Алые брызги на черном кафеле

Sturm und Drang* Прокручивая запись видеорегистратора, рассматриваю подружку Эрена. На зумме хорошо видна крепкая, плечистая деваха. Юбка из красной шотландки открывает накаченные икры и, не сомневаюсь, что прячет спортивные бедра. Наверняка Кирштайн настоящий Халк, раз рискнул на такую наехать. Нахальная мелочь рядом с моей кузиной выглядит просто дрыщом. Однако умудрился чудом попасть противнику по сопатке. Молодец. Я следил вчера из коридора, как Саша подает тебе сэндвич, Эрен, как ты ловко подхватываешь языком стекающую по запястью брусничную каплю, облизываешь пухлую верхнюю губу и вгрызаешься в мягкий пшеничный хлеб. Потом вы смеялись, просматривая в Сашином телефоне шумную свадьбу ее старшей сестры. Сквозь тосты, крики детей, визги подружек невесты до меня едва доносился разговор. Я думал присоединиться к веселью, но не решился. Вам было легко и беззаботно. Лампа висит на длинном шнуре. Конический абажур роняет круг желтого цвета на стол. На мореном дубе стоит белоснежная тарелка. На нее с ломких смуглых пальцев падают темно-красные капли… Часы на консоли равнодушно сообщают, что перед закрытыми дверями школы я сижу уже полчаса. Напрасно потраченное время. Пора шевелиться. Проезжая мимо проулка, где вчера мексы медитировали на развороченный асфальт, наблюдаю бурную деятельность. Троим панчо подогнали двух свежих соотечественников, трубоукладчик и сварочный аппарат. Один, коренастый с пивным пузом, в сердцах швыряет в яму оранжевую каску и, судя по артикуляции, крайне экспрессивно выражает свою точку зрения. Другой, долговязый заморыш, примирительно поднимает руки и лезет в яму. Правильно, ребятки. Работайте. Вырулив с Чеймберс-стрит на Центральную, с витиеватыми выражениями втискиваю бронированного монстра между блестящим черным бортом Cadillac escalade и крохотулькой Suzuki jimny. Вопреки указаниям Смита «делегировать полномочия», я собираюсь проведать «Зевс и Ганимед». Звонкий голос белобрысой Барби ввинчивается в перепонные барабанки, как только открываю заднюю дверь. Вытянувшись во весь цыплячий рост, покрытый строительной пылью выпускник Йелля отчитывает бригадира: — Оштукатуривание должно быть завершено к понедельнику. Включая устранение недоделок, первый этап необходимо закончить в пятницу. Выходных не будет, вплоть до окончания работ. И не надо мне рассказывать о трудовом кодексе, а то я напомню вам об эмиграционном, — прерывает он едва открывшего рот дядьку. — Я поговорю с мистером Смитом о премиальных. Обещаю, — Армин решает подсластить пилюлю. Почесав волосатой лапищей такую же мохнатую грудь, дядька согласно качает сивыми патлами, словно старая лошадь, и топает наверх. Секретутка Смита оборачивается и, увидев меня, живенько напяливает улыбку Пан-Американ. — Мистер Аккерман, как дела? — Заебись. Фальшивая улыбка стыдливо исчезает. Круглые серо-голубые глаза распахиваются еще шире, нижняя губа начинает подрагивать. Передо мной зеленый выпускник, который отчаянно боится облажаться. — Как оказался у Смита? — Давайте поговорим на улице, мистер Аккерман, — парнишка кашляет в кулачок и торопится к двери. Выхожу следом. Из раздражающей глаза и глотку сухости стройки мы попадаем в свинцовую сырость затянувшегося ноября. — Меня не хотели брать на работу из-за внешности. — Армин прячет глаза под длинной пшеничной челкой. — Говорили, я несолидно выгляжу. Ростом не вышел. А те, кто предлагал место, настаивали на