Alexandros - Famous Day
В столицу Альвареса — Вистарион — осень приходила непозволительно рано, и не желала уходить до самого Нового года, когда беспощадные ливни, наконец, сменялись робко кружащими над мокрым асфальтом снежинками. Столичные жители утверждали, что нет ничего на свете более паршивого, чем ноябрь в Вистарионе. Небо в это время года не прояснялось ни на секунду, словно кто-то намертво заколотил город крышкой из свинцовых туч. От избытка серости можно было лишиться рассудка: серые небоскрёбы упирались верхушками в серое небо, а люди, кутаясь в свои серые плащи и держа серые зонты над головой, спешили куда-то по серому асфальту. Непрекращающийся дождь, казалось, вот-вот смоет остатки красок. Любители чёрного юмора в шутку называли столичный ноябрь идеально порой для суицида. Нацу плевать хотел на дождь и на нытьё местных жителей. Вистарион был для него огромным неизведанным миром, который хотелось изучать и исследовать, и никакая льющаяся с неба вода не могла этому воспрепятствовать. В конце концов, люди зачем-то изобрели зонты и резиновые сапоги. Вот и Нацу обзавёлся данным инвентарём, и, если позволяли обстоятельства, старался избегать поездок на транспорте, чтобы прогуляться по городу пешком. Широкие проспекты и площади казались ему чем-то необъятным после маленьких улочек Магнолии. На контрасте с вечно людными улицами мегаполиса совсем другое измерение представляли собой просторные парки Вистариона — осенью здесь не было ни души. Как-никак, погода не прогулочная. За стеной из дождя город больше походил на призрак, но от этого не терял своего величия. Особенно Нацу любил ночные прогулки, когда зажигались неоновые вывески, отражаясь в лужах разноцветной мозаикой, а небоскрёбы, серые и мрачные днём, превращались в целый коридор огней, что уходили в самую высь, к облакам. Вот только на небе в такую погоду нельзя было разглядеть ни одной звезды. Ребята провели в Альваресе чуть больше трёх месяцев, но этого времени им вполне хватило, чтобы убедиться, что покорять новую сцену ох как нелегко. Но никто не жаловался. Это был именно тот ритм жизни, к которому Нацу так стремился: выступления, репетиции, постоянные разъезды, записи, растущая от концерта к концерту публика. И собственная рок-группа из его детской мечты. Он только сейчас понял, до чего бесполезной тратой времени были годы, проведённые за звукорежиссёрским пультом. Теперь он даже представить себе не мог, как раньше жил без той энергетики, что дарили концерты. Когда он закидывал ремень гитары себе на шею, когда её гриф уютно ложился в левую руку, когда он подходил к микрофонной стойке под звуки оваций из зрительного зала, он как никогда чувствовал, что его жизнь, наконец, течёт в правильном русле. «Когда-то вы окажетесь на вершине, я вам это гарантирую, но пока что не забывайте, что вы лишь жалкие новички-неудачники», — говорил им их продюсер Фрид Джастин, умудряясь одной фразой и поднять боевой дух ребят, и в то же время понизить им самооценку. На самом деле, Фрид был на редкость доброжелательным человеком в сравнении с большинством своих коллег. Своим внешним видом он мог кого угодно сбить с толку: его причудливые пиджаки больше напоминали средневековые камзолы, но все попытки Нацу и Гажила подколоть его по этому поводу были Фридом резко пресечены. Вскоре ребята поняли, что за добрым взглядом и дружелюбной улыбкой скрывается хищник со стальной хваткой. Фрид был настоящим профессионалом своего дела, и Нацу не уставал благодарить судьбу за то, что в качестве продюсера им достался именно он. Мир шоу-бизнеса в Альваресе напоминал гигантский улей с уже давно сложившейся иерархией, куда лучше не соваться, если не хочешь быть ужаленным, но Фрид умудрялся даже в нём находить лазейки. Продажи их первого альбома очень медленно, но росли, а к сообществам их группы в социальных сетях присоединялось всё больше людей. Они всё ещё были мелкой рыбёшкой по сравнению с китами местной эстрады, но уже не планктоном. — Нас даже приглашали на телевидение несколько раз, но, правда, на такие передачи, которые показывают в пять утра на каналах, которые смотрят только пару