***
Однажды, в некой деревне один человек был выбран в качестве «источника всего зла в мире». Жители деревни считали, что зло есть в человеке с самого его рождения. И так как было невозможно освободиться от тьмы, только лишь ведя чистую праведную жизнь, то единственный способ раскрыть истинную доброту в человечестве — это поместить «Все Зло Мира» в одного человека и возложить на него роль истинного источника любого человеческого зла. Если один человек воплощает в себе зло всего мира — Ангра-Манью, то остальные люди уже не смогут быть злыми. Они воплотили в нем эту простую, по-детски наивную и очень жестокую идею. Жители этой деревни непрерывно пытали Ангра-Манью, пока он не сошёл с ума. Они вырезали на теле человека, который вовсе не был злым, всё слова, проклинающие человечество, наложили на него все грехи, какие только возможно, и сделали его ответственным за всё зло в мире. Эти люди в своей безмерной жестокости постоянно поддерживали жизнь в этом человеке, пока он просто не нашел наконец покой, умерев от старости. Его вынужденная жертва облегчила жизнь жителей деревни, благодаря чему он, непреднамеренно, стал Героическим Духом. В конце концов, он смирился со своей ролью для человечества, даже если это означало взятие на себя вины за проступки других людей. Люди были освобождены от всякой вины и жили свободно. Но такой тип «прощения» подразумевал то, что жители деревни могли совершать любой акт зла, который им захочется, скидывая вину на него. И он видел, как, несмотря на его жертву, люди несут друг другу зло, зло творили все, но отвечал за него лишь он один. Тогда в нем родилась настоящая ненависть, чистая и абсолютная, он возненавидел все человечество. Это чувство со временем вытеснило все и стало самой его сутью.***
Рулер не могла простить людей, что обрекли на такую судьбу человека, что не совершал злодеяний, но все они давно уже умерли, а ненависть продолжала жить. Ангра-Манью долгое время сам был частью Грааля, и теперь он мог быть гораздо сильнее обычного Слуги и, возможно, копировал не только классовые навыки. Девушка посмотрела на свой верный меч и вздохнула. Она обладала высокой Сопротивляемостью Магии и отличными навыками фехтования, у нее были козыри в рукаве и по два Командных Заклинания на каждого Слугу. Но, несмотря на двадцать четыре специальных рисунка, покрывающих ее правую руку, дающих ей право на абсолютный приказ, среди них не было тех, которыми можно было бы воздействовать на Эвенджера, высвобожденного из Грааля, и методом исключения, признавая навыки Эвенджера в области незаметности Ассасинов, Рулер не могла понять, кому тогда принадлежат два оставшиеся Командные Заклинания и где тогда лишний Слуга. Девушке очень хотелось побыстрее остановить Ангра-Манью, пока он не вошел в свою полную силу, напитываясь жертвами и темными желаниями людей со всего мира. Однако в одиночку, как показал опыт недавнего сражения, идти ей больше не стоит. Рулер ненадолго задумалась и решила обратиться за помощью к команде Черных. Прошлой ночью они потеряли Берсерка, и девушка логично предположила, что просьба о помощи в устранении Слуги вражеской команды будет воспринята положительно. Кивнув своим мыслям, блондинка прекратила преследование Эвенджера и отправилась в крепость Милления. Красная команда все равно уже собрала свою группу из Арчера, Сэйбер, Кастера, Райдера и Лансера минимум. Берсерк со своим мастером, если судить по вчерашним данным, был пока сам по себе. Конечно же, девушка намеревалась в ближайшее время встретиться с местным Наблюдателем и уточнить все возможные детали.***
