Progettista

the eagles — hotel california -- Когда Соло вернулся с объёмистым пакетиком лекарств, мальчишка всё так же сидел на кухне, изредка доставая из коробки и закидывая в рот какие-то белые шарики. — Проснулся? — Нет, спит ещё. Я чай заварил, надо будет Илью разбудить через полчаса, а дальше пусть до вечера храпит, — хмыкнул подросток, хрустя шариками и перелистывая книжку, найденную, по-видимому, на полке у Курякина. Подросток неплохо ориентировался в чужом доме — и потому Соло сделал совершенно логичный вывод о том, что бывал он тут довольно часто. Они, наверное, даже хорошие знакомые. Илья учит этого мальчишку… паять? Наполеону совершенно не шло на ум, чем могут заниматься двое людей с такой значительной разницей в возрасте, только если они не родственники. Ведь нет? — Тебя как зовут-то? А то как-то и не довелось познакомиться, — хмыкнул мальчишка, отрываясь от своего полдника и небрежно вытирая ладонь всё о те же многострадальные штаны, прежде чем протянуть её Соло. — Алекс, — он широко улыбнулся, демонстрируя отсутствовавшие «шестёрки» на нижней челюсти. — Алекс? — Наполеон иронично приподнял бровь. Не ему было сомневаться в настоящих человеческих именах, но всё же — не для русского такое имечко. — Ты же всё равно не выговоришь «Саня», — усмехнулся мальчишка, чуть тряхнув рукой, словно поторапливая Соло. — Ох, пусть так. Наполеон, — мужчина чуть склонил голову вперёд, будто кивнув, и пожал чужую маленькую ладошку. — Наполеон? — передразнил Соло подросток, рассмеявшись. Он похож был чем-то на Илью — и редактор никак не мог понять, чем именно. То ли широкой улыбкой, то ли глубокой морщинкой между бровей — а то и всем сразу, начиная с развязных, широких жестов и заканчивая удивительной простотой. — Будешь? — Алекс пододвинул коробочку поближе к Наполеону, копавшемуся в пакетике с лекарствами. — А что это? — с интересом принялся разглядывать разнокалиберные белые шарики Соло. — Ягоды в сахаре, — простодушно пожал плечами мальчишка. — Что ты там купил? — Алекс протянул свои любопытные ручки к разноцветным коробочкам, беззвучно зашевелил губами, читая названия на английском. — Какие? — Я не помню, как по-вашему, но у нас — клюква, — откликнулся мальчишка, беря в руки другую коробочку. Даже если ты знаешь язык на хорошем уровне, всё равно могут попасться слова, значение которых тебе неизвестно. Вот и название загадочных ягод, заключённых в сахарную оболочку, Соло не знал. Он, не раздумывая долго, протянул руку за угощением и сунул шарик в рот. На кончике языка разлилась приторная сладость, напоминавшая сахарную вату в Центральном парке, когда Наполеон был ещё мальчишкой. Тогда, впрочем, это даже казалось вкусным — но ведь тогда и виски казался чертовски отвратительным. Мужчина поспешил поскорее от этого ностальгического вкуса избавиться, прожевать побыстрее, проглотить и улыбнуться мальчишке, обязательно сказав, что русское гостеприимство он оценил. Сделал это Соло зря. Взамен приторно-сладкого во рту стало настолько кисло, что скулы свело — Наполеон едва ли не захлебнулся слюной, машинально пожевал ещё и проглотил. Мужчина снова посмотрел на ягоды в сахаре, но уже совсем по-другому — это был непривычный, необычный вкус — и несмотря на такую жуткую кислятину, Соло не сказал бы, что ему не понравилось. Возможно, он бы попробовал ещё; возможно, стоило угостить этим Габриэллу. Определённо, чёрт возьми, стоило. — Так может расскажешь, какого лешего ты тут забыл? — хмыкнул мальчишка, разорвав повисшую тишину так внезапно и с такой невероятной озлобленностью, что Наполеон вздрогнул и непроизвольно сделал шаг назад. Наполеон, который с лёгкостью кричал на подчинённых, мог уволить за любой проступок, если ты ему не понравился, растерялся. Впрочем, ненадолго. — Я забочусь о здоровье подчинённых. — Ты думаешь, на Брайтон-Бич — каменный век? Соло хватанул ртом воздух, точно рыба, выброшенная на берег, но сказать ничего не успел — мальчишка вскочил со стула и остановился напротив мужчины, оказываясь лишь на голову ниже, долговязый, суровый и слишком простой. Слишком похожий отчего-то на Илью. — Я нашёл о тебе всё, как только он сказал, что устроился к вам работать, — мальчишка склонил голову вбок, поджав губы. Откуда во взгляде столько стали, столько жёсткости, что ни согнёшь, ни сломаешь? Подростки, которых помнил Соло в своей школе, смотрели дикими волчатами и не хотели идти на контакт — а этот словно искал конфликта, искал подвоха везде — но при этом сам сказал, что делать, чтобы Курякин выздоровел. — И что именно тебя не устроило? — холодно произнёс Наполеон, решив играть с Алексом в гляделки — никогда не стоит недооценивать оппонента, пусть он даже младше тебя едва ли не в два раза. Мудрость не имеет возраста. — Что меня насторожило, — поправил его подросток, отводя взгляд и едва слышно вздыхая. — Не обижай Илью, пожалуйста. Я не дурак. Я тоже линзы ношу, когда на улицу выхожу, — мальчишка повёл острым плечом под растянутой футболкой. — Но какого чёрта? — У каждого должен быть выбор, — выдал мальчишка, отвернувшись к окну. — Моя родственная душа — Джейн. Она учится классом ниже — и не знает. — Так скажи ей! А потом будете решать. — Вы все так мыслите, — фыркнул мальчишка. — Потому и несчастные. Нельзя человека заочно к себе привязывать. Можно попробовать понравиться, — едва слышно выдохнул Алекс. Найти родственную душу в таком юном возрасте показалось бы Наполеону подарком — хотя он сам в то время не был подарком, страдая от переходного возраста настолько, насколько вообще возможно. — Я не буду делать ему больно, — качнул головой Соло. — Но ты уже. Наполеон застыл каменным изваянием посреди кухни — хорошо ещё, что в руках ничего не держал, рассыпал бы совершенно точно, потом собирай по всему этому холодному полу — он чувствует мрачную ледяную плитку сквозь тонкие дорогие носки, которые прямо сейчас стремительно теряют в цене. Да и вообще всё, что казалось Соло дорогим, превратилось вдруг в сущую безделицу. Всё вещественное стало вдруг несущественным. Соло хватанул ртом воздух, чувствуя, как психоделический рисунок плитки на полу закружился в больном-неправильном вальсе — и с каждым оборотом всё быстрее и быстрее. Наполеон закрыл глаза и схватился за тумбу судорожно, наклонился вперёд, стараясь унять расшалившийся вестибулярный аппарат и подкативший к горлу желудок, лукаво напоминающий обо всём, что было съедено сегодня за день. Мальчишка за его спиной погремел посудой — потом забулькала вода, точно он переливал её куда-то из бутылки. — Не вздумай падать в обморок, — к предплечью прикоснулось что-то холодное: Соло приоткрыл глаза и осоловело взглянул на стакан с холодной водой, который Алекс для него налил, специально, для этого малахольного. — С-спасибо, — выдавил мужчина, отрывая правую руку от столешницы и взяв у мальчишки стакан. Выпил жадно, давясь, стукаясь зубами о стакан нервно, но с каждым глотком чувствуя, как успокаивается понемногу взбудораженная панической атакой нервная система. Наполеону показалось, что этот мальчишка старше его — и умнее совершенно точно. Он ведь раньше так себя не чувствовал. Он ведь раньше не терялся и не вёл себя так по-дурацки. Но раньше он и не влюблялся совершенно по-детски. В манеру говорить, пронзительные глаза, кажущиеся отчего-то знакомыми, в жесты, руки, голос — в разные куски одного и того же человека, в образ, в идею. В родственную свою душу. — Он мне как отец. Так что уж постарайся не накосячить, — фыркнул мальчишка, снова превратившись в простого подростка, а не этакого старца-мудреца запертого в юном теле. — Так