бабушек, страдающих от бессонницы, — со смехом рассказывала Мира своей сестре Лисанне по телефону. Она, конечно, преувеличивала, но и от правды была недалека. Нацу всегда считал, что любая публика — это публика, будь то пару бабушек или толпа пьяных неформалов. Фрид всегда учил их радоваться даже малейшему успеху. Но и расслабляться не позволял. Метод кнута и пряника был ему отлично известен: он мог не только подбодрить ребят, когда это было необходимо, но также мог принять нужные меры, когда что-то, по его мнению, шло не так. — Вы возвращаетесь в Фиор! — заявил он им на одном из собраний, но при виде округлившихся в ужасе четырёх пар глаз тут же добавил: — Ненадолго. Мне удалось договориться о небольшом гастрольном туре. Поздравляю с первыми заграничными гастролями! Хоть для вас они и не очень заграничные. Их встречи всегда проходили в уютной, «семейной», как говорила Мира, атмосфере. Кабинет, где они обычно собирались, был заставлен посудой, в основном чашками, завален пачками с печеньем и чипсами, и имел все необходимые атрибуты для приятного времяпрепровождения — микроволновую печь, электрочайник и даже небольшой холодильник. На стенах были расклеены афиши их выступлений, что особенно поднимало ребятам настроение и способствовало поддержанию бодрости духа. — Мы уж думали, ты нас депортируешь, — вздохнула Кана, обмахиваясь буклетом, взятым со стола. — Я бы мог! — заверил её Фрид, — но вы пока недостаточно плохо себя вели. — Мы исправимся. — Эй, а толку нам с этих фиорских гастролей? — раздался из угла недовольный голос Гажила, что лениво подпирал стену, сложив руки на груди, — мы и тут-то пока никому не нужны. Фрид печально вздохнул, уже собираясь было пуститься в пространственные объяснения, но был внезапно опережён Мирой. — Фриду виднее, с чего нам есть толк, а с чего нет, — её голос прозвучал неожиданно резко, — ты должен быть благодарен, а не бурчать, как недовольный баран. Гажил, видимо, не ожидал такого сравнения, поэтому вмиг притих, нахмурив брови, а Мира получила от Фрида благодарственный кивок. — Скажи-ка нам, Мираджейн, — вновь подала голос Кана, скосив глаза на подругу, — чего это ты пытаешься добиться, заигрывая с продюсером? — Не говори ерунды, — Мира гордо вздёрнула носик, что ещё больше раззадорило Кану. — Вы оба покраснели как дети, — захохотала она, и даже Гажил не смог сдержать издевательский смешок. — Вернёмся к делу, — Фрид прокашлялся и начал перекладывать папки на столе с одного места на другое, видимо, надеясь, что это поможет ему сделать вид, что подколы Каны его совершенно не беспокоят, — вам предстоит посетить несколько крупных городов в течение двух недель. — Включая Магнолию? — спросил Нацу, который всё это время молчал, облокотившись о стол и подперев рукой подбородок. Он пока не мог понять, как ему следует отнестись к новосте о необходимости ехать на родину. — Включая Магнолию, — Фрид положил перед ними на столе несколько листков, — вот расписание, позже вышлю вам копии. Я понимаю, что это ваш родной город, но у вас там будет всего три дня. Чего ты такой мрачный, Нацу? Неужто оставил там любимую? Фрид редко позволял себе шутки на подобную тему, так как его мало интересовала личная жизнь участников группы (не считая его тонкие попытки выяснить, есть ли у Миры кавалер), поэтому он быстро осёкся, думая, не сказал ли он чего лишнего, но Нацу лишь хмыкнул в ответ. — Нет, конечно, я взял её с собой, — он широко улыбнулся, закидывая руки за голову в беззаботном жесте, — разве я мог оставить свою гитару? — Очень смешно, Саламандр, оборжаться просто, — пробормотал Гажил из угла. Мира и Кана обеспокоенно покосились на Нацу, но он даже не повернул голову в их сторону. Его уже тошнило от сочувствующих взглядов. — Рад это слышать, — Фрид поспешил развеять неловкость момента, — в таком случае, давайте ознакомимся с деталями. — Ага, — Нацу безразлично кивнул, скользнув взглядом по логотипу группы, что висел на стене кабинета. Ребята долго спорили на тему того, какой образ лучше всего будет сочетаться с названием группы, и в итоге, отбросив идеи с космонавтами и пришельцами, в качестве логотипа была выбрана гитара, на темно-синем корпусе которой был изображён жёлтый полумесяц («Теперь все будут думать, что мы группа Банан», — говорила Кана, намекая на сходство полумесяца с экзотическим фруктом), а над грифом незатейливым шрифтом было выведено название: Luna***