особых условиях… — взгляд скользит по старой кирпичной стене. Парнишка резко разворачивается ко мне. — Все будет готово точно к Рождеству, мистер Аккерман. Даю слово. Темно-серый костюм не может спасти тщедушную фигурку от неумолимого ледяного ветра. Блондинчик ежится, дрожит, но продолжает решительно смотреть на меня. — Ok. Иди уже. Пневмония не поможет контролировать стройку века. Четко, почти по-военному кивнув, он возвращается в клуб. А я смотрю, как моросящий дождь капля за каплей превращает осевшую на 13-дюймовки строительную пыль в мутно-серые потеки. Если тебя не любят — пусть боятся. С этим правилом выживания на улицах ты отлично справляешься, Ривай. А Эрен тоже обязан вздрагивать от каждого слова, от каждого поворота головы в его сторону? Подумай… Что я знаю о подростках, чья жизнь началась не в дешманском борделе под пьяное ржание клиентов, истеричные вопли побитых шлюх и дзиньканье бокалов, купленных в сети «Все за 99 центов»? Ни-че-го. Лениво повинуясь сигналу, открывается дверь броневика. Въевшийся в кожу сидений букет ароматов приобщившейся к цивилизации деревенщины частично выветрился, благодаря включенной функции очистки воздуха. Самым стойким оказался призрак хвойного мыла. Жить можно. — Привет, Сири. Популярные книги по психологии подростков. Сири жизнерадостно булькает и выдает результат. Первой в списке оказывается книжка некой Маргарет Мид. Открываю предисловие: «Мид рассматривает проблемы американской девочки-подростка в сравнении с девочкой на Самоа…» Какое, нах, Самоа? Что-то далековато от Манхеттена меня занесло. «…в обоих случаях перед нами дети, проходящие через одинаковые стадии физического развития, достигающие пубертата с началом первых менструаций…» Какие менструации?! У мальчишки иногда юшка капает из сопатки — интересно, это пойдет за менструацию? Разобравшись, что Мегги, до кучи, занималась антропологией и строчила свой опус в те времена, когда земля была тепленькой, перехожу к следующей вкладке. Надеюсь, там умеют просвещать гопоту на предмет тонкой душевной организации сопляков. Некто Стивен Холл, поклонник Чарльза Дарвина, психиатр и просто крутой чувак считал: «…онтогенез повторяет филогенез, это значит, что индивидуальный рост и развитие (онтогенез) повторяет или идет параллельно (рекапитулирует, повторяет) развитие (филогенез) вида…» Да уж, к такому меня не готовили ни жизнь в борделе, ни покойный дядя Кенни. Я даже материться подобными словами не приучен. «Холл применил эту идею для изучения человеческого поведения, в особенности поведения подростков. Согласно теории ученого, после прохождения животной стадии, стадий охоты и дикости — т.е. младенчества, детства и отрочества соответственно — подростковый период оказывается периодом Sturm und Drang. Эта немецкая фраза отражает взгляд Холла на бушующую природу подросткового периода…» Я смотрел первый сезон «В погоне за ураганом» и теперь должен забросить в мальчишку метеозонд с камерой, отснять в подробностях процесс сноса крыши, скормить байду программулине и получить на выходе рекомендации по корректировке социально-когнитивных интерполяционных связей нахальной козявки? Пиздец… Следующий высоколобый по фамилии Хэвигхерст выделил главные задачи, которые должны быть решены в подростковом возрасте: 1. Принятие своей внешности и умение эффективно владеть телом; Ну, с принятием внешности у мальчишки проблем быть не должно. Мне бы такую мордаху. 