Алые брызги на черном кафеле

Бал был бел (с) Бледно-желтый лунный диск смотрит в окно. Он не похож на романтичное светило, восходящее над поэтами, художниками, влюбленными. Он похож на покрытое застарелыми масляными пятнами днище старой сковороды. Его не отскрести даже колючей железной мочалкой. Не отмыть хлоркой. Он похож на мою душу. Я смотрю на луну сквозь пуленепробиваемое стекло и пытаюсь вспомнить, когда я впервые мысленно назвал тебя по имени, Эрен. Когда?.. Вечером в чайной папаши Ляна? Вчера утром? Днем, у очкастой? Память не дает нужного ответа. Она услужливо открывает замшелую крышку колодца, выпуская из клубка теней последнюю змею-воспоминание. Я слышу сухое шуршание чешуи. Тело чудовища свивается кольцами в медленном танце. Змея поднимает антрацитовую голову, и я вижу горящий алым глаз, рассеченный черным вертикальным зрачком… …После полудня в 4:00, тридцать первого октября за нами приехало обыкновенное желтое такси. Только у водилы что-то тяжелое оттягивало правый карман. Дернув меня за рукав, Чёрч прошептал одними губами: «Ствол». Я и сам уже дотумкал, что не PSP. Машина остановилась возле одного из кирпичных домов на Седьмой стрит. В огромных витринах кипело морской пеной белоснежное кружево, усеянное мерцающим серым жемчугом и прозрачно-лиловыми камешками. Справа от двери висела слегка позеленевшая латунная табличка «Мария Шиганшина». Все. — Зачем нас сюда притащили? Ожидать ответа от громилы было вершиной дебилизма, но все-таки… Выпятив нижнюю губу, водила снисходительно посмотрел на нашу троицу. Сплюнул на пожарный гидрант и процедил: — Здесь из мартышек делают людей. Серебристо звякнув колокольчиком, дверь отворилась. Конвоир отвесил шутовской поклон, приглашая внутрь. Через несколько часов мы себя не узнали. Чёрча упаковали в атласный камзол с буфами и такие тугие лосины, что казалось они вот прям щас треснут на заднице. Его наряд завершили берет с лохматым пером и короткий бархатный плащ. Накладные ресницы, завитые волосы. Мой лучший друг выглядел шлюховатым диснеевским принцем, собравшимся на тусовку трансвеститов. Мне выщипали брови! Мне! Выщипали! Мать твою!!! Брови!!! Глаза подвели серой херней, а губы накрасили тошнотворно яркой помадой. Да уж, узрев оттенок бешеного помидора, сорокалетние пуэрториканки Южного Бронкса сдохли бы от восторга. Точняк… Надели на шею нечто типа слюнявчика, поверх напялили жилет. Качаясь под дуновением климатконтроля, анорексичная блонда притащила узкие брюки, складки которых соперничали с моей опасной бритвой, фрак и охуеть длиннющий атласный плащ. Взглянув в зеркало на итог, я увидел мелкого пидарнутого вампиреныша. Жесть. Мы с Чёрчем точно не стали похожи на людей. И только Иззи в платье из белых шелковых струй выглядела феей из полузабытой сказки, заскочившей случайно в провонявшую дорогим парфюмом имидж-студию. — Братик, ну как? — на носочках гладиаторских сандалий она закружилась, и шелковые струи превратились в белые волны, окутывающие гибкую фигурку. — Зачотно! Я говорил, что одежда была белой?.. Желтое такси укатило. А нам подогнали «хаммер»-лимузин. Тоже белый. Криво ухмыльнувшись, Фар решил шуткануть: — Поедем на коне бледном. Знал бы он, чем закончится… Иззи фыркнула и, отбросив назад локоны цвета красного дерева, нырнула в салон, где уже сидели двое бычков и мордатый мужик постарше. Все в белых смокингах. Забравшись