Муртаг

— Торн стал для Гальбаторикса ключом ко мне, — признался Муртаг. — Когда Торн проклюнулся и между нами установилась тесная связь… — Он покачал головой. — Я люблю его. Разве я могу его не любить? Я люблю его так же, как Эрагон любит Сапфиру. Я пропал в ту же секунду, как коснулся его. Муртаг смотрел на потолок и считал трещины. Как много трещин. Это момент начала конца. Тот самый момент. Он тогда не знал. Он только видел деревья в камнях. Солнечный луч скользил по его лицу, а сверху шумела листва. Где-то далеко кто-то пел, и Муртагу нравилось лежать с закрытыми глазами и дышать. Вдох-выдох. То, что является жизнью. Муртаг живёт. Кто-то споткнулся, ругнулся матом, и Муртаг снова проснулся в камере. Жаль. Такая хорошая дрема. Его сны не нужны Гальбаториксу — он слишком хорошо разгадывает иллюзии, поэтому теперь там свободно. Камера — маленькая и тесная, сырая и пропахшая тиной. Наверное, её затапливает по весне, а, может, это специально так сделали. Раны болят. На правой руке нет ногтей — их со злобными ухмылками вырвал один из Двойников. Их Муртаг ненавидел всей душой. Они достали его еще тогда, во время перехода из Беорских гор в Урубаен. Назойливые уродцы все пытались прорвать его мысленный барьер. Идиоты, куда им до сына Морзана? — Пф, вот ты и докатился, поминаешь своего мразистого папашку, — презрительно сплюнул он. Кто-то снова прошелся по коридору, и Муртаг хотел уже обругать и его, как вдруг сообразил, что, быть может, это за ним. Опять. Опять! Нет, только не это! Он больше не может смотреть в это противное ухмыляющееся лицо императора! Проклятье! Барзул! Боль? Боли он уже почти не ощущал, она, скорее, являлась для него спасательным кругом. Торнак как-то сказал, что если что-то болит, значит, ты еще жив. Живым быть хорошо, правда? Ему нравилось быть живым, но не здесь. Здесь сыро, противно, а по ночам крысы не дают спать. Боль, которую причинял ему император, была куда страшней — боль ненависти к себе, сожалений, упущенных возможностей. Конечно, когда Муртагу вырывали ногти на ногах, он и не думал о подобной чепухе, но стоило только Двойникам отвести его в камеру, стоило только утихнуть ноющим нарывающим ощущениям, как мысли возвращались. Нет, никого… Никто не пришел. Значит, еще не время. Хотя, оно тут понятие относительное — то ли есть, то ли нет, кто знает? Ни света, ни солнца, ничего, что помогло бы сообразить, день прошел или месяц. Это потеряло свою ценность. Не важно, сколько прошло дней. Важно, сколько вдохов ты успел сделать, важно — успела ли утихнуть твоя боль, важно — смог ли ты подготовиться к тому, что сейчас кто-то войдет и снова начнет тебя мучить. Муртаг хрипло выдохнул. Это теперь его смех. Новый смех, странный, но для другого сил нет. — Открывай, — приказал голос за дверью. Муртаг снова прохрипел, но теперь уже обреченно. Началось. Началось… Что тут еще можно сказать? Не надо болтать попусту, его напускная непоколебимость ему еще понадобится. — Этого не может быть! Правда, этого не может быть. Сам Гальбаторикс приперся. Сволочь! Он так редко приходил, обычно оставлял за себя уродцев-Двойников. Муртаг ненавидел, когда он смотрел на него своими темными блюдцами вместо глаз. Он прятался в темноте, но Муртаг его видел. Он все всегда видел. Он не сразу сообразил, что происходит. Вечная боль, заточение, одиночество и безнадежность затуманили его разум, поэтому большой красный камень не вызвал у пленника никаких подозрений. «Потрескался, — лениво подумал он. — Вот растяпы, уронили небось. Красивый какой, как такой ронять можно?» — Это просто невероятно! — восторженно воскликнул Гальбаторикс и вдруг начал истерично смеяться. Вопреки всем слухам, основанным на его завораживающем голосе и способности произносить речи, смеялся он донельзя отвратительно. Муртаг даже уши прикрыл, хоть и двигаться совсем не хотелось. И думать. И