2. Формирование новых, более зрелых отношений со сверстниками обоего пола. Детские интересы и дружба между сверстниками одного пола должны смениться гетеросексуальной дружбой; Микаса есть — это, по Хэвигхерсту, хорошо. Едем дальше… 3. Принятие мужской или женской социально-сексуальной роли. Что означает быть мужчиной? Вспоминается дурацкий анекдот: к выгуливающему коляску гею подруливает бабушка и умиляется — ути-пути, а это мальчик или девочка? Тот задумчиво отвечает — он еще не определился. 4. Подготовка к трудовой деятельности, которая могла бы обеспечить экономическую независимость. Одной из задач юности является выбор профессии; 5. Подготовка к вступлению в брак и семейной жизни.** Автор научного труда точно не Эрвин Смит? Или супружник ознакомился со списком обязанностей заранее? Остается констатировать печальный факт: Сири с гуглом не помогут справиться с воспитанием поколения Y в лице вихрастого пацана. Блаженные мудозвоны, похоже, писали свои книжки золотым Паркером в башне из слоновой кости. Кроме Мегги Мид с менструациями на Самоа. Почти отчаявшись, открываю четвертую вкладку. На странице английским по белому Лев Выготский вещает: «Дети лучше учатся, когда взаимодействуют с более развитым партнером и совместно работают с ним над решением задач…» А вот это уже ближе к телу. Будь ты заднеприводный и лет на пять постарше, я бы тебя научил. Сосать. Техника — «Ирландские сливки». С ликером Irish Cream и двумя кубиками льда. Давлюсь рвущимся из глотки сухим клекотом. Бесполезный гаджет летит на пассажирское. Довольно. По тонированному стеклу равнодушно стекает снежная пульпа. * * * Первым идет сдвоенный урок английского. Обычно на нем можно спокойно подремать, потому что сисястая мисс Маклоски сама клюет носом доску после ночных скачек с бойфрендом. Сегодня Эрену не до сна, а на дойки училки, распирающие кремовую блузку, ему пофиг. «Собираюсь свалить. Эрвин мне сделал кредитку. На ней 2к. Сниму все и — в Санта-Фе; -)» Позади раздается досадливый вздох, и тут же прилетает ответ Мики. «Даже билет на автобус взять не успеешь. Твоему Эрвину придет снятие денег. Считаешь он идиот О_о» «Пилять: -\» Об этом Эрен не подумал. А кого Эрвин отправит в погоню можно угадать с одного раза. Своего орка. Тогда проще сразу сигануть нахрен в Гудзон. «Понял: (» «Успокойся. Будь осторожен. Я рядом». «СПС». «Сегодня мы с Лорой оформляем «тойоту». Завтра вечером отпрошусь к тебе. Нам надо закончить проект по синтезу сложных эфиров; -)» Деликатно зевая в ладошку, мисс Маклоски нудела о правильном употреблении Past Perfect Continuous и редких исключениях. Эрен повернулся к окну. Сквозь медленно ползущие дождевые капли маячил грязно-желтый угол дома напротив и кусок распухшей снеговой тучи над почерневшей от дождя крышей. Несколько снежинок случайно прилипли к стеклу, но их тут же смыло. До лета далеко. Дальше, чем до прошлой жизни. Дальше, чем до плывущего в прозрачную высь монгольфьера цвета солнца. * * * Согласно расписанию, сброшенному Майки, занятия у ее высочества сегодня заканчиваются в 17:30. Парковаться, естественно, негде. Бросаю «майбах» рядом с отдыхающим от праведных трудов трубоукладчиком и топаю до дверей пешочком. Слава яйцам, небесам надоело заливать город ледяными помоями. Мальчишка с подружкой оживленно болтают у входа с высокой светло-русой женщиной. И, судя по уверенной жестикуляции и подчеркнуто лаконичному стилю сумочки, это не препод. Она по-европейски целует пацана в