Муртаг

Впрочем, он все же не до конца был уверен, что сможет обрести успех там, где это не удалось Арье, и хочет — даже если после этого у него и станет немного легче на душе, — хоть на мгновение увидеть искалеченное тело Муртага где-то на дне бездонной пропасти в недрах Фартхен Дура. — Драумр копа! — прошептал он, и слезинка превратилась в крошечную каплю тьмы на серебристом пятне, ярко сиявшем у него на ладони. Внутри капли что-то мелькнуло — словно птица пролетела на фоне скрытой облаками луны, и… все исчезло. В тоннеле темно, и ему завязали рот. Но Муртаг может материться и так. Он лает, рычит, пинается и ненавидит. А его все равно тащат куда-то во тьму. Раны постоянно лопаются, стоит им только покрыться болезненной корочкой, а потом нещадно нарывают, заставляя его сжиматься от мучений. А Двойники только хихикают и ухмыляются. До чего же им приятно, что они провернули всю эту аферу. Как восхитительно хитроумно они продумали убийство Аджихада! Ути-пути! Если б мог, Муртаг выгрыз бы им глаза и отрезал языки. Аджихад поверил ему! Как же это… как подло! Что такого он сделал судьбе, что она так с ним обошлась? Ведь стоило ему быть хоть чуть повнимательней, стоило раньше на секунду повернуть голову, стоило… Оно того стоило… Вардены бы приняли его. Приняли, несмотря на его происхождение, клеймо родства с Проклятым. Дети отцов не выбирают. Иногда Муртаг думал, что согласен родиться в семье самого последнего нищего, чем в семье Морзана. Хотя, какая там семья. А у варденов он, быть может, искупил свою неповинную вину, которую ему так старательно навязывали. Да, плевать, все равно искупил бы! И у него появились бы друзья… Друзья! О, что за волшебное слово! Был ли Эрагон ему другом? Кто знает. Но если то, что установилось между ними, люди называют дружбой, то Муртаг согласен. Он на все согласен, на все, что способны были дать ему люди, не осуждавшие его за каждый шаг, да что там, просто за кровь, что течет в его венах. Он закрыл глаза и застонал то ли от боли, то ли от мысли, что у него опять ничего нет. Опять один. «Ты опять один, пойми! Пойми же это! Проклятые предатели, небось, везут тебя к Гальбаториксу, который уж с тобой-то разберется. А что могло бы быть…» Что? Что могло? Что могло бы его спасти? Эрагон бы смог, он же Всадник! И Муртаг ждал. Под землей, в темном чреве нельзя сказать, день прошел или час. Разве что только по голоду, что время от времени неуютно ворочался в животе, но Муртага не кормили вовсе, поэтому вскоре голод, казалось, прирос к нему навечно. И счет времени был потерян. Но он все равно ждал, словно преданный пес. Никогда в жизни он не желал ничего сильней, чем момента, когда услышит яростный рык Сапфиры и увидит красные всполохи Заррока. Но века все текли и текли угрюмой рекой, а Эрагон не появлялся. Он почти не дышал. Ему не нужно. Зачем все это? Зачем продолжать мучительную агонию жизни? Муртаг знал, что будет впереди, знал, что его накажут так жестоко, как никого другого, потому что он особенный. Точнее, особенным был его отец, а он, Муртаг, обязан превратиться в Морзана. И среди всей этой тьмы, боли, голода, прорезающего живот, посреди вязкого болота тоски и скалистой ненависти Муртаг вдруг осознал одну простую истину — никто не придет. Он никому не нужен. Все эти люди… все эти уродливые, мерзкие, лживые твари о двух ногах его бросили. Кто станет беспокоиться о сыне Проклятого? Кто пригреет порченую кровь, когда вокруг полным-полно чистой? Им всем наплевать, что он, Муртаг, чувствует, что ему до крика обидно за все это, что он согласен выпустить себе гниль, что течет по его венам, и закачать туда новую, лишь бы никто не отвергал его. Но никто не придет. Не услышит. Не поможет. И тогда Муртаг утратил надежду. Это последнее, что у него оставалось.