жить. — Какая ирония! О, какая невероятная, восхитительная, тончайшая ирония судьбы! О, злодейка, я и не подозревал, что у неё такое потрясающее чувство юмора! Сын и ученик двух давних врагов сойдутся в смертельной схватке, из которой, разумеется, согласно всем имеющимся традициям, победителем выйдет только один. Старший и младший вгрызутся друг другу глотки за наследство! И этот глупый наивный мальчик, — тут он сделал выразительный жест в сторону Муртага, — так яростно сопротивлялся всему, что связано с его отцом, а теперь и сам превратится в подобие Морзана. Причем, ха-ха, абсолютное! Только Заррока не хватает, но это поправимо, легко поправимо! Этот глупец Эрагон и сам не понимает, что идет против природы Всадников, таская красный меч вкупе с синим драконом! Вот дурак! Но шутка, признаю, презабавная! И он показушно поклонился. Муртаг начал что-то подозревать. Но вот когда камень треснул еще сильнее… Он никогда не видел драконьих яиц, но почему-то в голову закралось нехорошее подозрение, что это одно из них. — Оставим мальчишку! Пусть насладится новостью, пока еще может, — жестко закончил император, поставил красный камень на пол и ушел. Тюремщики немедленно захлопнули дверь, и Муртаг остался один на один со всё возрастающим подозрением. Гальбаторикс никогда не пришел бы просто так, никогда не стал бы насмехаться, не имея на то причины, но если эта штука — действительно то, чем кажется… От поверхности отлетел маленький кусочек, явив миру нахально взирающий на него глаз. — Нет, — захрипел Муртаг, отступая назад. — Нет, нет, нет! Только не это! Будь ты проклят! Будь ты проклят, проклятый тиран! Осколки полетели во все стороны, хлестая Муртага по лицу, и он прикрылся рукой, на секунду загородив себе обзор, а когда все закончилось… Слабый писк, тихий и неуверенный послышался откуда-то снизу, будто потерявшийся малыш звал маму, и звук этот буквально разорвал Муртагу сердце. Вся его сущность кричала «Ты должен помочь ему! Защитить! Приласкать! Он такой маленький и одинокий, никому не нужный, прямо как ты. Вы созданы друг для друга!» — Нет! –рявкнул Муртаг еще раз, делая очередной шаг назад. Дракончик немедленно побежал к нему, сверкая алой чешуей, и пленника объял такой ужас, какого не было никогда с момента заточения. Это — конец. Это такая цепь, с которой уже не сорвешься, не сбежишь, и никто, даже тысяча Торнаков и Эрагонов вместе взятых, не поможет. — Пошел прочь, дурак! Неужели ты не понимаешь, что если коснешься меня, то все, мы оба обречены! Прочь от меня, маленькое отродье! Внезапно в голову пришла отчаянная мысль задушить мелкую тварь тюфяком, болтавшимся на каменной кровати, но она вызвала в его душе такой резонанс ужаса, отчаяния и отвращения к самому себе, что Муртаг даже сплюнул. Дракончик тем временем продолжал наступать, и пленнику пришлось спасаться бегством. С разбегу он запрыгнул на вышеупомянутую кровать. Детеныш последовал за ним, но, к своему величайшему недовольству, не смог преодолеть этот барьер — он оказался слишком высоким для его крохотных лапок.Он возмущенно запищал, призывая маму, но мама в это время облегченно отирала пот со лба, судорожно ища выход из сложившейся ситуации. Все равно, что искать дверь из земляной ямы — глупо и бесполезно. «Главное, — думал Муртаг, поджимая, колени, чтобы заглядывающий драконыш ненароком не задел их, — это не позволить ему коснуться меня. Потому что тогда… Что там Эрагон мне рассказывал? Появится нерушимая связь. И если его начнут пытать… Думаю, я не выдержу…» Муртаг всегда трезво оценивал свои силы. Если он оказался слаб, он честно признавал это, если у него было слишком мало сил на борьбу, если единственный путь — проигрыш, он признавал. Потому, глядя на красного детеныша, он отчетливо понимал, что перед ним сейчас стоит его погибель. Его крах. Его боль. Он променял бы счастье, которое