щеку, обнимает Микасу за плечи и вместе с ней направляется к элегантному Mercedes-Benz E300 Hybrid. Приемная мать? Напоследок обе оборачиваются. Дама дружески подмигивает, Микаса сдержанно кивает и… замечает меня. Глаза следят за каждым движением чернотой револьверных стволов. Жесткая складка между бровями превращает серьезную юную леди в трущобного звереныша. Взгляд-угроза. Не сомневаюсь, кузина, если твой драгоценный бойфренд пожалуется на плохое поведение опекунов, ты зубами порвешь глотки мне и Смиту. По крайней мере, попытаешься. Согласен, кровь не водица. Все Аккерманы с рождения конченые отморозки. Кроме моей матери. Я помню ее нежной, доброй. И слабой. Долговязая бизнес-вуман и «подружка принцессы» отбывают, а ты, опустив глаза, плетешься ко мне. Сквозь пушистость ресниц, разбавляя пятьдесят оттенков серости города, настороженно поблескивают аквамарины. Не бойся… Снова слушаю молчание. Оно нейтрально-отстраненное. Мальчишка шелестит на заднем сидении тетрадками, ерзает и без конца щелкает ручкой. Сквозь идентичный натуральному душок елки пробивается настойчивой нотой жасмин. Утонченный амарант звучит сильнее, ярче… Запах ангела заполняет бронированный гроб, и я ощущаю предательское шевеление в трусах. — Как дела в школе? Уже успел навалять местным мажорам? — вопрос вырывается сам собой. Заполошная попытка отвлечься от запретного. Молчание нарушается сопением, переходящим в пыхтение. Вижу в зеркало, как пацан нервно дергает уголок обложки. Что опять не так?! — Я не люблю драться. Сопение. — А Кирштайн? Ты ж ему нос из-за своей подружки своротил набок? — продолжаю никому не нужный разговор, а сам ненасытно втягиваю дурманящий мозг запах. Так не бывает! Прыщавые сопляки благоухают гелем для волос, лосьоном от угрей и дезодорантом, тщетно пытающимся исполнить свое предназначение. У тебя же чистая персиковая кожа. Какого ты идеален на мою голову, Эрен?.. В салонном зеркале на покрытых пушком скулах проступает румянец. Ты кусаешь вишневую губу, выдыхаешь и смущенно выдавливаешь: — Я не сворачивал. Уебок… Извините, сэр! Он ваще задрал в корень. Наехал на меня, сиги я у него типа спер. Пыхтение. — Ему Микаса нравится. Вот и доставал меня. Это она Кирштайну залепила. Пауза. Вывожу изображение внутренней камеры на монитор. Румянец затопил щеки, пальцы сердито скатывают-раскатывают злополучную обложку. — Я сказал, что сломал ему нос, потому что Мики должны были удочерить. Она думала — если Лора узнает, то может отказаться. Новость превосходно отвлекает от катастрофы в штанах. Хераси! Юная леди чистит рыла Кирштайнам, а наш рыцарь благородно берет вину на себя. Феминизм шагает по планете. — Она тебя на руках, часом, не носит? Розочки не преподносит? — Я ненавижу драться! — Аквамарины вспыхивают золотыми искрами, на лбу блестят бисеринки пота, из правой ноздри вытекает темно-алая капля. — Ёпть! Простите, сэр. — Нахальная мелочь вытаскивает из кармана рюкзака коричневый пузырек и пакетик ватных шариков. — Все ok. Скоро пройдет. Привычно утираешь кровь. Ломкие пальцы ловко скручивают тампон, капают из пузырька прозрачную жидкость. Запрокинув голову на спинку сидения, ты обиженно смотришь в салонное зеркало. Вишневый рот кривится. Кадык на открытой шее ходит вверх-вниз. — Я бегать люблю. Тащемта. Ослепив аквамаринами, опускаешь ресницы, заставляя меня задохнуться и сжать зубы до скрежета. В трусах адски жмет. Это слишком даже для такого отброса, как ты, Ривай.