Кирей тихо читал молитву. Мужчина уже давно забыл Бога, но слова Библии уже прочно укоренились в его памяти, как и специальные арии для изгнания демонов или ослабления Апостолов. Тусклые предрассветные лучи едва попадали внутрь небольшого частного домика на окраине города через плотно запахнутые окна. Котомине не стал ставить никаких барьеров, ограничившись замкнутой системой оповещения внутри нежилого дома. К отсутствию комфорта священник был уже давно приучен, так как Трифас находился под полным контролем Игдимилления, а Сигошиара была заполнена агентами Ассоциации и, вполне возможно, приближенными людьми высоких Лордов и прочих древних Родов, желающих откусить от столь манящего пирога в виде Грааля. Всегда был шанс, что какой-либо мастер падет раньше своего Слуги и у кого-либо из присутствующих появится свой шанс на путь к Акаше и вечной славе своего рода. Тайные убийства, отравления и шантаж заполнили туристические улицы Сигошиары. Читая молитву по памяти, Кирей не переставал мягко улыбаться — не от мыслей о Боге, а от подсчета перерезанных глоток только за прошлую ночь. Пока Слуги бились в свете ночной луны, маги тихо и методично вырезали друг друга, не оглядываясь ни на какую мораль, в тени бездушных подворотен. Пользуясь неплохой задумкой Вейвера Вельвета — участника четвертой войны, Котомине решил, так сказать, прятаться на виду. Отсутствие магической защиты делало его временное пристанище уязвимым, но, с другой стороны, для любого проходящего мага это будет всего лишь очередной скучный дом, коих полно было на этой улице в этом не очень благоприятном и отсталом районе. — Уверен, ты опять задумался о какой-нибудь грязи, — с презрением выплюнул копейщик, появившись недалеко от своего мастера, — лжесвященник. — Тебе ли судить о моих поступках и мыслях, Кухулин? — ровно ответил священник, закончив утреннюю молитву. — Муж, бросивший жену и убивший собственного сына, воин, который не смог защитить свою страну, — Котомине наконец повернулся к Лансеру. — Слуга, что служит убийце своего мастера, скажи мне, достоин ли ты судить меня? — Я не могу сожалеть о мастере, которого даже не видел живым, лжесвященник. Вполне возможно, что ты стал меньшим из зол, — мужчина в синем костюме ответил своими алыми глазами на тяжелый взгляд бывшего экзекутора без тени страха, — так же я не сожалею о своих решениях и поступках в прошлом — это были мои ошибки и мой опыт, — губы копейщика растянулись в веселой улыбке. — Не мне судить тебя, но это не значит, что я не могу продолжать пилить твои мозги своими постоянными претензиями просто потому, что ты мне не нравишься. — То есть тебе доставляет некое удовольствие постоянно упрекать меня? — брови священника заметно вскинулись, являя крайнее удивление. — А почему бы и нет? — пространно ответил Лансер, присаживаясь на старенький диванчик. — В конце концов мое желание лишь в сражениях с сильными противниками, а пока я не получаю желаемого, хотя бы смогу немного выесть тебе мозг. К тому же я просто считаю тебя той еще сволочью. Несмотря на оскорбительные слова своего Слуги Кирей рассмеялся. Священник не смеялся искренне уже многие годы, но сейчас слова Лансера вместо того, чтобы задеть Котомине, весьма позабавили его черное мертвое сердце. Ему вспомнилась маленькая Рин, он тоже любил издеваться над ней, судя по всему, девчонка как-то выяснила о его причастности к смерти ее родителей. Жаль, что в этот момент он не мог увидеть ее лицо. — Я сказал что-то забавное или смешное, Котомине? — звериные глаза копейщика опасно сощурились, а в голосе появилась заметная угроза. Сейчас священник играл не просто с огнем, он буквально бил молотком по неразорвавшейся боевой мине. — Или я похож на шута? — Я просто подумал о том, насколько мы похожи, — убрав так и не раскрытую Библию на пыльный стол, Кирей, развернувшись спиной к Слуге, посмотрел в небольшой зазор между задернутыми старыми шторами. — Меня, как и тебя, не интересует сам Грааль, мы оба готовы наступить на свои личные предпочтения ради поставленной цели, у нас обоих не сложилось с семьей, когда мы пытались остепениться… — на последних словах священник прикрыл глаза, вспоминая свою жену и