следом, я почувствовал себя внутри свадебного торта. Бледно-розовая кожа сидений, нежно-розовые облака на потолке. Свисающая отовсюду ярко-розовая бахрома съедала мозг своей пошлостью. Выглядело это настолько карамельно, что можно было запросто словить диабетическую кому. Глянец, прикрывающий гниль. — Инструменты зашиты в буфы, — мужик посмотрел на Чёрча. — Понял, не дурак, — отозвался тот. — Где кабинет Смита запомнил? — мужик разговаривал с Чёрчем через силу. Будто боялся испачкаться, сидя на расстоянии пяти футов. — Копия ключа, — сверкнув полированным металлом запонки, крепкая рука швырнула на колени моего друга нечто, завернутое в клочок бумаги. — И код от двери, — пояснил мордатый, поворачиваясь к Иззи. — Де-е-етка, Николас не ошибся. Помыть, почистить, упаковать в брендовые шмотки и получится мисс Америка, — ощупывая изящную фигурку, сальные глазки задержались на глубоком декольте. — Свою задачу помнишь? — Изабель ловко поймала брошенное фото. — Майк Закариас. Правая рука, левая нога и вдобавок телохранитель Техасца. Сможешь его очаровать? Я подвинулся к Иззи. С фотографии смотрела угрюмая рожа лет двадцати восьми. Ничем не примечательная, заросшая трехдневной щетиной. Только острый взгляд болотных глаз под насупленными бровями выдавал безжалостного хищника. Сестренке придется постараться… — Ты. Поц… Пришлось проглотить. Пятнадцать тонн. Помни, Ривай — пятнадцать тонн! — Игрушка при тебе? Нарочито ухмыльнувшись в широченную ряху, я медленно достал из специально пришитого внутреннего кармана бритву. И рванул вперед, с удовольствием наблюдая расширяющиеся зрачки мордатого. — Готов пустить в дело, гой. Надавил лезвием под вторым подбородком. Аккуратно. На бугристой зеленоватой шее останется только красная полоска. Никаких порезов. Заметив боковым зрением отпавшие челюсти и напрягшиеся мышцы бычков, уселся обратно. — Вы пошутили, я тоже посмеялся. Меня тогда насторожило странное выражение глаз мордатого. Словно он опасался проблем с моей стороны. Не зря… Длинная железная туша «хаммера Н2» замерла возле дома, который помнил войну банд Пяти углов. В те интересные времена местечко называлось Аллеей убийц. Именно здесь, в одном из самых старых зданий города открыл свое роскошное заведение Техасец-Смит. Над дверью с полукруглым кованым козырьком — прихотливая бронзовая вязь. «Зевс и Ганимед». — Дамы — вперед, — скомандовал мордатый и, выйдя из машины, раскрыл белый зонт. Подмигнув поочередно мне и Чёрчу, Иззи выпорхнула на красную ковровую дорожку. — Вылезай, — развалившийся на противоположном сидении бычок махнул зонтиком Фару. Оглянувшись, Чёрч деловито кивнул и вылез в нудную морось. Что-то удержало меня на несколько секунд. Я посмотрел на Иззи и Фарлана. Мелкий дождичек размывал очертания одетых в кипенно-белое фигур. Поднимающиеся по крыльцу мои друзья в холодном свете фонарей казались призраками, бредущими в никуда. Неожиданно оба обернулись. Чёрч ободряюще улыбнулся глазами. «Мы справимся, братик!» — прошептали губы Изабель. Дверь отворилась, и мои друзья шагнули в слепяще-белый свет. — А там есть металлодетектор? — вопрос прилично запоздал, но все-таки… — Расслабь булки. На фраке стальные пуговицы. У кореша твоего пряжки-хуяжки и прочая хрень, — бычок хлопнул меня по спине. — И сделай лицо поприятней. Ты же у нас — главное блюдо для мистера Смита. Пришлось проглотить и это.

Бал был бел.

