***
Бобби невыносимо тёплый, и это так нечестно, особенно учитывая, какой Ханбин мерзляк. Он как губка впитывает это тепло, прислонившись к его боку. Перед ними стоит недоеденная тарелка токпокки, а сами они смотрят дораму, которую Ханбин давно хотел посмотреть. Хорошо. Так хорошо вновь иметь лучшего друга. — Поверить не могу, что ты это смотришь, — бормочет Бобби, откидывая голову от скуки. И Ханбин бы возмутился, но ему плевать. — Они помогают отвлечься, — отвечает он, мысленно благодаря соседа Бобби за отсутствие. Их квартира так сильно пропахла альфами, что слегка кружится голова. Запах Бобби опьяняет, и Ханбин отказывается думать, почему. Бобби ничего не отвечает, лишь сильнее стискивает челюсти, и Ханбин вновь почти физически ощущает его беспокойство, как и тогда в лифте. Он изо всех сил старается игнорировать сей факт, ведь… ничего с этим не сделаешь. — Они такие милые, — вздыхает Ханбин, когда дорамная парочка наконец-то целуется. Они дружили с детства, но принадлежали к разным социальным классам. В конце концов они преодолели все препятствия и остались вместе. Ханбин вновь изо всех сил игнорирует параллели со своей собственной жизнью, и говорит: — Хочу себе такого альфу. — Что? Да он козёл, — отвечает Бобби, фокусируя внимание на экране ноутбука. –Полдорамы бегал, думал, нужна она ему или нет. Если ли бы он действительно ее любил, знал бы наверняка. — Да, но всё же он ее любит, — настаивает Ханбин, нахмурившись. — Он всё ради нее бросил и… пусть это и глупо, но мило. — Он просто избалованный дурак, — бурчит Бобби без настроения, и это странно — видеть его без улыбки на лице; из них двоих обычно Ханбин отвечает за цинизм, злость и депрессивность. Он прикрывает смешок ладонью, и Бобби расслабляется. — Я тоже избалованный дурак, — говорит Ханбин спустя мгновенье, и поднимает глаза на Бобби. Он всё ещё прижат к его плечу, и угол наклона заставляет Ханбина тут же отвести глаза в смущении. — Хочешь сказать, что я не заслуживаю любви? — Я хочу сказать, что ты заслуживаешь того, кто будет любить тебя несмотря ни на что, — быстро выдыхает Бобби, едва не проглотив половину слов. У Ханбина сводит низ живота, и… Он знал, что пропал, когда ему было шестнадцать, но не горел желанием вспоминать. — Фу, какая мерзость, — бормочет Ханбин, а у самого щёки горят. Он почти готов убежать из квартиры Бобби, но слишком устал, и очень уж ему удобно. Ханбину всегда казалось, что никто не причинит ему вред, пока Бобби рядом. Прошло уже три недели, но они больше не говорили о приёме, — Ханбин отчаянно не хотел вспоминать о своём позоре в лифте. Он решает, что им и говорить не о чем, — вот только по ночам, когда Донхек видит десятый сон, у него ноет сердце. Он пытается игнорировать и это. — Я могу быть ещё мерзче, — говорит Бобби, отодвигаясь. И, возможно, сидеть вот так в комнате альфы — не лучшая ханбинова идея, но он готов руку дать на отсечение, что Бобби в нём не заинтересован. Они друзья. — Я знаю, но не надо, молю. — Говоришь так, будто это меня Сэмджон поймал за поеданием козявок в первом классе. — Блядь, ненавижу тебя.***
На улице уже темно, когда они выходят из библиотеки, и Ханбин зевает в кулак, абсолютно измождённый. Бобби пришёл около трёх часов назад, и всё это время вместо того, чтобы заниматься, Ханбин провёл в попытках не отвлекаться на его дурманящий запах. Наверно, ему стоило бы сопротивляться сильнее, но с Бобби всегда так легко. Он всегда находит его первым и ходит по пятам, не замолкая ни на минуту. — Подожди, вот, — говорит Бобби, как только они подходят к выходу. Он стягивает с себя толстовку, и Ханбин останавливается, не в силах отвести взгляд, когда вместе с толстовкой задирается и футболка. Он, конечно, знал, что Бобби часами торчит в спортзале, но видеть его пресс своими глазами — совсем другое дело. Его кубики и торс выглядят настолько идеально, что дыхание перехватывает; они будто вырезаны из камня. Если Бобби и замечает, как Ханбин на него пялится — а он именно пялится — и как борется с подступающим румянцем, то не подает виду. Только улыбается, передавая ему толстовку. — Надень. — Э-э, зачем? — спрашивает