По имени Музыка

      — Последний раз, когда мы выступали в Магнолии, это был какой-то жутковатый клуб, а теперь вы только посмотрите: огромный концертный зал, толпа народу!.. Я так волновалась, что чуть не уписалась, — хохотала Кана, разливая шампанское по бокалам.       Чёрный минивэн мчал ребят из группы «Луна» по улицам Магнолии, покрытых пушистым снежным ковром, что искрился золотыми блёстками под светом уличных фонарей. Магнолия была довольно крупным городом, но до огромного мегаполиса Вистариона ей всё же было далеко, однако именно благодаря этому ей удалось сохранить такой несвойственный для мегаполисов домашний уют. Особенно сейчас, когда в преддверии праздничного сезона двери домов были украшены рождественскими веночками, а на деревьях сияли разноцветные гирлянды, придавая сказочности и без того волшебной атмосфере. Ребята были рады ворваться в нарядный фиорский декабрь после унылого, затянувшегося ноября в Альваресе.       — Ты уж сдерживай свои порывы, ладно? — проворчал Гажил, принимая из рук Каны бокал с шампанским. Он был изначально не в духе, так как после концерта Мира настояла на том, чтобы все одели новогодние колпачки, любезно ею приготовленные, и теперь Гажил недовольно кривился всякий раз, когда натыкался взглядом на своё отражение в окне или в зеркале заднего вида. Кана же, напротив, посчитала это забавной идеей. Всё казалось ей забавным, пока душу грел мини-холодильник с несколькими бутылками шампанского, уютно примостившийся у неё под боком.       — Что ж, давайте выпьем за удачное завершение нашего первого и, надеюсь, не последнего концерта в нашем родном городе! — улыбка Миры, как обычно, сияла своей неотразимостью. Шипение шампанского в салоне автомобиля заглушилось звоном бокалов.       Нацу не считал, что ему нужно как-то поддерживать разговор, поэтому он просто молча осушил свой бокал, возвращая его Кане, чтобы она пополнила его содержимое. «Профессионализм, — думал он чуть ли не с гордостью, — это когда ты живенько отыграл весь концерт, радостно улыбаясь толпе поклонников, хотя состояние у тебя такое, что хочется купить литровую бутылку виски и прикончить её в одиночестве. И надеяться, что это вырубит тебя как можно на дольше». По переезду в Вистарион Нацу окончательно завязал с курением, но сегодня перед концертом (а точнее было сказать, после разговора с Люси), он выкурил целых полпачки, и ему было плевать.       Он не хотел портить настроение своим товарищам из группы, но и на роль души компании сегодня не претендовал.       — Если бы не эта идиотская штуковина у меня на башке и не кислая рожа Саламандра, можно было бы сказать, что вечер задался, — прокомментировал Гажил, тоже допивая свой бокал и возвращая его Кане, которая ловко справлялась с порученной ей ролью бармена.       — Ты бы на свою рожу глянул, страшилище, — лениво протянул Нацу. Пререкаться не хотелось. Его мысли задержались на подколе Гажила ровно на одну секунду и снова ушли куда-то ввысь.       — Нацу, но ведь унывать и правда не стоит, — прощебетала Мира, — твои друзья были так добры, дав тебе ещё один шанс и согласившись встретиться с тобой сегодня после твоего вчерашнего прогула. Неужели тебя это совсем не радует?       Нацу было ужасно стыдно в этом признаться, но его это действительно совсем не радовало. Он так хотел поскорей вернуться в гостиничный номер после концерта, чтоб никого не видеть, что даже слегка расстроился, когда Эрза бодро сообщила ему по телефону, что они с его бывшими коллегами из ‘Fairy records’ будут ждать их с группой на студии, чтоб «загулять как в старые добрые времена». Меньше всего на свете Нацу хотелось видеть эту кишащую воспоминаниями студию.       Он что-то неразборчиво пробормотал Мире в ответ и попытался выкинуть лишние мысли из головы, оставив лишь ту, что сейчас он увидится со своими старыми друзьями спустя столько месяцев, но эта мысль упорно не хотела вызывать те положительные эмоции, которые должна была.       