На Хэллоуин живые люди распихивают по углам и подоконникам оранжевые тыквы со свечками, наряжаются ведьмами, вампирами, зомбаками, утопленниками. Даже в родимых трущобах по улицам носятся детишки в масках куклы Билли и полосатых кофтах Фредди Крюгера. Здесь — только белое. Ведьмы выглядели целомудренными невестами. Грим зомби придавал глазам загадочный блеск. Художественные лохмотья подчеркивали стоимость пошитых на заказ костюмов. Но стоило присмотреться и становилось понятно, где покупатели, а где товар. Как ни упаковывай шлюх, их выдает взгляд. Приторно-сладкий. Оценивающий. Цепкий. Рассекая толпу, как линкор Нью-Джерси океанскую гладь, к нам подошел высокий блондин. Простой ослепительный смокинг. Только вместо галстука-бабочки — боло. Черный кожаный шнурок, перехваченный зажимом со здоровенным камнем. Льдистая прозрачность голубого топаза в точности повторяла цвет глаз Техасца. — М-м-м… презент от мистера Ловова для вас, — потея лысиной, мордатый махнул рукой в сторону нашей троицы. — Приветствую, — тонкие губы растянулись в милой улыбке вурдалака. — Пусть пока развлекаются. Приятного вечера. От его вежливости меня аж передернуло. «Что-то не так!!!» — на мгновение мысль обожгла сознание тревожной вспышкой. Но тут у балюстрады внутреннего балкона я увидел чувака с фотки. Несмотря на фасонистый прикид, выглядел он настоящей деревенщиной из Айовы. Челка цвета старой соломы разделена на две стороны, щетина. Если бы не взгляд, пристально мониторящий зал, я бы, не задумываясь, списал его со счетов. Не получится. Этот Майк Закариас только косил под любителя яблочного пирога тетушки Джинни и воскресных проповедей. Впрочем, церковь он, может, и посещает. Торговля людьми, оружием, героином никогда не мешала ирландцам и итальянцам громогласно прославлять Деву Марию на Рождественской мессе. Иззи тоже заметила порученный объект. Я почувствовал теплые пальцы на тыльной стороне руки. Невесомое, летящее касание. Поведя плечами, Изабель Магнолия танцующей походкой двинулась к цели. Шелковые струи колыхались в такт шагам, пока она поднималась по лестнице… Фар чересчур деловито потопал к лифту: Техасец устроил себе кабинет в просторной мансарде. Пока мой кореш мялся перед коваными дверями старинной кабины, меня колотило от страха: кто-нибудь обязательно заметит его напряженный взгляд среди расслабленных гостей. Обошлось. Под барабаны босановы бал бурлил белым балаганом. На празднике похоти есть более пикантные занятия, чем разглядывать ряженного принцем чувака. Деликатное прикосновение к локтю заставило вздрогнуть. Рядом стоял парниша чуть выше меня. Судя по зализанным à la Рудольфо Валентино волосам — официант. — Мистер Смит приглашает вас подняться. Я думал, что готов. Ошибался. Лох. Виляя обтянутой белым латексом задницей, «Валентино» похилял к лестнице. Оставалось тащиться за ним. Стараясь не привлекать лишнего внимания, я исподтишка оглядывал веселящуюся толпу в поисках Иззи и Закариаса. Их нигде не было видно. — Как тебя зовут? Дверь захлопнулась. Парниша съебался. Стоя у французского окна, Техасец лениво разглядывал оседающие на стекле капли. — А как хочешь, так и называй. — Кто вы? — не торопясь, Смит отвернулся от окна. — Ни ты, ни твой приятель не похожи на профи. Разве что девчонка… — Так мы и не профи, — элитного мальчега по вызову перед ним разыгрывать глупо. — Ловов обещал лавэ*. Как-то так. — Ты чистый? — голубая сталь взгляда стремилась вскрыть череп. — Не даю и не беру без резинки. Ну, давай, сверли своими ледяными бурами дальше. Хрена у тебя выйдет. — Уни, значит, — словно спохватившись, он прошел за барную стойку в углу номера. — Что будешь пить? — заботливый тон гостеприимного хозяина. Он спокоен. Слишком спокоен. Интересно, как там дела у Иззи и Фара? Мы должны сделать дело тихо и удалиться в сопровождении мордатого с бычками через парадный вход. Но Смит почему-то затягивал игру. Не спешил ставить меня раком. Смотрел. Изучал. Зачем? Тебе прислали подстилку — используй по назначению, а не разводи светские беседы на ровном месте. Нихера я тогда не понимал! — Так будешь