Damaged

— Бет? Сегодня еще есть назначенные встречи? Тобиас Итон жмет указательным пальцем на кнопку черного коммутатора, соединяющего его кабинет с приемной комнатой телефонными проводами, и ждет отклика секретарши. К его великому удовольствию, она отвечает отрицательно. То есть встреч нет и не ожидается. И можно облегченно выдохнуть. Откинуться в мягком кресле с высокой спинкой и нацедить виски на два пальца, влить в себя, принять одним большим глотком и попробовать сосредоточиться на чем-то кроме нескончаемых звонков, переговоров, подписания бумаг и выслушивания требований и претензий. Накопленная усталость и почти круглосуточная работа выжимают из мужчины все соки. Большая ответственность в высокой должности весьма энергозатратна. И даже такой матерый борец за всех, кто просит помощи, может вымотаться. А в наступившую пятницу хочется побыстрее сбежать с приевшегося офиса и посидеть в баре на окраине Чикаго, где всем плевать, что ты глава Городского Совета и названный сенатор города Чикаго. — Хорошо, — улыбается он в пустое пространство просторного кабинета с бежевыми панелями и плиточным белым потолком, а потом закусывает нижнюю губу, неуверенно отказываясь от виски, и заглядывает в органайзер. — Тогда подготовь мне документы для обсуждения дел с министром сельского хозяйства. Я должен рассмотреть некоторые вопросы. — Будет сделано, мистер Итон, — отзывается Бет на том конце провода, по факту сидящая через одну тонкую стену и матовую стеклянную дверь. — Спасибо, — Тобиас вежливо заканчивает диалог и убирает палец с кнопки соединения с секретарем. В бумагах он будет копаться завтра, чуть справляясь с головной болью после половины бутылки чистого десятилетнего, и, может быть, закинется аспирином, сужая глаза, фокусируя подсевшее зрение на мелком отпечатанном тексте, проанализирует необходимые меры для повышения эффективности хозяйственной деятельности животноводческих ферм за Стеной. Да, там, где раньше располагалась фракция Дружелюбие. В той, другой реальности, которая теперь кажется смазанной галлюцинацией, назойливой мыслью, гребанной червоточиной, что все еще пробивает черепную коробку, его звали Четыре. Нет, стоп. Не стоит даже вспоминать. Никогда. Даже в редкие моменты. Эти вспышки отголосков памяти ему уже не нравятся так, как прежде. Будто это было в прошлом столетии. Так давно, что впору рассказывать правнукам. Только Тобиасу всего сорок пять, средний возраст, так сказать, вторая молодость. Ни жены, ни детей, ни близких друзей. И этой сраной молодости, как таковой, тоже нет. Рассказывать некому. Если только психотерапевту. Но вот беда, ему не положено по статусу. СМИ разузнают, раструбят по всем каналам и сети интернет, спишут его враз со счетов, и, несмотря на цифры в паспорте, выставят верным последователем болезни Альцгеймера, или еще хуже — конченным шизофреником. Пути отрезаны уже много лет. Сколько там натикало? Больше двадцати точно. И все это время мужчина мается в ловушке, сконструированной собственными руками. Тобиас себе не принадлежит после освобождения Чикаго от деспотии Джанин Мэттьюс — повязан по рукам данным громогласным словом, клятвой на крови сотен и сотен погибших. Он сам выбрал такую жизнь. Хотя два десятка лет назад в нем бился пульс иного состава. И жажда справедливости, и умение сопротивляться, и желание изменить мир к лучшему. Ведь можно даже подарить ему кубок, гигантский трофей из лавров и золота — Итон всего добился. Это он создал Чикаго, таким, какой он сейчас есть. Свободным, разросшимся, окрепшим. Эдакими каменными джунглями с привитой историей, зеленой природой и отменными технологиями. Гордость. Разве нет? Черт его знает. Трофей ему никто не вручил, спасибо никто не сказал. И потери не оценили. Всю боль в пропаянном сердце пришлось штопать самому, грязными грубыми нитками, бурой иглой. В этом новом веке Тобиас ощущает себя дряхлым стариком со скукоженной душой, затертой до дыр, изношенной и замшелой. Он давно потерял вкус к чему-то настоящему, особенному. Есть работа, есть обязанности, есть будильник в семь утра и чашка кофе на столе, есть красивые женщины, есть неравнодушные коллеги и добрые соседи по лестничной площадке. Вроде так много чего есть. А на деле просто пшик, пыль из-под начищенных до блеска лакированных туфель, вакуум в космосе. Наверное, ему и хватит. Чего хаять судьбу? Все же хорошо. Он здоров и все еще улыбчив, вежлив и внимателен, только иногда задумчив и молчалив, апатичен к чужой радости. В принципе нормально для мужчины, который одинок. Просто хватит жалеть себя. За это же можно и возненавидеть собственные мысли, ненароком поверить в грядущую слабость и старость. Тобиас качает головой, трет веки пальцами, а потом встает с кресла, обитого коричневой кожей, берет тонкий