Его мучали парадоксы. Наматывали спринтерские круги по его сознанию, не давая сосредоточиться больше ни на чём другом. Сколько раз за сегодня Нацу успел повторить себе, что пора прекращать биться головой о непробиваемую стену, прекращать унижаться, изводить себя, прекращать пытаться поймать ветер. Но один вопрос засел в его голове прочно, словно каменный валун, который не сдвинуть с места одними лишь попытками сохранить самоуважение: как так вышло, что ещё вчера он засыпал, прижимая её к себе и думая о том, что всё будет хорошо, а уже утром она разрушила абсолютно всё, на что он так надеялся?       Голос Каны вывел его из транса.       — Эй, не знаю, что у вас там произошло, но сегодня отличный шанс всё исправить и помириться, — подмигнула она, протягивая ему вновь наполненный бокал с шампанским.       Нацу даже умилился тому, как просто это прозвучало. Как будто они маленькие дети, не поделившие конфетку.       «Всё исправить и помириться».       Он был уверен, что Кана и сама понимала всю нелепость этой фразы, поэтому его вдвойне раздражала эта бессмысленная попытка подбодрить его.       — Во-первых, ничего не произошло, — здесь надо было соврать, чтоб от него отцепились, какой бы очевидной ни была эта ложь, — а во-вторых, она всё равно не придёт. Давайте сменим тему.       Видеть Люси после сегодняшнего разговора не хотелось совсем. Он был уверен, что она мыслила так же.       — Уже пришла, она сама написала, — Мира помахала телефоном в знак подтверждения.       Нацу нахмурил брови. С чего бы ей приходить?       — Сказала, что хотела повидаться с Леви, — словно прочитав его немой вопрос, сообщила Мира, — они уже все ждут нас на вашей студии.       Теперь всё стало ещё более непонятным.       — Как-то странно… — Нацу не сразу понял, что произнёс это вслух.       — Ничего странного, — продолжала щебетать Мира, — вчера она сказала, что устала после концерта, а сегодня у неё не было причин не приходить.       Нацу вздохнул, отворачиваясь к окошку. Он решил не продолжать этот разговор, надеясь, что ребята всё-таки проявят милосердие и сменят тему.       «Вот же она, её причина не приходить», — подумал он, глядя на своё отражение в запотевшем стекле.       Огни фонарей и гирлянд проносились за окном, превращаясь в разноцветные полоски света. Снег, что сыпал целый день, покрывая белой завесой окрестности, наконец утихомирился, позволяя городу отряхнуться и принять свои прежние очертания. Чем больше темнело, тем больше перетекал его оттенок из белого в голубой, из голубого в тёмно-синий, и из тёмно-синего в лиловый. Карусель городских огней не позволяла ему стать совсем серым.

***

      Нацу понимал, что встреча на студии была организована, по сути, из-за него, поэтому изо всех сил пытался хотя бы выдавливать из себя улыбку. В жизнях его друзей много чего произошло, и Нацу покорно выслушивал всю сводку новостей, радуясь, что, по крайней мере, ему самому не приходится ничего рассказывать. Его даже немного успокаивало слушать людей, жизнь которых идёт своим нормальным чередом, без всяких изматывающих драм, но их голоса доносились до него как из тумана. Он с толикой грусти думал о тех временах, когда именно его голос звучал в этом помещении громче всех, когда они с Греем рассказывали очередную небылицу, смеялись над своими же шутками и пытались как можно более тонко подколоть Люси, вызывая на её лице забавную гримасу недовольства.       «И во что ты превратился теперь?» — задавал Нацу сам себе риторический вопрос. Ему было противно от собственного настроения, так как он напоминал себе убитую горем старушку. Он ненавидел это состояние, но как от него избавиться, он не знал.       Когда они с группой приехали на студию, Люси не было среди присутствующих, но Леви нашептала ему, что она просто куда-то вышла и сейчас придёт.       Нацу беспокоили две вещи: зачем она вообще сюда явилась изначально, и куда она так далеко вышла, что прошло уже больше, чем полчаса, с тех пор как они с группой появились на студии, а её до сих пор не было. Он бы мог логично предположить, что она потихоньку умыкнула домой, чтоб избежать встречи с ним, но вид её пальто на вешалке и сумочки на пустующем стуле не давал ему окончательно утвердиться в этой мысли. Он задавался вопросом, нужно ли начинать переживать.       Эрза как раз рассказывала о том, как проходит подготовка к свадьбе с её женихом Джераром, когда Нацу почувствовал, как его легонько толкнули в бок.       — Эй! — он поднял недовольный взгляд на сидящего рядом Грея.       — От тебя вообще ничего не слышно, Драгнил, — пояснил Грей причину своего поступка, — ты сегодня в роли мебели? С тем же успехом можно было бы привести деревянный комод и посадить его на твоё место, и то было бы веселее.       Нацу был тронут тем, как чутко Грей понимал его душевное состояние. Он был благодарен своему другу, так как сравнение с деревянным комодом действительно немного подняло ему настроение.       — Заткнись, я хочу дослушать, какой они в итоге выбрали торт.       — Вот только что-то мне подсказывает, что мысли твои совсем не о торте.       Словно в ответ на слова Грея дверь в студию скрипнула, и Нацу, который и без того бросал взгляд в сторону двери каждые несколько секунд, первым вскинул голову.       — Люси! — раздался радостный возглас Миры.       — Сколько лет, сколько зим, ну наконец-то я затискаю тебя в объятиях! — подхватила Кана, и они обе поднялись со своих мест, направляясь к гостье, что застыла на пороге с растерянной улыбкой.       Нацу успел пересечься с ней взглядом всего на секунду, прежде чем она вполне ожидаемо отвела глаза, а потом Мира и Кана, что бросились обниматься, и вовсе закрыли ему обзор. Однако он успел заметить, что что-то было не так.       — С ней всё в порядке?.. — спросил он у Грея, который, по идее, виделся с ней ещё до их приезда на студию.       — Я задал ей тот же вопрос, но она сказала, что в норме, — он пожал плечами, — знаешь, я уже давно не наблюдаю за ней особого веселья.       «А кому сейчас весело?» — подумал Нацу. Дело было не в её настроении — его смутило что-то другое.       Он подгадал момент, когда Кана и Мира, наконец, выпустили Люси из своих объятий, и подошёл к ней, надеясь, что всем присутствующим достаточно весело, чтоб они не обращали на них внимания и дали им минутку поговорить. Ещё он надеялся, что Люси не начнёт истерик в духе: «Я не хочу с тобой разговаривать!», потому что сейчас его действительно волновало не это.       — Эй, с тобой всё нормально? — тихо спросил он, оказавшись рядом с ней. Параллельно он сам пытался найти ответ на свой вопрос, вглядываясь в её лицо в поисках того, что же его так обеспокоило.       — Всё хорошо, — её ответ был более чем предсказуем, — извини, если испортила тебе настроение перед концертом.       Сказав это, она перевела взгляд куда-то на стену.       Ступор, в который повергла Нацу эта фраза, на миг затмил беспокойство.       «Извини?..»       Это всё? Это всё, что она может сказать после их сегодняшнего разговора? Просто извиниться за испорченное настроение? Она так это видит? Что она ожидает услышать в ответ? «Да нет, Люси, ну что ты, ничего страшного, со всеми бывает»? Неужели всё было ещё безнадёжней, чем ему казалось?       Мысли, что заскакали у него в голове, словно шарики для пинг-понга, наконец замерли.       Он понял, что было не так.       Румянец, что проглядывал сквозь слой тонального крема, выглядел совсем не так, как тот румянец, что он привык видеть на её щеках, когда её переполняли эмоции. Как и покраснения вокруг глаз, что были едва видны за искусно нанесёнными тенями и подводкой, были вовсе не признаком усталости или плохого сна. Наконец то, как она стояла, обхватив себя руками за талию. Словно ей было холодно. Хотя на ней был свитер под горло. Даже сам факт того, что на ней был этот свитер, слегка озадачивал, ведь студия довольно хорошо отапливалась, и Нацу самому было немного жарко, хоть он и был в одной футболке.       Он резко вскинул руку к её лицу. Заметив этот жест, Люси попыталась отстраниться, но Нацу схватил её за плечо со словами: «Стой на месте», и приложил руку к её лбу.       — Это в твоём понимании «всё хорошо»? Да у тебя температура под 40, Люси! — вот теперь он разозлился окончательно. В этом была вся Люси: так и норовила сделать что-то во вред себе, — зачем ты вообще приехала?! Тебе надо дома сидеть! Ты простудилась, что ли?       Уже после того, как он задал этот вопрос, до него дошло, что она вряд ли успела бы простудиться, ведь они виделись только сегодня утром. Хотя он уже начал понимать, в чём дело.       — Нет, я просто… Неважно. Я в порядке.       Её упавший голос, тусклый, затуманенный взгляд, а также то, что за последние несколько минут она не предприняла ни одной попытки с ним поссориться и даже покорно отвечала на все его вопросы, говорили о том, что её состояние в самом деле было далеко от идеального. Со стороны действительно могло показаться, что она просто не выспалась или не в настроении, но Нацу знал её слишком хорошо. А ещё, проработав с ней в ‘Fairy records’ больше двух лет, он знал, что у неё была крайне нестандартная для обычного человека реакция на сильный стресс — резкий скачек температуры. Нацу хорошо помнил, как однажды из-за этого ей даже пришлось вызывать скорую.       Неприятное предчувствие возрастало.       — Где ты только что была? — его голос прозвучал хрипло и ниже обычного, но он не обратил на это никакого внимания, — Люси, ответь мне, где ты только что была так долго?       — У меня просто немного закружилась голова, и я…       — Так, всё, — с него было достаточно разговоров, — бери свои вещи, пошли.       — Но я…       — Делай, как я говорю.       Это было выше его сил. Ладно то, что она никогда не делилась своими проблемами, всё держала в себе и редко принимала помощь со стороны, но играть со своим здоровьем — это было чересчур. Она ведь, небось, весь вечер собиралась всем улыбаться и говорить, что всё в порядке, и они бы заметили, что что-то не так, только когда она упала бы в обморок. Нацу не собирался созерцать эту сцену воочию.       — Прошу нас простить, ребята, — Нацу быстро обратился к собравшимся, снимая свою куртку с вешалки, — Люси нехорошо себя чувствует, поэтому я провожу её домой.       Не дожидаясь ответа, он схватил Люси за руку и потащил её прочь из студии. Он уже не слышал рассуждений своих друзей на тему того, что «эти двое постоянно куда-то пропадают».       Люси посеменила за ним, не сопротивляясь и не поднимая глаз. Нацу чувствовал, какой неестественно горячей была её рука.       «Голова у неё закружилась, — думал он со злостью, — вот свалилась бы она в обморок в коридоре, а тут же даже ковров нет, сплошные кафельные полы!»       Нацу был рад, что она хотя бы позволила себя проводить. Вряд ли её состояние позволило бы ей сейчас оказывать сопротивление, но даже если бы она всё-таки вздумала закатить истерику, Нацу бы это мало волновало. Он бы доставил её домой, даже если бы ему пришлось закинуть её на плечо и тащить силой, потому что пока бы он не убедился, что она спокойно спит у себя в кроватке, он бы не заснул сам.       К тому же, он прекрасно понимал, из-за кого она нервничала так сильно, что довела себя до лихорадки.       В такси они ехали молча. Попросив таксиста остановиться возле аптеки, Нацу купил пластинку жаропонижающего средства и вручил одну таблетку Люси. Он не хотел пичкать её лекарствами, учитывая, что причиной её недуга был не вирус и не простуда. Сейчас ей нужны были тепло и покой. А ещё — положительные эмоции, но в этом Нацу точно не мог ей помочь. За всю дорогу она ни разу не повернулась в его сторону, глядя пустым взглядом в окно.       Нацу было чуть ли не до слёз больно видеть её такой. Он и так не наблюдал её улыбку уже целую вечность, а сейчас, когда она выглядела такой поникшей и беспомощной, ему и вовсе хотелось рвать себе волосы на голове от осознания того, что он больше ничем не может ей помочь. Не в силах больше смотреть на неё, он отвернулся к своему окну. Снова перед глазами поплыли новогодние фонарики, которыми был украшен город. Когда Нацу был маленьким, он, как и все дети, обожал это время года, когда можно было играть в снежки целый день, лепить снеговика, а потом возвращаться домой, где тебя ждал тёплый чай с корицей и нарядная ёлка — предвестница грядущих праздников. Как это было далеко. За тысячи миль от этой проклятой взрослой жизни. Теперь же эти разноцветные огоньки, что так радовали его в детстве, казались обычными лампочками.       Тогда, сидя на заднем сиденье в такси рядом с притихшей Люси, что не проронила за всю поездку ни слова, Нацу впервые осознал, насколько всё неважно. Лишь бы она улыбалась. Лишь бы она была счастлива.       С ним или без него.