Я не хочу…

Пытаюсь сосредоточиться на застрявшем впереди желтом такси. Глядя в зеркальце, пассажирка на заднем сидении поправляет растрепавшийся пучок. Волосы неестественно светлые, длинная бледная шея. Подняв повыше пудреницу, пытается заколоть шпилькой непослушную прядь, поворачивается в профиль… Выпуклый лоб, точеный нос, слегка оттопыренная в вечном недовольстве нижняя губа. Ну привет, Бешеная моль. Какого тебе надо в двух кварталах от школы? Не верю я в совпадения. Сверлю взглядом обманчиво хрупкие пальчики, теребящие длинную стальную иглу с бледно-серой жемчужиной на конце. Кому ты собираешься вогнать изящный предмет дамского туалета в ухо? Что еще покоится на дне сумочки от Шанель, скрыто под белоснежным воротником апаш? Под просторным покроем пальто от Баленсиага? Под пафосным джеральдиновым «мешком» без проблем спрятать пару Узи. Да и пробить с ноги в челюсть легко, как два пальца. Ты не зря предпочитаешь этот бренд: движения не сковывает. Зачем притащилась, сука? А?! Мисс Леонхардт оборачивается. Стеклянный блекло-голубой взгляд нехотя пробегает по капоту Смитова броневика. А потом упирается мне в лоб. Тонкая бровь взлетает в притворном удивлении. Консильери Дока небрежно кивает и захлопывает пудреницу. Взгляд переползает на жирный затылок водителя. Стерва. Выезжаем на Центральную. Такси благополучно выруливает вправо. Бешеная моль со своим пыльно-розовым кашемиром и арсеналом укатила за очередной жертвой. Зря ты показалась мне на глаза… Или таки виноваты пробки? Но сейчас я благодарен тебе, Энни. Отвлекла. Позади снова вжикает молния рюкзака и шелестят страницы. Вижу на мониторе, как подопечная мелочь посасывает ручку. Запах, захлестнувший салон, теперь успокаивает, согревая с каждым вдохом. Обучить его, что ли, паре начальных приемов? — Эй, козявка, сегодня в семь жду в тренажёрке. Позорище быть задротом рядом с Микасой. Бросит ведь. — Э? Бросит? — Задумчиво хлопаешь ресницами. В твою взъерошенную башку такая мысль на огонек не заглядывала. — Мы два года дружим. Не бросит. Знаю — никуда девчонка от тебя не денется. К таким прикипают нафиг и навсегда. Сам бы ходил тенью. — Хрен с тобой, оставайся дрыщом. — Я приду, сэр. Глазищи сверкают вызовом, персиковые щеки отчаянно краснеют. — Может, и правда, не стоит? — откровенно подначиваю. — Подружка тебя спасет даже от свихнувшегося астероида и нашествия инопланетян. Решительно трясешь вихрами. — Приду. Останавливаюсь возле подъезда. Дверь «майбаха» только приоткрылась, а ты шальным олененком выпрыгиваешь на тротуар и резво скачешь в дом. Бэмби посреди чинного Манхеттена. Не глядя, сую подоспевшему пшеку ключи и поднимаю голову к клочьям свалявшейся овечьей шерсти, заслонившим солнце. Первая ледяная капля падает на висок. За ней другая. Ноябрь заволакивает город вязким равнодушием мглы… Перезагрузка ничего не дала. На записях камер, установленных в VIP-ах нет ни одного из подручных Дока. Разминая затекшую шею, выключаю комп. Неужто Моль припорхала одна-одинешенька? Ни разу не верю. Под певучие укоризны Саши — «нужно правильно и вовремя питаться, сэр» — оставляю на «острове» опустевший стакан и тарелку с остатками брусничного соуса. Ты так вкусно лопаешь сэндвичи с олениной, Эрен, а сам похож на олененка. Одинокого, заплутавшего в лесу с волками, рысями и горными львами. И мы оба нужны только для претворения планов мистера Смита в жизнь. Настоящих и будущих. Разумеется, в каждом доме на Манхеттене есть тренажерный зал, бассейн, зона СПА, баскетбольная площадка, мини-гольф и еще дохрена всякой тряхомудрии. Но, слава яйцам Фаберже, Смит не любит полировать мышцы