кейс и покидает рабочий кабинет. У стойки регистрации Бет вручает ему толстую стопку бумаг в аккуратной папке и дежурно улыбается. — Приятного уик-энда, Бет, — желает ей Итон, ловко подхватывая рукой папку. — До понедельника. — И вам хорошего уик-энда. До понедельника, сэр, — очередная улыбка этой милой девушки и взмах тонких пальцев. Итон вырывается из глухих стен офисного здания прямо в море свежего воздуха и берет направление на парковку, щелкает сигнализацией, заводит автомобиль и выезжает на многополосную дорогу. Поток машин сегодня густой, жалобные и недовольные сигналы клаксонов частые, старательные светофоры на перекрестках созидательные. Тобиас думает о том, что можно было бы вечерком наведаться к Мари, стройной брюнетке с длинными ногами и мягкой грудью, после бара, после щедрой порции элитного алкоголя. И остаться у нее до утра, выполнить свой долг мимолетного любовника, чужого мужчины, который приходит, когда вздумается. Или же нахер. Просто напиться и забыться. Чтобы голова оставалась такой же пустой, как потасканная душа. Красный огонь сменяет зеленый. На одной из центральных улиц Чикаго светофоры заряжены на долгое ожидание, чтобы все могли успеть проскочить, не застаиваться в пробках, не критиковать власть в ненадлежащем дорожном регулировании. Тобиас жмет на педали и плавно трогается с места, набирает скорость, бегло разглядывает витрины магазинов, разноцветные вывески, цветочные выставки, толпы прохожих. Его взгляд задерживается на девушке, стоящей у кромки тротуара и намеревающейся пересечь улицу. Она копается в дамской сумочке и не поднимает лица, явно занятая поисками нужной штуковины. Следует остановиться перед полосатой зеброй — мысль закономерно трогает сознание Тобиаса. А потом созревает и другая, внезапно коварная. Он отчего-то не может оторваться от девчонки, такой юной и хрупкой, привлекающей мужской интерес. Она какая-то… Похожая. Знакомая ему. Отраженная временем из другой, вычеркнутой жизни. Непонятно это. И очень странно. Девушка ступает на дорогу, и когда наконец поднимает глаза, то они расширяются, наполняются испугом, а рот исторгает запоздалый крик. Черт! Тобиас жмет по тормозам резко, до упора давит ногой, пока не впечатывает педаль в пол, а потом чисто интуитивно сворачивает вправо, чтобы не сбить вышедшую на дорогу девчонку, однако не успевает сманеврировать и совершает непоправимое. Шины визжат во всю свою резиновую глотку, и, кажется, стучит металл, надламывается пластик. Он наезжает на незнакомку, толкает ее бампером, чувствует толчок, валит на асфальт, тормозит, но уже проглатывает ее, хоронит под капот. — Блять! — выдыхает в шоке, выскакивает из машины и бросается к девушке, лежащей на черно-белом пешеходном переходе. Первая мысль — хоть бы жива. Итон с обеспокоенным выражением лица склоняется над лежащей незнакомкой и не верит своим глазам. Даже отшатывается. Ошеломленно хмурится. Нервный тик по губам. И подкатывающий к горлу спазм. Что это еще? Как возможно? У него здесь и сейчас зрительная галлюцинация, да? Мужчина приоткрывает рот, силясь хоть что-то выдать голосовыми связками. На сером асфальте лежит точная копия той, которую он любил больше жизни так много лет назад, что невозможно измерить. И теперь вместо помощи и вопросов о здоровье и самочувствии Тобиас может лишь пялиться, не мигая, и забывать пропускать в легкие кислород. Копия Беатрис Прайор самостоятельно поднимается на локтях, опасливо косится на замершего над ней постороннего мужчину, который буквально одно мгновение назад чуть не сбил ее на пешеходном переходе. Меж ними повисает пауза. И взгляд глаза в глаза. Итон понимает, что пора отмирать, приходить в нормальное состояние и наконец выразить все свои сожаления о собственной неаккуратности на дороге и попытаться замолить эти грехи, но физический паралич все не проходит. Черт бы побрал. Ты же умерла, Трис. Ты погибла. Ты защитила Чикаго ценой жизни. И ты здесь? Истеричный смешок вырывается изо рта. Конечно, это не она. Это не может быть она. Тобиас собственноручно кремировал Трис, собрал в фарфоровую урну прах и развеял над измельчавшим озером Мичиган. И ей никак не может быть около двадцати лет. Никак. Ни по каким правилам и исходам. — Вы мешаете мне подняться, — девушка не выдерживает более мужского взгляда. Слишком уж нагло ее рассматривает. И где только полиция? Нужно набрать известный номер и рассказать об аварии. Эйприл садится, поправляет подол бежевого платья и намеревается встать, как вдруг ощущает пальцы на своем локте. Она поднимает глаза и видит, что этот мужчина помогает ей обрести вертикальное положение. Странный такой. Уходить ей надо. Да побыстрее. Вроде он всего лишь подтолкнул ее, никакого вреда не причинил. А вот ненормальный блеск в его глазах ей совсем не