***

      Первое, что ужаснуло Люси, когда она проснулась следующим утром, были цифры на часах.       11:06. Это было слишком поздно для пробуждения в будний день.       Будильник должен был прозвучать намного раньше, поэтому Люси тут же потянулась к телефону на тумбочке, не понимая, почему её не разбудил ни будильник, ни звонки, которых к этому времени дня уже должно было быть немало. Тут её ждало следующее ужасающие открытие: звук на телефоне был отключён, а экран высвечивал многочисленные уведомления о сообщениях и пропущенных звонках.       Когда шок немного прошёл, Люси попыталась сфокусировать свои мысли на том, что вообще происходит. Тогда-то вчерашний шторм и напомнил о себе.       Шум в голове, что так мучил её вчера, ещё не до конца стих, а слабость в конечностях пресекала все мысли о том, чтобы попытаться встать с кровати.       Но ей всё равно казалось, что было уже не так ужасно, как тогда, ведь сейчас она хотя бы что-то соображала.       Её глаза зафиксировали на тумбочке помимо пластинки с таблетками, градусника и кружки с каким-то питьём ещё один посторонний предмет — сложенный листок, вырванный, по всей видимости, из одной из разбросанных на её столе тетрадей с текстами песен. Взяв листок в руки и развернув, Люси увидела, что он исписан быстрым, неровным почерком. Почерком Нацу.       «Доброе утро, Люси. И я правда надеюсь, что оно доброе. Ты уж прости, я выключил тебе все будильники на телефоне и звук, настырные поклонники подождут, тебе нужно сегодня выспаться. Хорошо, что у тебя в доме полно прислуги, я поручил им о тебе заботиться. Шерия снова приготовит тебе тот чудодейственный коктейль из молока и мёда, я вчера тоже его попробовал, теперь не буду болеть целый год, по её же словам. Шерия сказала, что там есть секретный ингредиент, но не сказала, какой. Я подсмотрел, что это имбирь. Ха-ха.       Обязательно что-то съешь. Тебе вчера не хотелось, я понимаю, но сегодня тебе по-любому нужно позавтракать. Еда – это здоровье. Я тебе как специалист по еде говорю. И пожалуйста, напиши мне, когда проснёшься, я просто хочу убедиться, что тебе стало лучше. У нас завтра самолёт в час дня с копейками, но я буду даже рад, если к тому времени ты всё ещё будешь спать. Однако, поскольку я не особо надеюсь, что ты действительно напишешь, я на всякий случай нанял Шерию в качестве шпиона, так что она в любом случае доложит мне обстановку. Тебе не скрыться от моего всевидящего ока.       Я много пишу, потому что так я могу говорить с тобой сколько угодно и знать, что ты не будешь меня перебивать, как ты обычно делаешь:) Может, конечно, ты перестала читать после первой строчки, гневно разорвав моё бедное письмо в клочья, но я всё равно надеюсь, что ты что-то поешь и выпьешь чудо-коктейль.       Ладно, пора заканчивать, а то ты сейчас проснёшься от скрипа карандаша, которым я пишу, и я буду во всём виноват.       Береги себя и не болей».       Люси прочитала раз, затем другой, затем третий. Провела пальцем по строчкам. Представила, как Нацу писал это, пока она спала.       Неприятная пульсация в голове говорила о том, что температура скоро подскочит опять.       И ей этого даже хотелось. Сосредоточиться на физической боли, чтоб ни о чём не думать.       «Просто написать «спасибо», — Люси удалось извлечь эту мысль из спутанного клубка в своей голове, — я могу сделать хотя бы это. Просто поблагодарить, ведь он мне помог».       Она смогла взять телефон с тумбочки только со второй попытки, потому что дрожь в руках уже давала о себе знать. Озноб начал пробегать по телу мелкими дорожками. Она нажала на раздел «Сообщения». Внутри что-то привычно кольнуло при виде количества не отвеченных сообщений от Нацу, что накопились ещё с осени. Когда-то Люси пообещала себе, что больше никогда не напишет на этот номер.       Мозг не был в состоянии сгенерировать полноценный текст, вроде того, который Нацу накатал ей в записке. Ей едва удалось попасть по кнопкам, набирая простое «спасибо за вчера» и нажимая на «Отправить».       