приносит связь с единственным дорогим существом, променял бы взаимопонимание, поддержку, помощь на одну-единственную смерть. Сейчас. В этот момент. Потому что потом это станет невозможным. Он все никак не мог осознать, что это уже невозможно. С тех пор Муртаг почти не спал. Стоило зверенышу шевельнуться или издать какой-нибудь невнятный звук, как пленник, сжавшийся на кровати в комочек, немедленно отходил от своей тяжёлой дремы и испуганно озирался вокруг. Не подошел ли мелкий слишком близко? Не пытался дотянуться до него? Мыслить стало сложнее, в голове образовалась вязкая жижа, но ему особо ничего решать и не надо было, главное — не попасться на зуб этому проклятому гаденышу. Муртаг долгими часами разглядывал трещины на потолке и находил в этом однообразии странное удовольствие. Однажды поймал себя на том, что не помнит, что происходило последние пару часов — то ли они были настолько серыми, что совсем не отпечатались в памяти, то ли вконец расшатанный мозг просто отказался их запоминать. На пятые сутки (пятые? шестые? а, может, седьмые? ай, и Бездна с ними!) измотанный Муртаг увидел отца. Он сидел на полу и тихонько поглаживал дракончика, мирно сопящего посреди комнаты. Его блестящие доспехи заполнили всю темную промозглую камеру солнечными зайчиками, Заррок, лежавший рядом с хозяином, отбрасывал алые блики, удивительно схожие с оттенком звереныша, а мизинец, половина которого исчезла в небытие, был оттопырен. Морзан всегда так делал. К его чести, он никогда не стеснялся своих недостатков, наоборот, выставлял все таким образом, что они начинали казаться неоспоримым достоинством. Его разноцветные глаза пристально глядели на сына. Они всегда жили разной жизнью и зачастую сбивали собеседника с толку, чем первый Проклятый безбожно пользовался. Так, по крайней мере, рассказывал Гальбаторикс во время перерывов между пытками. Сам Муртаг отца не помнил. Только сверкающий доспех и рассекающую боль в спине. Шрам немедленно заныл. «Что это? — лихорадочно думал пленник, продираясь сквозь застывшее болото мыслей. — Очередной мираж? Или галлюцинации из-за того, что я и не спал толком?» Он пытался отыскать то, что выдаст Гальбаторикса и его магию, но вновь и вновь понимал, что это не тот Морзан, которого ему время от времени показывал император. Тот Проклятый был более… приниженным, подобострастным… Каким бы великим не был узурпатор, он не мог избавиться от отношения к своему первому последователю как к слуге. Этот же Морзан казался более раскованным, свободным и… жестким. Как клинок, покрытый смертельным ядом. Странная ассоциация, но у Муртага вообще в последнее время все странное. — Сын? — глубоким вибрирующим голосом проговорил Проклятый. — Мда? — прохрипел страдающий от жажды пленник. Пусть говорит то, что хочет. Сейчас начнет убеждать, как здорово быть Всадником, какая это мощь и могущество, сила и прочее, бла-бла-бла. Но послушать можно — все равно делать особо нечего, а трещины уже надоели. — Дракон вырастет великолепным, — неожиданно заявил недоотец. — Ты собираешься его как-нибудь назвать? — Мне наплевать, что с ним случится. Это его проблемы. Морзан тихо фыркнул и потребовал: — Назови его Мархэн. — Я же сказал, что мне плевать! Плевать мне на эту тварь, плевать! Да пусть сдохнет, я и не шевельнусь! Тяжелый взгляд Проклятого заставил Муртага содрогнуться, но тот не отвел глаз, глядя в разноцветные радужки. Этот человек ему не указ. И не важно, морок это или галлюцинация, Гальбаторикс ли хочет сам выбрать драконышу имя или подсознание пытается что-то там сообщить, Муртаг уже не боится своего отца. Ненавидит, но не боится. Морзан поднялся бесшумно, не звякнув ни единым доспехом, крепко сжал Заррок и насмешливо произнес: — Как пожелаешь, сын! И с силой ударил по дракону мечом. — НЕТ!!! Крик отчаяния рассек застывшее время. Спавший детеныш тут же вскочил, испуганно