Starset - Antigravity
Несмотря на всю любовь Нацу к репетициям, концертам, встречам с поклонниками и прогулкам по улицам Вистариона, с наибольшим трепетом он относился к возвращению вечером домой. На то у него имелись две причины. Первая — это то, что его квартира находилась на шестьдесят четвёртом этаже. У Нацу была слабость к высоким местам, и после его квартирки в Магнолии на третьем этаже с видом на мусорный бак, шестьдесят четвёртый этаж казался ему небесами. Второй, и самой главной причиной было то, что в холле вместо одной из стен было стекло. От пола до потолка. Если бы не пару пятен на стекле и надпись «Саламандр — придурок», оставленная в углу Гажилом, которую у Нацу никак не доходили руки вытереть, то казалось, что никакой стены и вовсе нет, и комната находится прямо над пропастью. Когда Нацу впервые вошёл в холл и увидел раскинувшийся перед ним вид на город, он долго не мог подобрать свою челюсть с пола. Раньше он видел такое только в кино, где показывали роскошные жилища богачей и пентхаусы пятизвёздочных гостиниц, и даже представить себе не мог, что нечто подобное станет для него повседневностью. В Вистарионе дома такой планировки были обычным делом. Возвращаясь домой вечером, Нацу никогда не включал свет в холле. Освещение, созданное огнями ночного города за прозрачной стеной, было волшебным. Свет из окон множества других домов мягко вплетался в полумрак комнаты, отражаясь слабыми бликами от белых ковров и окрашивая диваны и стены в тускло-золотые оттенки. Трудно было сдержаться и не подойти вплотную к окошку, заменяющему стену, чтобы окинуть взглядом простирающийся внизу ночной мегаполис, его переплетающиеся магистрали, буйство разноцветных неоновых витрин, перекинутые через реку величественные мосты. Повсюду движение, повсюду свет. Если посмотреть вниз. Но подняв голову вверх, не увидишь ничего, кроме чёрного матового полотна. Ночи в это время года были безлунные. В тот вечер Нацу вернулся домой позже обычного. Дождь закончился удивительно рано, поэтому Нацу, пользуясь моментом, припарковал машину за квартал от дома и решил прогуляться пешком, наслаждаясь запахом вечерней свежести и мокрого асфальта. Оказавшись у дверей своей квартиры, он обнаружил, что она не заперта, а запасной ключ под ковриком отсутствует. Нацу хмыкнул, уже догадываясь, кто был его незваным гостем. А точнее, гостьей. — Кана, какого чёрта? — бросил он, проходя в холл, — когда ты научишься предупреждать меня о своих появлениях? — Где ты так долго шляешься, Драгнил? — раздался в ответ бодрый голос, — пицца стынет. Кана никогда не считала, что, чтобы прийти к Нацу в гости, ей нужно было приглашение. Однако все его упрёки носили лишь шуточный характер: он всегда был рад её видеть. То, чего Нацу больше всего не хватало в его новой жизни, — это простые вечерние посиделки в компании друзей. На это попросту не хватало времени, да и устраивать подобные мероприятия было не с кем. Гажил предпочитал проводить свободные вечера с Леви: после переезда в Альварес они стали походить на настоящую семейную парочку, и Нацу порой не узнавал своего друга — настолько он менялся в обществе своей возлюбленной. Мира же, по её словам, любила проводить подобные вечера в одиночестве, вязать свитера и смотреть сериалы, хотя у ребят из группы и были другие подозрения на этот счёт. Таким образом, у Нацу не оставалось никого, кроме Каны, с кем можно было просто попить пивка и поболтать о жизни. — Вдруг у меня были планы на вечер? — спросил он, с улыбкой окидывая натюрморт на журнальном столике перед диваном — коробка с пиццей и две банки пива, что отражали своей жестяной поверхностью огни города за прозрачной стеной. Нацу знал, что в холодильнике есть ещё: Кана никогда не приходила с пустыми руками. — Планы, да? Как обычно, пялиться в своё гигантское окно и размышлять о вечном? Ну прости, на сегодня твои планы отменяются. Кана