я же уже, — язвительно парировал Соло, утирая губы от капель воды. Алекс промолчал, не сказав в ответ ничего — только руки на груди скрестил, словно отгораживаясь от всех этих взрослых, которые без детей своих проблем решить не могут. Сам додумает, сам поймёт — не дурак ведь, а если дурак, то Илье такой и не нужен. — Чай ему отнеси потом, — отмер наконец подросток, кивая в сторону исходящей паром кружки. — А я пошёл. Дверь потом захлопни просто, она и закроется, — мальчишка криво улыбнулся — почти ободряюще — и ушёл, оставив взрослых разбираться со своей кашей самим. Он направление задал, а большего и не нужно было. Наполеон остался на кухне один — на столе лежали полураспотрошённый пакетик с лекарствами, открытая коробка ягод в сахаре, кружка с чаем и вазочка со всякой сладкой ерундой. Названия конфет — сплошь на русском, рядом — банка со сгущёнкой, не пакет. В Америке такое чёрт найдёшь, только в пластиковых бутылках да пакетиках, но Илья, наверное, скучал. Чёрт возьми, Соло только сейчас понял, как, должно быть, Курякин скучал. До рези в глазах, до кома в горле, горько, безмолвно — как только он умеет. Наполеон вспомнил, когда столкнулся с Ильёй у лифта в первый его день стажировки после того, как слишком громко обсуждал его одеколон с Габриэллой. Он же, чёрт возьми, наверняка уже тогда его искал — ведь наверх хотел ехать, найти босса, вывалить всё, что думает — а потом уже решил попридержать язык за зубами, подождать. А сам ненароком интерес подогрел, совершенно случайно, потому что просто был. Соло тяжело опустился на стул, чувствуя, как внутри ворочается тяжёлый ком. Нельзя причинять людям столько боли, но ведь он же не виноват — он сам никого не выбирал, за них всё судьба сделала, осталось только сложить лапки да плыть по течению, потому как делать больше нечего. Или не сдаваться. Ни в коем случае. Если бы Наполеон Соло когда-то давно сдался, сейчас бы он закончил Гарвард и работал там, где совершенно не хотелось. Не сдался ведь. Мужчина качнул головой, словно пытаясь отогнать солнечный луч, пробившийся сквозь занавеску и скользнувший по переносице, ослепляя. Соло пододвинул к себе кружку с чаем, осторожно отпил, проверяя, не слишком ли напиток горячий, и понёс её в комнату Ильи. Курякин лежал на спине — выкрутился из одеяла. В комнате слегка пахло спиртом, словно в каком медицинском учреждении, но никакого отторжения Соло не испытал — только скользнул взглядом по белой коже: в полумраке комнаты Илья напоминал мраморного вампира, бессмертно-вечного. Наполеон отставил кружку на тумбочку и легонько прикоснулся к голому плечу, уже не казавшемуся обжигающе-горячим, едва слышно окликнул по имени. Мужчина открыл глаза не сразу — взгляд был всё такой же затуманенный. — Тебе нужно попить, слышишь? — Соло начал говорить осторожно, словно с душевнобольным. Илья медленно сел — постель, кажется, была насквозь мокрая. Прикрыл глаза обратно, но руки протянул. Наполеон осторожно вложил кружку в чужие ладони, и Курякин поднёс её к губам, распробовал чай, а потом выхлебал его в несколько жадных глотков, облизался и протянул чашку обратно. Соло забрал посудину из рук мужчины, и тот лёг обратно, натягивая на себя одеяло. — Такой дурацкий сон… Соло подумал, что ему показалось — но Илья и правда говорил, хрипло, едва слышно и не открывая глаз, чтобы вглядываться в полумрак комнаты. — Словно моя душа здесь. Такой дурацкий… Наполеону показалось, что его прямо сейчас пырнули ножом в район живота и повели вверх-вверх-вверх, к сердцу, заколотившемуся так сильно и гулко, тяжело, словно предчувствуя свою скорую кончину. Ткани трещали, расползались в стороны, а кровь из разорванных сосудов покидала тело литрами, не оставляя ни шанса на спасение. Ни крошечной лазейки, ни надежды, ни-че-го. Илья