? — достаточно резко поинтересовалась я, еще больше погружая свешанные с моста ноги в воду и прикусывая нижнюю губу. — Прости. — Нет. Что ты? Я все понимаю. У тебя и так проблемы имеются, а я еще и со своим восторженным лепетом полезла. Все хорошо. Это ты меня прости. Я просто хотела с этой темы перейти на Перси Джексона, но… — Что с ним? Ты хоть что-то знаешь? Потому что я ничего не понимаю из того, что мне говорят. Ровным счетом ничего, — набросилась на дочь Афродиты я, обхватив ее запястье пальцами и тем самым не дав сделать ни шагу от меня. Эта девушка знала, чем привлечь к себе внимание скучающей в бездействии аудитории. Отголосками шантажа. И это было пугающе великолепно, потому что сама я уже давно не использовала этот «дар». — Думаю, что это расстроит тебя. А я не хочу этого делать. Ты не заслуживаешь этого. Но и правду скрывать от тебя я больше не могу. — Ты была у него, да? Как он? С ним все хорошо? — Да, он в порядке. Эмм… Даже лучше, чем ты можешь себе вообразить, — как-то неохотно выдавила она из себя, буравя взглядом свои, казалось, намертво сцепленные пальцы. — Я не должна тебе это говорить. Но я услышала ваш с Рейчел разговор. И она говорила что-то там насчет того, что Персей «готов взять тайм-аут в ваших отношениях». — Верно. Слово в слово. Ты считаешь, что я могла это забыть за, как минимум, полчаса? — вновь с различимыми резкими нотами в голосе произнесла я, пытаясь поймать ее мечущийся от одного объекта на другой взгляд. — И тебе не показалась эта фраза пафосной, наигранной, да еще и выдранной из романтической сопливой мелодрамы? Неужели тебя не насторожило это? Серьезно? Взять этот «тайм-аут» за чуть меньше недели до свадьбы? И ты ей веришь? — Не смей ставить под сомнение мое доверие к Рейчел Элизабет Дэр. Я знаю ее намного дольше тебя, девочка. И я верю… — Причем слепо. Но разве ты не усомнишься в своей самой замечательной на свете подруге после того, как я тебе скажу, что ни единое слово из этой фразы не принадлежит ему. Он об этом с ней не говорил. И ничего не просил тебе передать. Хотя говорили они много с тех самых пор, как он проснулся. И твое имя не было произнесено ни разу. Лео Вальдес просто сбежал оттуда. Он больше не мог слушать их. Они вспоминали свое прошлое. И даже какой-то поцелуй. Я тоже не смогла там присутствовать. Это было неправильно. Между ними словно происходило что-то… интимное, неприкосновенное, принадлежащее только им двоим. Пойми меня, мне так неприятно тебе об этом говорить. И даже, может, это была просто обычная дружеская беседа, но… — Что «но»? — отстраненно прошептала я, оттягивая воротник своей футболки в надежде на то, что хотя бы это поможет мне вдохнуть без боли в груди. Что-то не давало мне дышать. И это же «что-то» уменьшало количество одежды на мне, при этом увеличивая число случайных зрителей этого шоу. И они все смотрели на меня, прожигая своими осуждающими взглядами, показывали пальцами, до отвращения громко смеялись. А я пыталась закрыться от них. Но у меня не получалось. Я не могла скрыть свои истинные чувства и настоящие эмоции даже от самой себя. Они взяли верх над моим разумом. Они сводили с ума, посылая рвотные позывы к центру головного мозга и заставляя из последних сил подавлять слезы. Только не перед ней. Нет, я справлюсь. Я должна. Я обязана это сделать для самой себя хотя бы. — Нет, нет, нет, ты вся побледнела. Прости меня, умоляю. Может, мне все это показалось. Только показалось. Но они так искренне смеялись. Пожалуйста, пойми, я ведь дочь Афродиты. Я интуитивно ощущаю их связь. Они любили друг друга и раньше? — Не знаю. — Я не могу промолчать, потому что не способна врать тебе. Пусть мы и знакомы всего ничего. Но у меня уже сложилось такое чувство, что только ты одна понимаешь меня здесь. Я отведу тебя в твой домик. Да, так будет лучше, — взволнованно бормотала она, помогая мне подняться, и не дала упасть в воду, схватив меня за руку ровно в тот момент, когда перед моими глазами поплыла четкая картинка мира и ноги подкосились от вмиг охватившего мое тело бессилия. — Тише. Я рядом с тобой. Теперь все будет хорошо. Мы справимся со всем. Но нужно отказаться для начала от заботы о нем. Ты должна думать о себе. И только о себе. Он не достоин этого. Он выбрал ее. Он променял ее на тебя. Персей Джексон предал тебя. А тот, кто предал Аннабет Чейз, обязан исчезнуть из ее жизни. Такое она не прощает. По ее мнению предательство простить невозможно.