дочь. Он женился на смертельно больной женщине — все, включая его отца, считали, что из милосердия и доброты. На самом деле ему нравилось смотреть, как жизнь медленно угасала в ее глазах, ему доставляло удовольствие наблюдать за страданиями этой женщины. В конце концов, она умерла, и он уже даже не помнил ее лица. — Твоя жена верила, — Лансер закинул ноги на столик, стоящий напротив; не только мастер мог видеть прошлое своего Слуги, связь, созданная для поддержки праной, позволяла и Кухулину увидеть прошлое Кирея. Единственный сын Котомине Рисея, прошлого Наблюдателя войны и близкого друга семьи Тосака, он не родился злодеем и не был воспитан, как злодей. Несмотря на пороки в мыслях, Кирей многие годы боролся с тьмой внутри себя. — Ты был слеп, лжесвященник, твоя женщина пыталась вывести тебя к свету, но ты предпочел тьму только потому, что тебе так удобней. Я видал тварей и похуже тебя, Кирей, но презираю тебя за то, что ты сдался, перестал бороться. — Но зато ты у нас никогда не сдаешься, да? Великий Кухулин, — последние слова Котомине произнес с излишним пафосом. Развернувшись, священник неодобрительно посмотрел на Библию, лежащую у ног копейщика. Хотя воля Божья давно была отброшена мужчиной, он все еще относился с уважением к религиозным вещам. — Твоя рука не дрогнула, когда ты убивал своих друзей, — Кирей усмехнулся, присев напротив своего Слуги. — Ты так же, как и я, пытался найти обычное человеческое счастье, заведя семью. Ты, Кухулин, даже полюбив королеву Айфе, все же не устоял перед своей жаждой битв и покинул ее и своего ребенка. — Не надо изобличительных бравад, священник. Я пришел сюда не для твоих проповедей, — недовольно скривился Лансер, — и уж тем более не надо ровнять себя с моими поступками. Я ушел потому, что таков был мой долг, долг воина перед родными землями. Я ушел, чтобы защищать свою Родину, я не бросил своего ребенка, как ты, Кирей, — копейщик опустил свои веки и тяжело выдохнул. — Моего сына Конлу с детства воспитывал лучший из учителей Скатах — Повелительница Земли Теней. Когда он стал бы достаточно сильным, чтобы одолеть меня, мы бы встретились в смертельной битве, и я бы умер с улыбкой, зная, что мой ребенок вырос сильнее меня. Но Конла оказался слишком дерзок, а кровь его — слишком горяча. Не дождавшись срока, он отправился в путь и был повержен. Я не сожалею, как и ты, Кирей, но мой ребенок умер с честью воина, и все же я могу гордиться им, как отец. Ты же выбросил свою дочь, кровь и плоть, словно ненужный балласт, и никогда не познаешь гордости за нее. Котомине чуть склонил голову и нахмурился. Он отдал Карен Святой Церкви под девичьей фамилией матери, девочка родилась болезненной, и мужчина не видел смысла обременять себя ненужной ношей, особенно учитывая то, что он готовился к войне и вполне вероятно мог погибнуть там. Означало ли это, что так он пытался защитить ее? Слова Лансера имели двойной смысл? Ведь получалось, что копейщик знал причину, почему он поступил так, а не иначе. Скорее всего герой Ирландии просто пытался увидеть то, чего не было: Котомине никогда не заботила судьба его дочери. — Котомине, почему ты так печешься о Рин Тосаке? — внезапно спросил Лансер. — Странные у тебя вопросы для простого воина, что жил лишь битвой, — подозрительно присмотревшись к копейщику, Кирей по неясным ему самому причинам поднялся с места и отошел к небольшому пакету с продуктами. Голода священник уже давно не испытывал, но мужчина прекрасно понимал, что ему нужно хорошо питаться, чтобы поддерживать организм в необходимой форме. — Скажем, мне не очень везло с женщинами, — улыбнулся Слуга внимательно следя за каждым движением своего мастера. — И раз ты начал проводить между нами параллели, ты мог убить Тосаку Рин в любой момент, я мог убить ее еще тогда, на крыше, но ты приказал лишь припугнуть ее. — А ты ослушался, — напомнил Кирей, ему почему-то