попросту пропустил в своей речи «родной» или хоть что-то, намекающее на то, что Соло его родственной душой был. Но нет. Наполеон был его самой настоящей «душой» — без всяких прилагательных. Он не знал, особенности ли это русского языка, но уточнять отчего-то не хотел. Потому что звучало это очень правильно. Честно. Через пару мгновений Илья задышал ровно — уснул, совершенно не заботясь о том, что его сон был реальностью, и Соло прямо в этой комнате разбирал себя на атомы, чувствуя, как вместе с ножом в брюхо запустили стайку бабочек и каких-нибудь дурацких воробьёв, царапающих внутренности в попытках отловить насекомых. Наполеон улыбнулся, так горько изломил губы в улыбке — и вместе с тем на душе было отчего-то так хорошо, словно сердце облили патокой, а его оставили прямо так — полуразрушенным, разрезанным вдоль и поперёк, но с истомой в самом главном органе, уже не качающем кровь и абсолютно бессмысленном. Соло забрал кружку, взглянул напоследок на спящего русского и вышел прочь, оставляя его досыпать и выздоравливать. Лекарств у него теперь было до второго пришествия, хоть страждущим раздавай да болей по три раза за неделю. А на душе у Наполеона впервые за несколько дней отчего-то было совсем легко. -- jack white — love is blindness -- Во рту было кисло, тело затекло в приятной позе, вставать не хотелось совершенно, а правое бедро, прижатое к стене, обжигало ледяную ладонь своей температурой. Илья нехотя перевернулся набок, широко зевнул — и открыл глаза. В комнате царил полумрак — с улицы сквозь шторы едва-едва пробивался фонарь да редкие неоновые вывески, разбавляя темноту редкими очертаниями предметов и оставляя остальное на откуп фантазии. Курякин потёр веки кулаком, снова зевнул и потянулся на тумбочку за градусником, засунул его под мышку и потопал на кухню. В коридоре Илья замер. Что-то было не так. Неправильно. Курякин невзначай прикоснулся ладонью к крестику на груди — майки не было. Штанов, впрочем, не было тоже. Волосы на голове зашевелились от совершенно дурной догадки. Илья ведь отключился на полу, на кухне, и полностью одетый — а проснулся в собственной кровати полуголым. А кроме того — ему снились странные вещи, которые он объяснить не мог. Если только… Нет. Нет-нет-нет. Илья быстро прошагал на кухню — и точно. На спинке стула висел пиджак, знакомый ему до томительного жжения в груди, на столе лежал пакет с лекарствами и коробка клюквы в сахаре. Без записки, пометки или чего-либо ещё — но забытая вещь говорила за хозяина лучше всего. Курякин осторожно поднял дорогой — а других Соло попросту не носил — пиджак, стараясь не выпустить ртутный градусник из-под мышки. Ткань приятная на ощупь, но интересовало Илью совсем не это. Он поднёс пиджак к лицу и прикрыл глаза. Он пах Наполеоном. Не тем самым стандартным, чуть горьким и совершенно особым запахом, присущим каждому человеку — и чертовски индивидуальным. Пиджак пах одеколоном, слегка щекочущим нос. Мужественным ароматом, раскрывавшимся на главном редакторе журнала слишком по-особенному — и Илья не знал, не мог понять, как такое вообще возможно. Он обошёл все парфюмерные в округе и не нашёл ничего похожего. Илья прикрыл глаза, на память дотянулся до выключателя рукой — под потолком зажглась тусклая лампочка под старым абажуром, но этого было достаточно. Это был не сон. Всё это — не сон был. И то, что Соло перетащил его на кровать, и резкий запах спирта, и горячий чай вкупе с чужой ледяной ладонью. Курякину резко захотелось выкинуть пиджак в окно и вместе с тем спрятать как можно надёжнее, чтобы никто не нашёл, не увидел, чтобы секрет был только его. Детская шалость, позволительная больному взрослому. Илья тряхнул головой, отгоняя подобные мысли, и достал градусник, разглядывая пометку напротив ртутного столбика. «38.5»