Эмоции без обязательств

В окопах, в крови, смешанной с песком, под палящим солнцем не обойтись без чего-то крепкого и верного, без константы, однозначной и правильной. И у Джона была такая. Она заключалась в человеке, что всегда стоял к нему плечом к плечу, горел под пулями, ждал прохладных ночей и давился сухой едой, лишь отдалённо походившей на что-то съедобное. В человеке, находившем нужные слова там, где слова возвращают к жизни. Молчавшем там, где слова причиняют боль. В нём, упрямом и настоящем, в его серьёзных глазах, его рубцеватом шраме вдоль лица, его ледяном голосе, согревающем скованные лёгкие, когда пропадает вера в себя и весь мир. В Себастьяне. — Вперёд, Джон. — Моран повернулся к нему и протянул руку в призывном жесте. Улыбался ему на фоне воспламенённой машиной, не глядя в её сторону и не слыша задушенных криков, бушующих в ней ярче огня. Криков обречённых, которым невозможно помочь. От которых болело сердце военного врача. — Ты нужен живым больше, чем углям. И Ватсон стискивал зубы, яростно глядя на, как тогда казалось, бесчувственного солдата. Сжимал кулаки в горестном осознании его правоты. Джон останавливался в своём стремлении помочь, уходил прочь от своих инстинктов, не оборачиваясь. Гасил острый слух и твердил про себя, что поступает правильно. Бежал от той машины, следом за Себастьяном, краем глаза замечая вспышку и чувствуя кожей вибрацию грохота взрыва. — Вперёд, Джон, — кричал окровавленный солдат, лежащий на рваной ткани. Солдат с диким взглядом, кружащим по подстреленным товарищам, замирающим на сосредоточенном лице доктора. Который вновь гасил слух, теряя в реальности выстрелы и сквозившие совсем рядом пули, теряя выкрики друга. Ватсон зажимал рану, такую жаркую и ненастоящую, невозможную, неправильную. Он сдерживал дрожь, сдерживал резкие и нервные движения, видя боль Морана, его метания и безверие в силы врача. — Ты нужен стране больше, чем мне. И Джон не сдерживался, кричал на него, кричал обезумевше и гневно, кричал о том, чтобы тот заткнулся. Сшивал края раны, сглатывая витающий в воздухе привкус металла. Хмурился на смех солдата, на его блестящие глаза, его руку на своём запястье. Хмурился и улыбался сам, обещая ему и себе, что всё обойдётся, что они оба нужны стране целыми и живыми. — Вперёд, Джон, — шептал мужчина, дрожа и закусывая губу до крови, уставившись в бледнеющего друга. В его простреленное плечо, в мутные глаза. Зажмуривался, когда тот говорил, нет, сипел, что всё в порядке. Когда тот здоровой рукой обхватывал его ладонь, сплетая пальцы и бессильно сжимая. Моран шипел на него, просил помолчать, просил держаться. Просил его остаться с ним. — Ты нужен мне больше, чем смерти. И Себастьян взваливал на плечи своего доктора, необходимого ему, как вода умирающему в пустыне, как константа, правильная и однозначная. Тащил неподвижное тело и неустанно хрипел в пустоту войны: — Ты нужен мне, Джон.