в компании банковских управляющих и старушенций с титановыми суставами. А потому на втором уровне родимого пентхауса супружник оборудовал собственную тренажёрку с… нет, не с блэк-джеком и шлюхами. Напротив панорамного окна красуется вороненой сталью и черной эко-кожей классический монстр. Иначе и быть не может — мультибилдер Смита*** для Техасца-Смита! Также в хозяйстве имеются: беговая дорожка, степпер, «бабочка» для грудных мышц (на хуя?). В углу под потолком режет глаз ярко-красная пневмогруша, в другом, ближе к дверям, солидно свешивается набитый песком боксерский мешок… Так. Имитирующий скалолазание понтовый climber не подойдет нахальной козявке — ручонки слабые. Навернется. А вот уни-гравитон — то, что доктор прописал. Жду. Простой белый круг с черными цифрами показывает 7:15 после полудня. Мелочь нагло опаздывает. Ога. Или забилась в ванную и обоссалась от страха. Ты забыл о своем чарующем обаянии, Ривай? Дверь распахивается, и на пороге замирает взъерошенный пацан в пляжных шортиках. С футболки надменно смотрит остроухая длинноволосая красотка. — Перед зеркалом задержался? — демонстративно поворачиваюсь к часам. — Я думал, тебе брюнетки нравятся как Микаса. Или Меган Фокс. — Вы о чем, сэр? — Отступаешь назад, готовый в секунду удрать. — Не понимаю. Это Трандуил, король эльфов Лихолесья, — и улыбаешься. Солнечный зайчик вспыхивает в тренажёрке, залитой имитацией безоблачного дня. Из морских глубин всплывают, озорно поблескивая, золотистые звездочки. Я тону. — Мы будем заниматься? — Сам как думаешь? Снимай Трандуила. Спохватившись, стягиваешь майку. Теперь взгляд настороженный, выжидающий. Ну надо же — у нас, оказывается, пресс намечается! И темный пушок тянущейся от пупка дорожки прячется под резинку шорт… Заставляю себя смотреть выше: на пуговки сосков, тонкие ключицы… Спокойно. Трапеция выглядит сносно. Бицепсы небольшие, но четко очерченные. Трицепс никакой. Говоришь, бегать любишь? Колени сухие. Икроножные вылеплены неплохо. Щиколотки. Тонкие настолько, что могу обхватить их указательным и большим пальцами. Я благодарю мокрые хмурые небеса поздней осени за то, что надел кимоно. — На весы. Бросаешь Трандуила на скамейку возле двери и послушно встаешь на прозрачное стекло. Так, 138,89 фунта, соотношение костной, мышечной, жировой… Интересно, что считается нормой у сопляков? Сири — нахуй. Ладно. — Сейчас будешь поднимать гриф. — Один гриф?.. — обиженно. — Или 44,09 фунта, — покосившись на дуру имени Смита, отправляю мелочь на обычный тренажер для жима лежа. — Сюда. Устраиваешься и таращишься на меня снизу вверх. Наконец-то. — Попробуем-ка жим с моста широким хватом. — Глазищи круглеют, рот складывается буквой «О». — В спине прогнись! Я страхую. Вдох — поднимай. Выдох — опускай. Понятно? — опускаю гриф. Подхватываешь. Лицо становится пунцовым, вишневые губы сжимаются в тонкую линию, на скулах проступают желваки. Тужишься, пыжишься и — нифига. — Стоп. Ты не рожей вес жмешь. У тебя все напряжение уходит. Почувствуй плечи, пекторальные, трицепс, трапецию, дельто. Ясно? У пацана получается. Сам в шоке. — А вы, сколько жмете, сэр? Просить не сэркать бесполезняк. Проверено на Саше. Как же я хочу услышать свое имя, произнесенное вишневыми губами. И увидеть зовущее сияние аквамаринов в темноте. — Четыре синих «блина», — показываю на аккуратную стопку. — С каждой стороны. На раз. — Ни ху… Ой! Извините, сэр, — смотришь викторианской барышней, с чьих уст едва не слетело словцо из лексикона подвыпившей шлюхи. Покрытые нежным пушком щеки опять начинают неумолимо розоветь на мою голову. Не лги себе, Ривай. На головку. — