Damaged

Ее тащат за руки. Бесцеремонно и грубо. Не нянькаются. Ноги спотыкаются о щербатый асфальт, и тычки под ребра чужими локтями вышибают воздух. Ее ведут для пыток. Очевидно. По его указке, конечно. Сукин сын. Мерзкая тварь. Кристина шипит и выставляет пятки вперед, сопротивляется даже тогда, когда оказывается во фракции Эрудиция, окруженная предателями и мятежниками, когда сопротивляться, в общем-то, не имеет смысла. Кристина глупо и бездарно попалась в лапы патруля Эрика. Как тупая идиотка. Легкая мишень. Она была тихой тенью на крыше трехэтажной постройки, сидела мышкой, подобралась так близко, что слышала все разговоры, все обсуждения и грядущие планы. Эрик беспрестанно курил, психовал и бесился, произнося имена Четыре и Трис, нервно жестикулировал и объяснял обманные ходы и хитроумные ловушки, в которые обязаны были попасть ее друзья. И эта ценная информация досталась ей по чистой случайности только потому, что Кристина отделилась от своей группы, заметив нечто подозрительное у соседнего дома. Предупредить напарников, конечно же, не было времени. А потом ее схватили за шею такой мертвой хваткой, что она заскулила от боли, и бросили под ноги Эрику, как куклу на шарнирах, не способную никак постоять за себя. — В допросную ее, — лидер обдал ее персону лишь ледяным смазанным взглядом и, кажется, злорадно усмехнулся. Допросная? Ага, конечно. Может, начать называть вещи своими именами? Здесь же пыточная. Самая настоящая. Девушка оглядывается. Руки уже затекают. Она задирает голову кверху. Запястья Кристины сковывают узкие металлические кольца, впивающиеся в нежную кожу голодными зубьями. Перемычку меж кольцами подхватывает длинная цепь, уходящая в высокий потолок, такой черный, что рассмотреть конец звеньев и то место, к чему он прикреплен, не представляется возможным. Она трясет руками, лязгает металлом, но освободиться от оков не способна. Еще этот воздух вокруг нее. Затхлый и плесневелый. Воняющий чем-то страшным. Обреченным. Бесчеловечным. Кристине предвидится ближайшее будущее. Ей крышка. Эрик не оставит ей шансов, а он вот-вот явится. Он вспорет ей кожу, вытянет жилы, пока не выведает все, что ей известно на сегодняшний день. У Эрика жестокие и беспощадные методы. Основанные на крови. На страданиях жертв. На беспринципном мнении, что слабые и немощные — это гнойники, и они не заслуживают жизни. Кристина хорошо помнит рассказы Тори Ву. Досконально. Эрик в них — палач. Он не знает ничего, что может оправдать приговоренного. Он не слышит мольбы. Он не проникается слезами и душераздирающими от боли криками. Скорее, наслаждается. Ловит чистый кайф от мучений, которым подвергает людей. Эрик много практиковался на дивергентах. Об этом тоже Тори поведала. Ее брат прошел через Эрика, через его смертоносные руки. Все подстроили под суицид, это известно. Типа парень не выдержал тяжелой подготовки и гнетущей атмосферы фракции огня, не смог приспособиться, просто не привык, оказался слабаком. Но нет. Брат Тори был другим, особенным, дивергентным, за что и попрощался с жизнью. А Эрику так понравилось давить отличающихся людей, что это стало его новообретенным кредо, любимой работой, которая оказалась на руку Максу, Джанин и прочим предателям. Теперь Кристина стоит одной ногой в могиле. И она легко это признает, чтобы изначально не питать мифических иллюзий, что ей удастся выбраться, что ее Эрик пощадит, что ей он не выколет глаз или не отрежет палец за пальцем, не купирует все двадцать имеющихся. Не то, чтобы она — пессимистка. Вранье. Она всего лишь реалистка до мозга костей. И ничего не может с собой поделать, когда всерьез думает о том, что не в силах совершить самоубийство, чтобы не