что-нибудь? — плеснув себе коньяка из пузатой бутылки, он махнул рукой в сторону полок, заставленных пестротой форм, размеров, этикеток, пробок, надписей на французском, испанском, хрен знает каком… — Отвертку, — выпалил я. Непьющая шлюха вызовет подозрение. Оно мне надо? Слегка скривившись от столь плебейского выбора, техасский джентльмен оторвался от коньяка. — Придется вызвать официанта. А мне бы не хотелось нарушать наше уединение. Наше! Уединение!!! Хераси!!! У нас чо, медовый месяц, блять?!!!?! — Пока ждем, могу отсосать. По-быстрому, но от души. — Тебе никогда не говорили: не суетись под клиентом? — Техасец откровенно насмехался. — Ах да, ты же дилетант, — сняв телефонную трубку, бросил: — Водку с апельсиновым соком. Сейчас принесут. Может, присядешь? Сесть в номере, ориентированном на трахаться и бухать можно было только на бархатный пуфик или круглую кровать, покрытую ядовито-блестючей сиреневой херней. Я выбрал пуфик. Когда в приоткрывшуюся дверь вошел, повиливая кормой, «Валентино», снизу сквозь прихотливый ритм босановы донесся звук, похожий на отрывистый лай. Еще один. Что за ебанный насрать?! В ответ громыхнуло, и до лоха дошло — в дело пошел сорок пятый! Тут же злобными шавками затявкали Глоки. Тридцать третий? Тридцать девятый? Какие из керамических субкомпактов протащили мимо металлодетектора шестерки Ловова?! ** Фар!!! Иззи!!! Нами прикрылись… Сбив с ног официантика (только кукольная физиономия мелькнула перед глазами), я рванул к двери. И тут чей-то кулак прилетел в грудную клетку, живенько направив меня башкой в знакомый пуфик. Ну, здравствуй, деревенщина. Увернуться от наборного двухдюймового каблука не успел. Пнув по ребрам, чертов Закариас схватил меня за волосы. Ничего… Сейчас прикинусь помирашкой. Придется, якобы задыхаясь, схватиться за грудь… * * * Чтобы раскрыть клинковую бритву нужно всего два пальца. Указательный и большой. Указательный отгибает хвостовик. Большой придерживает лезвие. Указательный досылает хвостовик вниз. Большой резко убирается. Указательный сгибается и обхватывает рукоять. Описав полукруг, клинок четко ложится обушком на проксимальную фалангу указательного, а большой жестко фиксирует бритву в кулаке нажимом на впадину хвостовика. Доли секунды — и в руке лезвийный кастет.*** Который спрятан от ушлой деревенщины под фраком, пока я, удерживаемый за патлы, болтаюсь тряпичной куклой. * * * — Никак вырубился? — в скрипучем голосе прозвучало презрение. Рука потянула голову вверх. — Вроде, я несильно его приложил. — Хуй тебе по всей морде, Майки. Кулак направлен мне лицо. На это и рассчитано. Теперь закрыться рукой по-девчачьи… Правой рукой. Вы слышали, как поет хорошо заточенное лезвие, рассекая плоть? Звук похож на короткий смешок смерти, звучащий над ухом знойным июльским полднем. До Майки дошло не сразу. Лишь спустя секунду его зрачки расширились от изумления, смешанного с болью, а кровь из разошедшихся порезов брызнула мне на лоб. Бросившись под ноги охуевшей деревенщине, я чиркнул по ахиллову сухожилию и вылетел на балкон. Рев, мат и грохот рухнувшего верзилы остались позади. — Изабель!!! — Фарлан!!! Истерично тявкали субкомпакты. Гулко бухали сорок пятые. Белизна бала окрасилась алыми брызгами. Скатерти, диваны, шахматную мраморную плитку словно расписал кровавой вязью декоратор фильма категории В. Возле плюющего хрустальными потоками фонтана валялся кишками наружу бычок Ловова. Левое ухо заложило, глаза залиты густой кровушкой деревенщины, а мне надо понять, в каком, мать твою, номере искать Иззи?! Увидев черную дыру ствола, я рухнул на пол и, проскользив по гладкому камню несколько футов, очутился возле открытой двери. — Иззи! Ты там? Постель смята, но в номере никого не видно. Нечто толкнуло меня зайти в ванную… Пулей сорок пятого ей практически оторвало голову. Широко распахнутые изумрудные глаза изумленно уставились в потолок. Изабель Магнолия, в чьих волосах навсегда поселилось солнце, мертва. Я так и не успел назвать тебя сестренкой вслух. Подобные няшности не для гопоты. Теперь — поздно. Трупы не слышат. Лишь повсюду