Ханбин, но толстовку все же забирает. Она пахнет Бобби, и омега кусает губы в полном замешательстве. — Твоя куртка слишком тонкая, — Бобби засовывает руки в карманы джинс и, чёрт, так он выглядит ещё лучше. — Поэтому ты хочешь, чтобы я надел её сверху, а ты остался в одной футболке? Бобби лишь улыбается (он всегда улыбается), и Ханбин успокаивается. — Я в порядке. Просто уже поздно, а у тебя экзамены. Не хочу, чтобы ты простудился. Ну да. Ханбин думает отказаться, но на самом деле он хочет знать, какого это. Он тут же упрямо откидывает эту мысль и стягивает с себя куртку, чтобы надеть толстовку. Она мягкая и тёплая, и Ханбин решает отдать свою куртку Бобби. Всё это бессмысленно, но Бобби довольно улыбается, будто бы Ханбин всё делает правильно. — Спасибо, — Бобби надевает его куртку, снова засовывая руки в карманы, и они выходят из библиотеки. Когда они подходят к автобусной остановке, Бобби натягивает капюшон ему на голову и глупо улыбается. Ханбиново сердце отбивает чечетку, и он тут же делает шаг назад, прощаясь. Он больше не оборачивается, просто не может. Донхёк уже ложится спать, когда он добирается до дома. Ханбин здоровается, бросая рюкзак у кровати. Он хочет искупаться (и, может, побыть наедине с рукой), а потом уснуть часов на шесть. Что может быть лучше лабораторной в пятницу утром? — Ты пахнешь им, — говорит Донхёк, пока Ханбин стягивает с себя толстовку. Он тут же скучает по её теплу, едва не вздрагивая от холода. — Кем? Донхёк бросает на него пристальный взгляд, и Ханбин вспыхивает, закатывая глаза. — Он хотел, чтобы я пошёл в ней домой. Я говорил, что мне не холодно, но он настаивал. Донхек приподнимает свою идеальную бровь, натягивая одеяло до подбородка. — Думаешь, он отдал тебе её, чтобы ты не замёрз? Боже, как мило. — Что? — в недоумении спрашивает Ханбин, а потом: — О. — Ага, о. Пьяные альфы думают не головой, а членом. Ханбин категорически отказывается верить, что Бобби пытался пометить его ради его безопасности. Однако, факт остается фактом, и Ханбин больше не может игнорировать свои горящие щёки и бабочек в животе.***
Осень постепенно сменяется зимой. Ханбин выдыхает, наблюдая за тучными белыми клубами пара. Он одет совсем не по погоде, но в последние дни ему постоянно жарко, а температура его тела выше нормальной. Ханбин знает, что она на подходе, и всё было бы не так плохо, если бы он не заболел две недели назад и не забыл выпить подавители. Он ждет Бобби, чтобы отдать ему его дурацкий свитер и перестать уже вдыхать его ослабевающий запах как последний идиот, пока нет Донхёка. Они договорились пообедать, но Ханбину, наверно, придется выкрутиться, — он уже чувствует знакомый зуд под кожей (сильнее, чем за весь прошедший год). Донхёк уже предупредил его профессора, и от одной только этой мысли Ханбина накрывает паника и стыд. Он так погрузился в собственные мысли, что не заметил Бобби, пока не услышал его громкий смех среди шума толпы. Ханбин тут же находит альфу глазами, но с ним кто-то ещё, кто-то маленький и милый, и он чувствует, как к горлу подступает желчь. Бобби улыбается, закинув руку на плечи этому парню, и они настолько близко, что и атом не проскочит. Ханбинова грудь сжимается от раздражения (скорее, боли), и ему настолько не нравится нежность во взгляде Бобби, что он думает просто развернуться и уйти. Однако, несмотря на гложущее его чувство тревоги, он не может пошевелиться, наблюдая, как Бобби машет на прощанье этому парню и оглядывается. Альфа его не замечает, и Ханбин чувствует, как в горле разрастается комок, всё больше и больше, а он даже не может сдвинуться с места. В конце концов, Бобби ему не принадлежит. Бобби находит его глазами спустя мгновенье, его лицо тут же озаряется улыбкой, и у Ханбина дух захватывает — он всегда считал его прекрасным. Даже до того, как стал омегой, когда ещё думал, что будет альфой, как и Бобби. Сам себе не признавался, что влюблён. — Привет, — улыбается Бобби, засунув руки в карманы, и Ханбин выпаливает, не подумав: — Кто… Кто это был? — Он старается звучать незаинтересованно, как будто спрашивает о