было не комфортно. От копейщика не исходило жажды убийства, но почему-то он все равно чувствовал себя не очень уютно, это было странно, учитывая, сколько времени он уже провел в компании Слуги… более эксцентричного характера. — Рин нужна была мне, более тебе знать не нужно, Лансер. — Любишь девочек помоложе, — наиграно фыркнул Кухулин, сделав вид, что не заметил в последних словах предупреждения. У Кирея более не было над ним столько власти, сколько в самом начале пятой войны, а после обмена большей части оставшихся Командных Заклинаний с Эдельфельт у священника осталось лишь два символа власти над Слугой. — Ты приказал мне защищать ее при возможной угрозе, зачем? — Ты пытаешься увидеть то, чего нет, Лансер, — Котомине не испытывал особого раздражения от назойливости Слуги, в конце концов иногда он и сам задавал себе этот вопрос. — Мне нужен был подходящий сосуд для того, чтобы дать родиться в нашем мире существу, что живет в Граале. — Десять лет возни с ребенком, которого ты спас и который тебя ненавидит? — улыбка копейщика стала почти издевательской. — Ты хороший лицемер, лжесвященник. Котомине налил в два больших пластиковых стакана какой-то напиток, купленный в ближайшем круглосуточном магазинчике. Протянув один своему собеседнику, экзекутор задумался. Он без труда мог раздобыть подходящий сосуд за десять лет, он мог просто бросить физические тренировки Рин сразу после окончания передачи своих познаний в семейной магии Тосака или даже не начинать их, и девочка с радостью бы не приходила лишний раз к нему в церковь, таким образом ему проще бы было убить ее в будущем. С одной стороны, он всегда оправдывал свои действия тем, что хотел, чтобы она продержалась как можно дольше, чтобы сломать ее лично. Да, показать ей боль и отчаяние, когда до победы бы оставалось рукой подать. Но было и еще кое-что — ему нравилась ее несгибаемость. Кирей почти искренне сожалел о смерти Аой Тосаки, биологической матери Рин, потому что смотреть на исполненное боли лицо девочки, когда вдова в бреду упоминала Токиоми, было почти верхом наслаждения, он хотел сломать ее и одновременно очень гордился силой ее характера. У него были причины презирать родителей Рин после бесед с Гильгамешем, были возможности убить одну девочку, но он не сделал этого, просто потому, что… он не мог найти четкого ответа. Он знал, что она не сломается, не сдастся, частично он сам закалил ее личность. Противоречия в мыслях несколько запутали Котомине. Он любил причинять Рин боль и страдания, но никогда не хотел победить в своей маленькой игре. Священник задумчиво повертел стакан в руке, это напомнило ему те странные беседы с Королем Героев в его келье. Гильгамеш раскрыл в нем его пороки, Кухулин пытался найти во тьме его души свет. Но откуда ему там взяться? Он никогда не любил, не верил, не испытывал никаких эмоций, сколько добрых дел бы не совершал, скольким людям бы не помог своей целительной магией, Кирей никогда не испытывал тех положительных эмоций, которые испытал в конце четвертой войны. — Даже в самой вонючей заднице есть момент, когда там появляется свет, — хмыкнул Сетанта, залпом выпив газировку и поморщившись от непривычных ощущений. — Ты желал маленькой девочке не только страданий, но и пытался спасти и защитить от ее родителей. Котомине молча выпил все содержимое своего стакана и уставился на Слугу. Спасти? Что за бред нес копейщик? — Да ладно, не надо делать вид, что не понимаешь меня, лжесвященник, — Лансер прищурился своими кроваво красными хищными глазами. — Токиоми и Аой, были отвратительнейшими созданиями, прикрывающимися красивыми обертками. Кирей задумчиво посмотрел на своего собеседника. Сетанта, несмотря на свое внешнее легкомыслие, оказался довольно интересным собеседником. Да, священник глубоко презирал семью Тосака за то, как они поступили со своей дочерью. Возможно, это было потому, что у него