на черном кафеле  сверкали, переливались, отражали свет ламп алые брызги. Свежая, еще теплая кровь стекала по стенам, собираясь в маленькие лужицы возле порванного белого подола. Жестом, повторяющимся из века в век, старым, как само отчаяние, я опустил ей веки. Покойся с миром, сестра. Топот, брань, тяжелое пыхтение послышались за спиной. Вот и подоспели Смитовы бойцы. — Жидёнок здесь! Сейчас вышибут мозги… Не ебет. — Стоять, — ровный спокойный голос. — Этот нужен живым. — Он порезал Майка! — Именно поэтому он нужен живым. Вон отсюда. Перехватив бритву, я развернулся к Смиту, готовясь к последнему прыжку. На меня нацелен Кольт М1911А1.**** — Ты можешь попробовать расписать меня и сдохнуть рядом с ней. А можешь сдаться и жить со мной. Решать тебе, — неожиданно Техасец опустил пушку. — Ловов вас подставил. Русский знал — сейф пуст, а материал о его грязных делишках давно передан ФБР. И решил отомстить. Ты со своими дружками сдох бы в любом случае. Меня предупредили… — он посмотрел на густеющие алые брызги. — Я не отдавал приказ убить Чёрча и Магнолию. Они сами нарвались на пули. Их уже не вернуть. Смит замолчал. В навалившейся тишине я слышал только гул в левом ухе и ровное дыхание Техасца. — Останешься со мной, Леви Аккерман, сын Кушель? Холодные пальцы осторожно, почти ласково, коснулись щеки. — Х-х-х… Ривай, — харкнув кровавым сгустком на белоснежную туфлю. Так я получил предложение, от которого невозможно отказаться… …Алый глаз черной змеи не дает пошевелиться. Из чешуйчатых челюстей выстреливает раздвоенный язык. Питаясь чувством вины и болью, крючьями застрявшими в сердце, змея растет. Покачиваясь из стороны в сторону, она неторопливо поднимается надо мной. И угрожающе смотрит. Прочь! Ползи обратно! В ослизлую тьму! Видение рассеивается, и я с облечением стираю с лица ледяную испарину. Над городом нехотя расползается больной ноябрьский рассвет, заполняя темную спальню анемичной мглой. Походкой запойного алкаша тащусь к прикроватной тумбочке. Там лежит айфон. Нужно поставить будильник на 11:00 после полуночи. Сегодня придется переговорить с Петрой и остальными. Объявить о новом статусе. Удаляю к свиньям Мэрилина Менсона. Через три часа меня разбудит Энн Ленокс. Тихий шелест электропривода, и тускло-серое небо закрывают плотные шторы. Постель приятно холодит кожу. У меня температура? Сон наваливается неотвратимой тяжестью, руки немеют. Перед тем как отключиться, сквозь мерцание алого марева вижу широко распахнутые глаза цвета прибоя, омывающего пляжи острова Парадайз. Эрен… Лиловые, травянисто-зеленые, винно-красные, как бордо, пролитое на скатерть… Пятна кружатся перед глазами. Голова налита свинцом. Шея окаменела. А горло горит, будто вчера я наглотался битого стекла. Почему не сработал будильник? На грани слышимости звонкий встревоженный голос. Саша? Прохладное ложится на лоб, чьи-то руки суют в губы таблетки и подносят стакан с водой. Послушно глотаю. К Сашиным восклицаниям присоединяются озабоченный баритон и гнусавый басок. Первый — Смит. Кто же второй?.. Забытье. Веки удается разлепить не сразу. Вижу обои цвета яичной скорлупы, сплошь покрытые желто-коричневыми завитушками. Значит, я в своей спальне. Почему-то в комнате остро ощущается искусственная свежесть, химическая вонь и тревога. Запах больницы. Пытаюсь пошевелиться и понимаю, что в вену правой руки воткнута капельница. Звук открывающейся двери заставляет повернуть голову. Входит высокая женщина лет сорока в блузе медсестры, сбоку маячит поникшим деревцем Саша. — Вы очнулись, сэр! — глаза радостно блестят, кулачки прижаты к груди. — Как же вы нас напугали! Доктор сказал это грипп. — Сколько я был в отключке? — голос скрипит ржавой петлей. — Двое суток и… — медсестра смотрит на часы, — шесть часов. Саша, принесите свежее постельное белье, губку, раствор для обтирания… Она еще долго говорит. Внимательно слушая, Саша кивает растрепанной челкой, а я думаю только об одном — надо позвонить Петре, Боззи и Шульцу. Тетка пытается пихнуть мне в рот термометр. Отталкиваю протянутую руку и спрашиваю: — Где телефон? После