сидела на диване, скрестив ноги по-турецки и поедая кусочек пиццы. Картина, ставшая для Нацу вполне привычной. Он опустился рядом с ней, взяв банку пива со стола и бросив взгляд на своё «гигантское окно». Город за стеклом подмигивал разноцветными огнями, словно огромная рождественская ёлка. — Главной темой моих размышлений является ужин, а точнее, скорбь по его отсутствию. Поэтому я безмерно счастлив, что ты принесла пиццу. — Жену тебе надо, Драгнил, а то совсем с голоду помрёшь, — засмеялась Кана, отхлёбывая пиво из своей банки. Нацу попробовал улыбнуться в ответ, но получилось не очень правдоподобно. — Нет такой женщины, что смогла бы меня прокормить, — голос его прозвучал нейтрально. В глазах было спокойствие. Затем его взгляд снова вернулся к ночному городу за стеклом. Кана вздохнула, видимо, осознавая, что невольно затронула тему, которую не стоило бы затрагивать. Нацу сохранял подобие улыбки, но явственно ощущалось, как непринуждённая атмосфера в комнате стала натягиваться, словно плёнка. — Ладно, Нацу, извини, это была неуместная шутка, — сказала Кана в этот раз более серьёзным тоном, положив руку ему на плечо. Нацу на это лишь закатил глаза, открывая свою банку с пивом и делая большой глоток. — Да в порядке я, сколько раз я должен это повторить? Вы достали меня уже со своими извинениями, деликатностью, взглядами а-ля «я всё понимаю», может, хватит уже? Мне себе табличку, что ли, на лоб повесить со словами «у меня всё хорошо»? — он устало откинул голову на спинку дивана. Меньше всего ему сейчас хотелось очередного сеанса психотерапии. Нацу всё списывал на то, что женщины очень любят драмы. Именно по этой причине, считал он, Кана с Мирой видели в нём ходячую депрессию и брали на себя роль заботливых мамочек, изо всех сил стараясь раздуть мыльную оперу на пустом месте. Хотя, возможно, и не на пустом, но что они могли понимать? — В этом вы с ней так похожи, — у Каны в голосе зазвучали нотки грусти, — у неё тоже всегда «всё хорошо», вечно всё держит в себе. А ведь страдать в одиночестве, когда у тебя есть друзья, готовые выслушать и поддержать, — это мазохизм. Опять двадцать пять. Глаза Нацу закрылись на секунду. Говорить на эту тему не входило в его планы. Но и не говорить тоже не вышло бы, ведь Кана теперь не отстанет. — Я не страдаю, — ответил он, не пытаясь скрыть раздражение, — я просто считаю, что я не заслуживаю такого отношения с её стороны. Не ответить ни на одно сообщение, ни на один звонок — тебе не кажется, что это слишком? Она даже не попыталась меня выслушать. Не попыталась понять. И я, конечно же, не в восторге от этого. Но я не страдаю. Понимаешь, о чём я? Он говорил чуть ли не с мольбой. Он действительно жаждал понимания. И чтоб его оставили в покое. — Знаю я, как ты не страдаешь, Нацу, — Кана покачала головой, — уже больше трёх месяцев прошло, а ты продолжаешь каждые 30 секунд смотреть на свой телефон. И не ври, что не надеешься увидеть там сообщение от Люси. Нацу словно ударило током от звука её имени. Он ничего не ответил. Однако он действительно на какую-то долю секунды почувствовал иррациональное желание проверить телефон. Хотя он знал, что там пусто. Всегда знал. Но где-то на задворках подсознания жила крохотная надежда, которую Нацу всё никак не мог уничтожить, и его это ужасно злило. — Знаешь, Нацу, — продолжила Кана, — а ведь я согласна с Люси и её позицией. Мне ужасно невесело об этом говорить, но у вас действительно ничего не получится. Она не может всё бросить и переехать к тебе, как и ты не можешь всё бросить и вернуться к ней. Никто из вас не уступит. А поддерживать отношения на расстоянии всю жизнь — сам понимаешь, это нереально. К сожалению. Ведь вы были такой прекрасной парой. Но вам обоим нужно двигаться дальше. Как бы больно это ни было. Слова Каны словно застывали в воздухе. Нацу продолжал их слышать даже тогда, когда она закончила говорить. «Ничего не получится». «Двигаться дальше». Он и сам прекрасно это знал. Нацу никогда не держался за прошлое. Сам он себя считал человеком, который нацелен исключительно на движение вперёд. Много чего было в его жизни, с чем пришлось