самого была дочь, возможно, это было лишь лицемерие его гнилой души, но он с огромным удовольствием наблюдал не столько за страданиями этого глупца Карии, сколько за Аой. Котомине вовсе не возражал против того, что вторую девочку отдали в другую семью, его озадачивало то, с каким пренебрежением это было сделано. Сакуру решили передать Мато не за один день. Возможно, этот вопрос был решен почти сразу после обнаружения у второго ребенка хороших цепей с редким истоком, возможно, Зокен попросил о ребенке для Мато еще до рождения Сакуры… И что сделали родители? Что мать, что отец просто забили на своего ребенка и, никак ее не подготовив, отдали постороннему для Сакуры человеку и наказали быть хорошим магом. Как они это себе представляли, если сами никак не подготовили шестилетнего ребенка к ужасным методам Мато, из-за которых даже собственные дети бегут из родного дома? Как должен был реагировать ничего не понимающий ребенок на то, что его просто бросила собственная семья, никак не объяснив своих действий и мотивов? Винила ли Сакура себя или ненавидела родителей? Тогда он считал, что не должен вмешиваться в внутрисемейные проблемы Тосака. Откровенно говоря, спасать Сакуру он никогда не намеревался тоже. Все, что он сделал — это просто заставил страдать ее родителей, так как любил наблюдать за страданиями. Можно ли было назвать подобное спасением или помощью? Конечно, нет. Возможно, Токиоми бы превратил Рин в существо подобное себе, что претило Кирею, но совершенно точно это не было основной причиной, почему экзекутор загнал реплику кинжала Азот в спину мага… — Какие наивные и пустые слова, — фыркнул голос из тьмы. Противный и глухой, он словно скрежетал в темной комнате, когда Лансер, мгновенно призвав свое копье, встал в боевую стойку, а в руках Кирея появились черные ключи. — Надежда — лишь корм, которым кормятся идиоты, уповающие на чудеса, но чудес не бывает. За все в этой жизни и в этом прогнившем мире нужно платить, и зачастую — платить гораздо больше того, что мы получим. Темная фигура среднего роста возникла из тени комнаты: скудное тряпье, пропитанное кровью, заменяло набедренную повязку, а многочисленные окровавленные бинты — доспехи; оголенный торс, конечности и даже голова были покрыты многочисленными мелкими символами, выжженными и вырезанными прямо на коже и мышцах. Абсолютно черные глаза горели ненавистью и злобой, но несмотря на всю устрашающую ауру появившегося Слуги, от него не чувствовалось прямой угрозы жизни или жажды убийства. Котомине с удивлением коснулся своей груди, когда почувствовал, как его давно мертвое сердце бьется под одеждой. — Я — Слуга Эвенджер Ангра-Манью, и я воплотился в этом мире, Кирей, — несмотря на обилие многочисленных ран, Слуга двигался вполне комфортно, его босые почерневшие ноги оставляли небольшие темные пятна на полу, вызывающие гниение и разложение. — Меня вытолкнули из Грааля, и вот он, я, перед тобой. Ты чувствуешь ответ?..***
Широ медленно брел по улице, пытаясь осмыслить случившееся в его жизни. Десять лет назад он пережил настоящий ад: пожар в Фуюки за одну ночь забрал более пятисот жизней мирно спящих жителей. Ему до сих пор иногда снились кошмары, в которых он горел заживо или, еще хуже, слушал крики других людей где-то за стеной пламени, куда он боялся пойти сам. Арчер рассказал ему, что это из-за четвертой войны, что, возможно, виной тому аду был Кирицугу, приютивший его. Тогда он думал, что большей боли правда ему не принесет. Сэйбер говорила, что его отчим пытался сделать мир лучше, как и Широ, просто их методы достижения цели различались. Проклятая рыцарь говорила так, словно ей было все равно, хотя вполне возможно, ее действительно не заботила судьба посторонних людей. Чем он был лучше Сэйбер, если поступил так же? Пошел путем меньшинства ради спасения большинства… Не таким Героем Справедливости он хотел стать! Спасать