достаться целой и здоровой такому монстру и чудовищу, как Эрик. Она бы пустила себе кровь, лишила бы его удовольствия прикасаться к ней, наблюдать, как смуглая кожа портится от его действий, а карие глаза наполняются соленой влагой по его хотению. Но Кристина сейчас бессильна. Она, как яркая аляпистая бабочка, попавшая в липкие сети. Не выбраться, не улететь. И безвольно смотреть на собственные скованные запястья, дергать ими, не терять веру, что лучевые кости станут еще тоньше, худее, смогут проскользнуть из тесноты царапающего металла — единственное, чем она занята. Но это утопия. Глупая мечта, не привитая к исполнению. Она поворачивает голову резко, когда дверь двигается, исторгает скрипящий таранящий шум, так не бережно оседающий на барабанные перепонки, играющий на девичьих нервах. Эрик появляется в проеме крупной фигурой, показушной позой, предвещающей скорую расправу. Но Кристина не ведется. Иди на хуй, думает она и отворачивается. Ее больше занимают немеющие руки, затекшие и неприятно вибрирующие сводящей болью пальцы, которые слишком долго по времени задраны высоко, которые плохо оснащены циркуляцией крови, притоком растворенного в ней кислорода. — Кто тут у нас? — Эрик захлопывает дверь и приближается к стоящей на полусогнутых девушке несколькими широкими шагами. — Подстилка Четыре? Или подружка подстилки Четыре? Мужчина усмехается, явно довольный каждым произнесенным словом. Дегенерат. Кристине нравится его оскорблять, произносить по слогам оскорбления не языком и губами, а своими глазами, протестным посылом в них, который без труда, как ей кажется, прочитывает Эрик. О, она уверена, что он не глуп, что ее мысли он может прочитать, потому что она разрешает, потому что она хочет этого. И Эрик злится, начинает раздраженно поджимать губы, растрачивать свою ебаную, нахрен никому непригодную улыбку. Схавал? Уточняет она для собственной и его убедительности. Так-то. — Я тут подумал, что мог бы вырезать эти твои самоуверенные глазенки, залить их спиртом, погрузить в банку, чтобы смотреть потом по утрам, пока пью кофе, — холодно цедит он. — Для поднятия тонуса. — А ты способен на большее? — Кристина хищно сужает эти свои глазенки, отчего-то не испытывая страха перед Эриком. — Или тебя возбуждает лишь расчлененка? Наглая она, конечно. И чересчур сейчас храбрая. Бесстрашная, как она есть. Эрик не может ничего должного противопоставить, кроме силы и превосходства в положении, где он главный, где он свободный, где он палач и судья. Кристина — же игрушка, та самая серая мышь, вокруг которой изгаляется глумливый кот, то выпуская острые когти в ее нежную тушку, то похлопывая мягкими подушками лапы по ее истерзанной башке, словно непредвзято лаская. — Тебе интересно, что меня возбуждает? — лениво спрашивает Эрик, ближе подходит, почти задевает ее спину твердой грудью, дышит в затылок. — Ни капли. Просто ты смешон сейчас. — Смешон? — шипит ей в шею. — Я могу сломать тебя надвое, Кристина. Только позвонки захрустят. Он обходит ее, встает к свету, и Кристина замечает отсвечивающее блеском кольцо пирсинга на брови. Вот бы дернуть, вот бы оторвать кусок мяса от ублюдка. Жаль, ее руки не свободны. — А ты не за этим сюда пришел? Хватит рассматривать меня! — Не за этим, — уклончиво произносит палач. Что? Кристина непонимающе взирает снизу вверх. Что это значит, черт возьми? — Я не хочу сегодня пачкать руки, — добавляет он. — Тем более с тобой можно иначе развлечься, Кристина, — ее имя мужчина произносит с неким садистским окрасом, с пугающей интонацией, с подсказкой без вариантов. — Надо же, — усмехается девочка. — Ты помнишь мое имя. — Помню. Пока ты висела над пропастью, твоя подружка только и