погоде. Бобби приподнимает бровь в удивлении. — Чжинхван, мой сосед, — отвечает он, нахмурившись, и накрывает щёку Ханбина рукой. От его слов, от его прикосновений что-то переворачивается в ханбиновом животе. Сосед, который тоже альфа. — Ты… — начал Бобби, распахнув глаза. — Ты неважно выглядишь. — А, да, — ответил Ханбин, избегая его взгляда. — Кажется, я простыл. — Да, — говорит Бобби, чтобы заполнить тишину, и неожиданно оказывается очень близко. Ханбин почти делает шаг назад, но Бобби словно скала — плечи напряжены, а мышцы натянуты как струна. Он так близко, что Ханбин не слышит ничего, кроме его приторно сладкого запаха. Он чувствует себя одурманенным, и хватается за лацканы его куртки, чтобы устоять на ногах. Бобби опускает взгляд на его руку. — Я провожу тебя до дома, хорошо? Ханбин сглатывает и кивает, его внутренности горят синим пламенем. Он хочет снова ощутить его прикосновение, и почти решает взять альфу за руку, когда они сворачивают в сторону общежития. Позабытая толстовка так и лежит в его рюкзаке. Ханбин сбивается с дыхания, когда одолевающее его головокружение усиливается, и хватается за куртку Бобби, чтобы не упасть. Паника накрывает его, он думал, что у него в запасе еще целый день, но… но Бобби так близко. — Эй, — обеспокоенно говорит Бобби, оттаскивая Ханбина в сторону инженерного здания и усаживая на ступеньки. Они у бокового входа, и Ханбин благодарит Бога, что больше никто не видит, в каком он состоянии. Он поднимает взгляд и вздрагивает на вдохе, ощущая запах Бобби на кончике языка. — Все будет в порядке. Я отведу тебя домой. Ханбин безмолвно кивает, всё ещё отчаянно стискивая в пальцах куртку друга и не желая отпускать. Он не хочет, чтобы Бобби оставлял его в общежитии, он не… Ханбин втягивает воздух. — Я держу тебя, — бормочет Бобби, помогая Ханбину встать на ноги, и тот бесстыдно прижимается к альфе, вздрагивая всем телом, оказавшись в коконе его аромата. Ханбин испускает тихий стон, тут же краснея, и Бобби замирает, крепко сжимая пальцы на его талии. Либо сейчас, либо никогда, думает Ханбин и облизывает губы, бесповоротно теряя контроль над инстинктами. — Ты мог бы… мог бы… — он не знает, как закончить свою мысль. — Чёрт, — ругается Бобби, отстраняясь. Ханбин видит открытое желание на его лице, видит, как расширились его зрачки, и он больше не думает, просто двигается вперед, отчаянно накрывая его губы своими. Бобби жадно отвечает на поцелуй, и ханбинов мозг отключается от вкуса его губ. Бобби впивается в его губу и низко рычит, когда Ханбин раскрывается в ответ, абсолютно ошеломлённый его напором. Его пальцы сильнее впиваются в куртку Бобби, руки альфы прижимают его так близко, что он не смог бы вырваться даже при желании. Эта мысль вырывает из него стон, от похоти кружится голова, член твердеет. Это должен быть Бобби, мог быть только Бобби. Осознание поражает его с оглушительным ужасом. Он разрывает поцелуй, тяжело дыша, транс спадает, и Бобби распахивает глаза, выпуская его из рук. Ханбин откидывается на стену позади себя, всё ещё сжимая пальцами его куртку и отказываясь отпускать. — Блядь, мне так жаль, Ханбин, ты ведь даже не… Чёрт, блядь. Я опять все проёбываю, — бессвязно бубнит Бобби, потирая руками лицо. — Нужно… нужно позвонить Донхёку, он отведёт тебя домой, и… Мне так жаль. Блядь. Ханбин почти фыркает, почти смеётся, но вместо этого лишь тянет Бобби на себя. Тот позволяет, и Ханбин наконец, наконец-таки, обхватывает его лицо руками. Холодная волна накрывает его от этого прикосновения, и лишь близость Бобби спасает от ожога. — Это должен быть ты, — бормочет Ханбин, слишком возбуждённый, чтобы испытывать стыд. — Всегда был ты. — Ч-что? — потрясённо спрашивает Бобби, и Ханбин всё ещё видит желание в его глазах, на секунду задумывается, выглядят ли его собственные губы такими же яркими и опухшими. Наверняка, они ещё хуже, и эта мысль разносится разрядом удовольствия по его телу. Он хочет, чтобы им овладели. — Трахни меня, хён, — выдыхает Ханбин, притягивая альфу ближе, и у Бобби нет ни единого шанса, он растворяется в Ханбине, и всё, наконец-то, встаёт на свои места.