жизни — не забирать. Арчер был прав, говоря, что он не думает о последствиях своих решений и действий. Широ хотел спасать людей, но он не знал, как это делается, поэтому Эмия просто помогал тем, кому мог и когда мог. Он избежал смерти, хотя не был чем-то лучше и значимее других, поэтому Широ стремился отплатить своей жизнью за все те отнятые десять лет назад. Эмия остановился, обнаружив себя в людном парке с детской площадкой. Несколько детей игрались в песочнице, пока их матери сплетничали и делились семейными премудростями. Присев за небольшую лавочку поодаль, парень задумался: в чем теперь смысл его идеалов? Кем он стал? И что он должен теперь делать? — Скажу тебе откровенно, рыжик — ты слишком грузишься, — раздался насмешливый и немного высокомерный голос позади Эмии. — Что же у вас, людишек, за любовь такая к лишним мелодрамам? — Кастер? — несколько удивительно было увидеть такого Слугу и в таком месте. Не сказать, что Рамзес вызывал неприязнь и, тем более, ненависть у парня, но уж очень его взгляд и манеры напоминали Гильгамеша, которого Широ как-то невзлюбил с первого же взгляда их довольно короткой, но очень продуктивной встречи. Хотя, откровенно говоря, Эмия вынужден был признать, что компания египтянина была по крайней мере приятнее Сэйбер. — Внимай внимательно, рыжик: самоедство и нытье — это путь в никуда, — нахально развалившись на оставшейся части скамейки, Слуга осмотрел парня критическим взглядом. — Не нужно слишком много думать, думать — это работа богов. — Сэйбер и Арчер бы с тобой не согласились, — скривился Широ. Не от слов Кастера, а от воспоминаний о Слугах. — Сэйбер считает, что человек сам себе пишет судьбу, но зло внутри каждого порождает зло вокруг, что мир — это глупость, лишь война движет прогресс, и рано или поздно это нас уничтожит, мы сами убиваем себя и поэтому мы никогда не сможем спасти себя, а Арчер — что жизнь боль и от потерь никак не уйти, что спасение многих — это всегда обречение для единиц. — Они, возможно, и правы… но они не ты, мальчик, — золотисто-карие глаза Оззимандии посмотрели на утреннее небо, что бы не видел там фараон, оно ему нравилось. — Что считаешь ты о человеке, о людях, отрок? Каков твой путь? — Посмотрите на этих детей, Кастер. Разве они не заслуживают мира без войны? — Эмия сжал кулаки и посмотрел на вольготно развалившегося Слугу. — Если я буду пытаться сделать мир лучше для них, если каждый будет пытаться… хоть чуть-чуть, я верю, что мы однажды сможем жить в мире. Зачем драться, когда можно поделиться, зачем отбирать, когда можно попросить? Почему нельзя достичь понимания словами? Ведь Игдимилления не желают зла другим магам! К чему эта война, зачем проливается кровь? — Ты видишь интересный мир, я бы тоже хотел посмотреть на этот мир, — Рамзес наконец посмотрел на парня своим пронзительным взглядом. — Скажи мне, мальчик, ты сожалеешь? Эмия вздрогнул, словно мужчина ударил его. Сожалеет ли он? Он пошел за Рин, потому что верил в нее, потому что хотел защитить как можно больше людей, потому что хотел остановить кровопролитие еще до того, как оно начнется. И он верил, даже сейчас он верил, что Тосака пыталась сделать все возможное. Сожалеет ли он, что полюбил ее? Он вспомнил ее искреннюю улыбку, которую она дарила лишь ему, ее слезы, когда перед ней умирала Сакура, ее боль, когда Арчер выжигал ее цепи, ее стойкость. Сердце сжалось от боли, и Широ положил ладонь на грудь. Сожалеет ли он о том, что не догадался о тяжелой судьбе Сакуры, о том, что его нет рядом с ней сейчас, когда она так в нем нуждается, хотя обещал себе беречь и защищать ее? Сожалеет ли он о своем друге Иссее? Об отличном парне, погибшем в чужой войне просто потому, что оказался не в том месте и не в то время. Сожалеет ли он о своей опекунше Фуджимуре Тайге, которую госпитализировали по тем же причинам, об этой веселой и вроде бы легкомысленной молодой