нравится. Только бы не маньяк. Только бы не затащил ее в машину и не увез в трущобы. — Извините, — мужчина все же начинает говорить. — Я не знаю, как это произошло. Я очень виноват перед вами. Скажите, как вы себя чувствуете? Я могу отвезти вас в больницу и все расходы взять на себя. — Нет, благодарю, — спешно отвечает Эйприл. — Со мной все в порядке. Я только упала. Ничего страшного. — Вы уверены? — не унимается мужчина. Его голос сочится заботой и неравнодушием. Может, ему действительно жаль? Тогда почему он продолжает рассматривать ее с чрезмерным интересом? Эйприл просто ощущает себя дискомфортно. Ей становится страшно. И хоть она находится в людном месте, ей думается, что пора бы поскорее перейти дорогу, миновать два дома и оказаться в теплой родной квартире, запереться спешно на все замки. Она, конечно, ни разу не трусиха, но себя бережет. Доверять незнакомцам — не в списке ее пунктов. — Все хорошо. Правда. — Как вас зовут? Девушка напрягается, принимает подобранную мужчиной сумочку из его ладони, озирается по сторонам. Кажется, этот незнакомец не желает ее отпускать без ответа. — Эйприл Лайт, — сдается она. — А вас? — Тобиас Итон. Имя ей определенно знакомо. Она переводит взгляд с сумочки на мужское лицо. Ничего себе! Это же сенатор города. И как Эйприл сразу его не узнала? Ей хочется засмеяться. Ведь только сегодня на лекции по истории Чикаго преподаватель рассказывал биографию этого мужчины, о его вкладе в борьбу с предателями системы фракций и о заслугах по становлению нынешней облагороженной жизни. Какое же стечение обстоятельств! Или совпадение. Эйприл и не знает, как с ней приключилась эта неожиданная встреча. — Простите! — восклицает она, а Тобиас приподнимает в недоумении бровь. — Я вас не узнала сразу! — Вы и не должны меня знать, — тонко улыбается сенатор. — Я всего лишь чиновник, а не звезда. — Бросьте, — с жаром изрекает она. — Нам сегодня рассказывали о вас. Вы настоящий герой! Вы столько сделали! Вы свергли власть тирана Джанин Мэттьюс и ее последователей из фракции Бесстрашие. Вы легендарная личность! Тобиас лишь качает головой. Какой он герой? Какой, спрашивается? Если не спас Трис, не остановил ее, не смог даже попрощаться как следует. Он кто угодно — лидер, порицатель, пропагандист, идейник — но только не герой. И глядит на девушку, представившуюся ему красивым именем Эйприл. До чего же поразительное внешнее сходство. Разве так бывает? И звонкий четкий голос напоминает ему голос Трис. В душе что-то ворочается, восстает из пепла. Очень ласковая и теплая эмоция. Тобиасу сейчас, вдруг, внезапно становится тепло. Забытое ощущение. В полости, в вакууме и пустоте не может из ниоткуда что-то родиться. Он это прекрасно понимает. И эта девочка, милая Эйприл неведомым образом трогает струны его души, куда никто не мог прежде дотянуться. И душа жалобно поет, подвывает с непривычки, просит еще теплой мелодии, щадящего прикосновения. — Выпьете со мной кофе? — неожиданно предлагает Тобиас. — Здесь недалеко. — С удовольствием, мистер Итон, — щебечет девочка. — Конечно. Она садится в его машину и все шире улыбается. Улыбается и Итон. Не может не улыбаться. Это происходит само собой, без каких-либо его усилий. Они долго сидят за уютным столиком, соприкасаясь коленями, пьют капучино и пробуют десерты. Эйприл без просьб рассказывает о себе. Об учебе в медицинской академии на четвертом курсе, о родителях, о собаке породы ризеншнауцер по клике Томми, о любви к вокалу и сочинительству стихов. Очень разносторонняя она. Это подкупает лишь больше. Тобиас с непередаваемым наслаждением слушает каждое ее слово, впитывает их как губка, жаждет еще и еще, только бы она не молчала. Или чтобы не заканчивался вечер. Чтобы она не оставляла больше его. Он же хоть немного, но заслужил? Наверное, судьба милостиво соглашается. Может, и заслужил. Эйприл и Тобиас встречаются все чаще. Их интерес друг к другу уже никак не скрыть. Так случается, когда мужчина встречает свою женщину. И их отношения протекают правильно, потому что Тобиас больше не хочет совершать ошибок, и он просит руки Эйприл у ее отца, который поначалу ершится, не одобряет выбор дочери, клянет за разницу в возрасте, а потом сдается, верит в серьезные намерения Итона, благословляет брак. Чего палки в колеса вставлять? Их и так было немало. На долю Тобиаса точно достаточно. Впервые Тобиас касается Эйприл в ночь после громкой свадьбы. Целует ее, ласкает, делает по-настоящему своей. Он так счастлив. Так полон сил. Он не начинает новую жизнь, нет. Он, скорее, завершает один из ее тяжелых этапов и погружается в следующий, самый счастливый и благополучный. Благодаря его красивой девочке, любимой супруге, восхитительной соратнице. Эйприл Итон. Спасибо, огромное счастье. Теперь так будет всегда.