расстаться. Проститься. Поставить точку. Забыть. Он не сказал бы, что расставания давались ему легко, но он умел с ними справляться. «Всё бросить». Он столько раз над этим размышлял. Могла ли Люси всё бросить ради него? Мог ли он сам отказаться от всего, что у него было сейчас, ради неё? Он не знал. Он смотрел на Леви, которая, не раздумывая, переехала за Гажилом в другую страну, и думал о том, что у всех нормальных пар должно быть так же. Конечно, он не был готов отпустить её так просто. Ему казалось, что он сделал всё, что было в его силах. Он постоянно пытался связаться с ней, он звонил, слал сообщения, но в ответ не получил ничего, кроме холодного молчания. Поэтому он решил, что стоит просто закрыть эту страницу. Не хвататься за прошлое. Идти вперёд. Он был уверен, что ему это по силам. Ведь он уже даже не скучал. Он не скучал, просто иногда, гуляя в одиночестве по безлюдным паркам под проливным дождём, он думал о том, каково было бы сейчас чувствовать тепло её руки в своей. Каково было бы вместе пройтись по вечерней набережной, разделив с ней зонтик, купить ей капучино, смотреть, как она пытается согреть ладошки, сжимая ими горячий стакан. Он знал, что она не стала бы жаловаться на пасмурную погоду. Он знал, что она полюбила бы стеклянную стену в холле так же, как и он, и подолгу всматривалась бы в городской пейзаж, напевая себе под нос какие-то мелодии, которые потом оказывались бы на страницах её нотной тетради. Он не скучал, просто её образ слишком прочно засел у него в голове, поэтому ему постоянно казалось, что он видит её в толпе прохожих, среди зрителей на концерте, даже на рекламных афишах. Просто с ней ассоциировалось слишком много вещей, вплоть до названия их группы. Он не скучал, просто иногда не мог удержаться, чтоб не зайти на её страницу в интернете, не посмотреть её фотографии. Просто всегда искал её имя в ленте новостей шоу-бизнеса. Просто помнил запах её шампуня и звук её шагов. Он не скучал, но не было ещё ни одной ночи, когда она бы ему не приснилась. Он не скучал, но ощущал её отсутствие настолько сильно, словно оно было материальным объектом. — Эй, Нацу, — позвала его Кана немного встревоженно, — я знаю, ты предпочитаешь ни с кем не делиться, но если у тебя вдруг возникнет желание выговориться, я всегда готова выслушать. Нацу опустил взгляд на свою банку с пивом, чувствуя, как поток непрошенных мыслей снова врывается в его голову. — Да говорю же, я в порядке, — повторил он, не пытаясь придать уверенность своему голосу. — А как быть с фиорскими гастролями? — спросила его Кана после короткой паузы, — три дня в Магнолии, как-никак. Ты хотел бы с ней увидеться? Возможно, Кана была права, и Нацу стоило иногда говорить с людьми о своих проблемах, но он был уверен, что у него нет никаких проблем. В его жизни всё складывалось так, как он того всегда хотел, а душевные переживания — он считал себя выше этого. Он знал, что способен справится с этим самостоятельно. Потому что не мужское это дело — плакаться. Какой смысл ему был видеться с Люси? Чтоб стало только больнее? Он даже не знал, о чём она думает сейчас. Вспоминает ли его. Может, давно забыла. Она сильная. Она перенесла немало тягостей в жизни. Перенесёт и это. Нацу невольно вспомнился взгляд её карих глаз. Её глаза были целой отдельной повестью: они могли сиять так, словно в них отражался солнечный свет, когда Люси чему-то радовалась, и могли гаснуть, словно внезапно наступила ночь, когда Люси расстраивалась. Нацу помнил, как расплывался её взгляд, когда она плакала, и как смягчался, когда она смотрела на него. — Да, — ответил он наконец, — я хочу её увидеть. Чёрт возьми, конечно, хочу, — слова вырвались сами по себе, — но это плохая идея, да? Кана улыбнулась невесёлой улыбкой. — Очень плохая. И я бы не советовала тебе этого делать. Но знаю, что ты всё равно поступишь по-своему. На улице совсем стемнело, и комната погрузилась в уютный полумрак, прореженный отсветом городских огней. Город внизу не спал – он бурлил нескончаемым потоком людей и машин, сиял витринами, фонарями и неоновыми афишами. Только небо над ним оставалось по-прежнему непроглядно чёрным.