женщине, которую он любил словно родную сестру? Сожалеет о том, что не смог помочь единственной родной дочери человека, который спас его, об Илиясфиэль фон Айнцберн, девочке, что познала предательство и боль, пока он жил в счастье с человеком, который, возможно, причастен к смерти пяти сотен невинных граждан? — У меня много сожалений, Повелитель Пустынь Рамзес II, — Широ поднял свои взгляд от тротуара и посмотрел в ответ на Слугу, — так много, что хочется плакать, от них так тяжело, что хочется все бросить, так страшно, что хочется сбежать, так больно, что хочется кричать — почему я? Почему один человек должен нести так много? — Ты всегда можешь отступить, рыжик. Это груз непосилен даже Богам — и тем более не ребенку его нести, никто не смеет тебя судить за это, даже Боги и я не осужу, — Кастер слегка склонил голову и едва улыбнулся уголками сухих губ. — Тебе всего лишь нужно отступить, всего шаг назад… — Я не могу, великий фараон, — Эмия встал со сжатыми кулаками и наконец смог прямо посмотреть на Кастера… — Ведь я — воплощение легенд, — Дух мой был почти сломлен. Моя жизнь полна сожалений. — Рожденный во тьме и смерти, — Мне очень страшно и больно. Мне очень одиноко. —Но идущий путем света и спасения… — Но я не один… я никогда не буду один, если я спасу хотя бы одного, если смогу помочь пойти правильным путем хотя бы одному, мой путь не будет пройден зря. Рамзес наконец полностью расхохотался, он смеялся искренне, и не было в этом смехе и капли издевки. Фараон встал напротив юнца и протянул белый шелковый платок. Лишь сейчас Эмия обнаружил горячие полоски слез на своих щеках и дрожь в ослабевших ногах и с благодарностью оперся о протянутую руку Оззимандии, чтобы не упасть. — Так вытри слезы, сын тьмы и света, иди своим путем, — Кастер протянул удивленному парню свой дар, — и никогда не забывай этих слов, отрок…***
— Ты мог и ошибиться, Арчер, — не сдавалась Рин, — никто не сталкивался с подобным прецедентом, могут быть сотни деталей… — Не имеет значения, ты понимаешь, что хватит даже слуха, намека, и тогда все! — рубанул в воздухе Слуга. — Как только магическое сообщество узнает, а оно узнает, за Широ начнется охота, и это будут не только силовики Часовой Башни. В конце концов, были прецеденты, когда Приказ на Печать удавалось отменить, но доступ к Акаше — это приговор. За ним будут охотиться абсолютно все, ради его захвата Ассоциация пойдет на все, будет вырезать семьи и целые кланы! — Я что-нибудь придумаю, можно скрыть… — Нельзя! — выкрикнул Арчер, и Рин испугалась, сейчас в его глазах горело настоящее отчаяние и страх, даже он не сможет ее защитить, если против них обратится весь магический мир. — Широ всегда будет лезть на рожон, я это знаю потому, что был таким! Был как он, и ты погибла из-за меня! — девушке было страшно, страшно смотреть на боль в глазах лучника, такое же отчаяние и страх были на его лице, когда прямо у него на руках исчезала Сэйбер. Она прекрасно понимала, что сейчас Слуга не пытается ее запугать или преувеличить потенциальную опасность. — Я не могу! Я просто не смогу увидеть твою смерть снова — это выше моих сил. — ЭМИЯ встал на колени и склонил свою седую голову в последнем жесте отчаяния. — Умоляю тебя, Рин, беги. — Прости, я не могу, — Тосака опустилась на колени рядом с отчаявшимся мужчиной, — я не могу бросить его, ведь у него кроме нас никого больше нет, — девушка нежно обняла Слугу, почувствовав легкую дрожь его тела. — Я… я найду способ, просто верь в меня, — тихо шептала Рин и повторяла снова и снова. — Я ведь талантливая и умная, ты сам говорил, просто дай мне немного времени, и я что-нибудь придумаю, я обязательно найду решение… — Прости и ты меня, — тихо прошептал лучник, положив ладонь на затылок своего мастера, а второй рукой вонзив в ее тело кинжал. Девушка тихо пискнула и завалилась набок. — Я никогда не был достоин твоей любви…