шептала тебе слова поддержки. Забавно было. Помнишь? — Да пошел ты! — вспыхивает она, а Эрик склабится, стягивает кожанку с тела, остается в черной майке, демонстрируя накачанные руки, геометрию татуировок и вздыбленные вены. Он снова обходит ее, и Кристина чувствует, как его жесткие пальцы справляются с ее штанами, спускают их до колен, а потом туда же отправляют трусы. Что он творит, вашу мать?! Девочка дергается, но ее уже крепко держат за талию широкие ладони, не позволяют сопротивляться. Нет. Просто нет. Нет. Пожалуйста. — Лучше убей, ублюдок! — Кристина орет во все горло, изгибается, лязгает цепью. — Лучше убей! — Заткнись, сучка. И следующее движение Эрика едва не оставляет ее без сознания. Он толкает девочку сильно вперед, буквально впечатывает в стену, а потом прижимается к ее ягодицам и резко входит внутрь твердым членом. Кажется, Кристина никогда еще так не кричала от боли и унижения. Только не так. Слезы наводняют ее глаза, в горле застревает ком отчаяния и сопротивления. И она никак не может себя спасти. Мужчина двигается в ней мерными толчками, такими глубокими и болезненными, что ей кажется, что вот-вот порвет ее на клочки. Наверное, появляется кровь. Много крови, так ей ощущается. Экзекуция длится, кажется, целую вечность. Эрик хрипит в ухо Кристины, надсадно дышит, яростнее вбивается в теплую девичью плоть. Такую боль не забыть, не выкинуть из памяти, от такой боли не отмыться. Лучше смерть. Правда, лучше. Она скулит, как побитая шавка. Побежденная в нечестном бою. Руки Эрика скользят под футболку девушки, сжимают округлости груди. Кристина с отвращением предрекает синяки вокруг сосков, новую боль, но Эрик отчего-то мнет их мягко и несколько ласково. Ее сбивает с толку столь обескураживающее прикосновение, и она даже перестает реветь, лишь носом шмыгает, и щекой прижимается к влажной от конденсата стене, молясь, чтобы ее больше не мучали. Эрик кончает в нее обильно. Кристина чувствует, как нечто горячее течет сначала по межъягодичной складке, а потом по бедрам. Мерзко и противно. Эрик отстраняется от нее, копошится с одеждой. По всей видимости, надевает штаны. А потом одевает и ее. — Я достаточно смешон сейчас? Не вижу твоей тупой улыбки, — жестко спрашивает он. — Тебе, кстати, идет быть молчаливой. Надеюсь, впредь такой и останешься. Классно потрахались, Кристина. Хотя признаться, я удивлен, что ты целка. Вернее, была, — кривая усмешка по губам. — Я подумал, что могу неплохо снимать напряжение с тобой. Так что ты идешь со мной. Вот повезло, да? Ключ в пальцах Эрика появляется будто из воздуха. Он открывает им замок, и, лишаясь поддержки, Кристина валится на пол, не способная больше удержаться на ногах. — Вставай, — требует палач. — Мне еще надо найти тебе комнату. — Не могу, — равнодушно отзывается Кристина и вытягивает ноги. — У меня кровь идет. Мне больно. — Черт бы побрал, вас, баб, — без ожидаемой злости изрекает Эрик, а потом на удивление Кристины подбирает ее на руки и выносит из пыточной. — Одни проблемы. Всегда. Девушка прикрывает глаза. Думать о том, что будет дальше, у нее нет сил. Между ног ужасно саднит и горит. Ее первый раз оказался жутким, необратимым опытом. Слезы по ресницам — логичное завершение дня. А еще Эрик. Держащий ее крепко. Несущий по коридорам и лестницам. Невозмутимый. Смотрящий только вперед. Вот бы ей сил, чтобы поднять руки и сомкнуть их на его мясистой шее. Так, чтобы до хруста. До крови на ее онемевших пальцах. До состояния катарсиса. Но не сегодня. Да. Это ясно, как день деньской. Кристина делает обреченный вдох и расслабляется в чужих объятиях. Она отомстит. Она так не оставит. Вот только придет ее время. Оно обязательно настанет.