Люси отложила телефон в сторону, только сейчас заметив, как она тяжело дышала, от чего ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы привести дыхание в норму. Она закрыла глаза, пытаясь успокоиться, и думала о том, что будет лучше, если он просто не ответит. Они с группой, должно быть, уже в аэропорту, ему сейчас не до того, а ей тем более. Написанная его рукой записка и так хранила в себе слишком много его присутствия.       Просидев так около минуты и не дождавшись звука входящего сообщения, Люси наконец поняла, что звук на телефоне отключен. Она неуверенно взяла его в руку, опуская глаза на дисплей. Ответное сообщение от Нацу было всё же получено. С застучавшим сильнее сердцем Люси нажала на конвертик.       Перед глазами всё поплыло.       Там была всего одна фраза.       «Я люблю тебя, Люси»       Телефон выпал из разжавшихся пальцев.       Люси пришлось стиснуть зубы, чтобы не зарыдать, но слёзы всё равно побежали непослушными потоками по щекам. Она обхватила руками колени, прижимая их к себе и зарываясь в них лицом, словно пытаясь стать как можно меньше. Её всю трясло, и она даже не пыталась понять, это озноб или истерика. Ей было всё равно, она бы стерпела любую боль, лишь бы вырвать из груди это жестокое чувство безысходности.       Каждой клеточкой своего тела, каждым нервным окончанием она явственно и с зашкаливающей реалистичностью ощущала весь фатальный смысл слова «одиночество». Одиночество было беспощадным. Одиночеству было плевать на то, как сильно ты с ним борешься. Оно всесильно.       А ведь она всё правильно сделала. Она дала понять Нацу, что всё кончено, и она хотела дать это понять себе. Она приехала на встречу в студии, чтоб показать ему, что она не будет от него прятаться, не будет жертвовать общением со своими друзьями из-за него, не будет больше в растерянности прятать глаза. Будет жить дальше.       Не придала значения 37.7 на градуснике. Не подумала о том, что может стать хуже. Хоть и знала, как опасно для неё это состояние.       Но даже сквозь боль в голове и нездоровый жар во всём теле Люси помнила каждую сказанную Нацу фразу, каждый его встревоженный взгляд, которого так старалась избегать, да что там, она до сих пор помнила прикосновение его ладони к её лбу.       Мама всегда так делала в детстве, когда Люси жаловалась на плохое самочувствие. Ей тогда казалось, что у мамы волшебные руки, раз она понимает, больна её дочь или нет, просто приложив ладошку.       Губы Люси задрожали. Образ маминой улыбки слишком явственно возник у неё перед глазами. Мама всегда говорила не сдаваться и идти вперёд несмотря ни на что, и Люси шла, пока не поняла, что идти вдвойне сложней, когда некому сказать тебе эти слова. Сложней? Или вообще невозможно?       Вокруг Люси словно рухнули декорации, которые она так тщательно выстраивала вокруг себя после отъезда Нацу, убеждая себя, что ей есть чем заменить его отсутствие. Она будто осталась стоять одна посреди опустевшей сцены.       Такова цена, говорила она себе. Но как продолжать, если лишь одна встреча, один разговор, одна ночь могут отобрать у тебя всю ту опору, которая возводилась с таким трудом?       Ради чего? Ради кого? Есть ли смысл, когда рядом нет того, чьё мнение стоит мнения сотен поклонников? Того, кто единственный может разгадать печаль в твоём взгляде, когда ты врёшь, что всё хорошо?       Того, кто довёл тебя до такого состояния.       Картинки из её жизни замельтешили в памяти. Первое выступление на публике, первый успех, переполненные зрительные залы, свет софитов, преданные взгляды поклонников…       А потом по всем этим образам пошла трещина.       Люси вытерла слёзы, что так больно обжигали глаза. Сосредоточила взгляд на стопке нотных тетрадей, что лежала на столе в окружении беспорядочно разбросанных тетрадей для текстов. Вспомнила всё то, что она потеряла и что обрела. Попыталась представить, через что ещё ей придётся пройти. Поняла, что дальше так продолжаться не может.       И приняла окончательное решение.