недолгих препирательств получаю желаемое. Руки трясутся, но мне удается набрать Петру. Коротко сообщаю о переменах. Петра хмыкает и отвечает, что поняла. Она умница и не выпытывает подробности. Пока меня заворачивают в махровую простыню, пересаживают в кресло, успеваю переговорить с остальными помощниками. В заведениях Смита все спокойно. Айфон выскальзывает из потной руки на ковер. Воспользовавшись ситуацией, медсестра сует мне термометр. Смиряюсь. Причитая и охая, Саша перестилает постель. Тетка жужжит над ухом трупной мухой ценные указания. Сквозь фоновый шум в не до конца прояснившемся сознании всплывает мысль: вдруг Смит не по своей воле наехал на Дока? Вроде очкастая говорила об агентах ФБР? Если там замешана та высокоёблая сволочь — нам крышка. Дешевле сдохнуть. Меня умывают ноздреватой губкой. Натягивают пижамку с идиотскими вензелями. Откуда взяли? Не было такой! В четыре руки укладывают на кровать. И вскоре я проваливаюсь в сон. Чистенький, переодетый, накормленный пилюлями, заколотый уколами. Живой. Грипп разбудил воспоминания. Жар выгнал змей из бездонного колодца памяти, где я замуровал их давным-давно. Вот откуда бессмысленный срыв. Я отхлестал тебя мокрым полотенцем потому, что забил на сезонную прививку? Хотелось бы в это поверить. Очень хотелось бы. Ты простишь меня, Эрен? Простишь меня?.. * * * Запустив тапком в Сони, Ханджи в сердцах дернула край бумажного полотенца. Возле «кухонного острова» разлился океан, благоухающий отнюдь не морской свежестью. Вредный кошак отомстил за то, что ночью она спихнула его величество с кровати, выставила пинком за дверь и закрылась на замок. Только так можно спать, не боясь проснуться без скальпа. Сони любил ловить в хозяйской шевелюре несуществующих блох. Когда Ханджи пыталась выяснить причину ловли, она наткнулась на статью, где описывалось социальное поведение представителей вида Felis silvestris catus. Если верить многомудрому автору, кошки подобным образом проявляют заботу о своем человеке. Брат Сони, Бин, выражал свою привязанность иначе. Оставляя глубокие царапины на любимом комоде и затяжки на обивке мягкого диванчика в зале, он показывал, насколько классно ему живется в этом доме. Опять же, если верить знатоку психологии очаровательных пушистиков. А еще в статье говорилось, что когда киска, подняв хвост, тычется вам в нос задницей — она приветствует вожака прайда, вернувшегося с добычей. И сейчас, пока Ханджи вытирала лужу, она пыталась мысленно прикинуть, какую смесь запрещенных препаратов употреблял гуру. Смыв остатки отбеливателем, она устало стянула хозяйственные перчатки. Оставляя на канареечных домашних штанах клочья бурой шерсти, зверюги вальсировали вокруг ног. В переводе с кошачьего это означало «хочу на ручки». Ей ничего не оставалось, кроме как подхватить мурчалок под брюхо и отправиться в крошечную залу на многострадальный диван. Сони и Бин, довольные поведением хозяйки, свисали с рук, хвосты тащились по полу. Тихонько охнув, Ханджи скинула сорок фунтов кошатины на подушки. Да, с мейн-кунами фитнес уже не нужен. Сунула в blu-ray диск с любимой анимэшкой и потянулась к вазе с вишней в шоколаде. Промелькнули начальные титры. Хмурый брюнет, немного похожий на Ривая, рубил в капусту уродливых гигантов, красиво летая меж деревьев и кустарников. Коты согревали с двух сторон. Пощипывая язык терпкой сладостью ликера, конфеты таяли во рту. Покой не приходил. Не давали расслабиться назойливые мысли: «Когда в LA копы брали сальвадорцев с наркотой, рядом подозрительно кстати случились ФБР-овцы. А вдруг Смит вынужден был наехать на старого приятеля? И в этом деле замешан тот, чье имя нельзя называть?» Поток сознания прервался четвертой шоколадной конфетой, но быстро возвратился в русло: «И, до кучи, злобный карлик свалился с гриппом! Совсем он себя не бережет… А тут, похоже, грядет очередная мировая. Блин, я ж три года не была в тире!.. Надо опять записаться». Решение пострелять подняло боевой дух. Почесав Бину шейку, она залюбовалась разведкорпусом, скачущим на гнедых жеребцах по зеленой траве. Жизнь прекрасна!