озираясь. Кроме вредной мамы в камере никого не было. Мама отчего-то тряслась и выла. Потому что поняла, наконец, что выхода, даже призрачного, нет и не было никогда. Драконыш, шкурой ощутив мучения того, с кем был связан древней магией, вновь попытался запрыгнуть на кровать и приласкаться, но, как и всегда, забраться не смог. Что будет, когда дракон подрастет, Муртаг думать не хотел… Когда им приносили еду, пленник терпеливо ждал, пока драконыш увлечется своей порцией, и стремглав летел к тарелке, хватал и точно так же несся обратно к островку спасения. Мелкий с радостным писком, видимо, полагая, что начались игры в догонялки, скакал вслед за человеком и разочарованно вопил, когда ему в очередной раз не удавалось «осалить» жертву. — Да отстань ты от меня! — раздраженно прошипел Муртаг, швырнув в него пустой тарелкой. Детеныш тут же за ней погнался, схватил, потерзал немного и принес обратно. Закинуть её на высокую кровать стоило немалых усилий, но упорству малыша можно было только позавидовать, и, в конце концов, тарелка, отмеченная полусотней драконьих зубов, оказалась у Муртага в руках. Он хмыкнул и вновь бросил её, устало повторив просьбу отстать. Разумеется, мелкий даже и не подумал прислушаться. Так они и перекидывались несчастной тарелкой, пока та не треснула. — Что смотришь? Это ты её угрохал, — объяснил ему Муртаг. А потом мрачно добавил: — Как и мою жизнь. Он очень хотел спать. Глаза, будто два камня, слипались неимоверное, зевота подступала, и время от времени пленник, прижавшийся к стенке, впадал в нехорошую больную дрему. Драконыш вертелся рядом, вновь и вновь пытаясь взять последний бастион Муртага, но каждый раз терпел неудачу. Впрочем, его это совсем не расстраивало, ибо он был еще слишком мал и слишком мудр, чтобы впадать в отчаяние из-за проигрыша. Он просто каждый раз начинал игру заново. В конце концов, измотанного пленника сморило и причем так, что вскоре дрема перешла в глубокий сон. Раньше ему каждый раз удавалось проснуться, чтобы иметь возможность держать ситуацию под контролем, но всякая сила когда-нибудь иссякает. Ему снился пруд, и он кидал туда камешки. Они прыгали лягушками, оставляя разводы на воде, и Муртаг счастливо улыбался, если бросок выходил особенно удачным. Сзади стояла мама. Муртаг страшно хотел обернуться, чтобы спросить её, почему?.. Но не мог. Да и понимал, что не стоит нарушать такой прекрасный момент… Камень, который он схватил, оказался раскаленным добела. Руку пронзило будто молнией, и Муртаг закричал, пытаясь поскорее бросить его в холодную воду, но как бы он не замахивался, камень не желал исчезать, намертво пристав к опаленной коже. Мать вдруг положила ему на ноющее плечо руку и прошептала лишь два слова: — Держись, сын! Муртаг очнулся и увидел. Увидел маленького дракончика, уютно пристроившегося у него под боком. Он положил свою маленькую голову точнехонько в широкую ладонь Муртага и чуть ли не урчал от удовольствия. Он наконец-то выиграл. Осознание происходящего затопило сознание теперь уже Всадника. Это конец. Смерть. Это бездна, в которую никак нельзя было вглядываться, а он, дурак, все-таки вглядывался, рисковал. Нужно было убить его, пока не стало слишком поздно! А он чего-то медлил! Глупец! Слабак! И теперь он станет послушной марионеткой в руках тирана, потому что это маленькое существо… такое близкое, такое родное, дороже всех сокровищ мира, дороже даже Торнака, Эрагона и Насуады, это существо обрекло его… Муртаг никогда не сможет смотреть, как его мучают. Как его истязают. Как причиняют боль. Он тихонько застонал от отчаяния, но вместе с тем пришло какое-то странное спокойствие, которое он не мог описать. Мог только отдаться чувству уюта и защищенности. Впервые в сырой камере, пропахшей тиной, стало вдруг уютно. Муртаг закрыл глаза и решил в последнюю ночь побыть немножко счастливым.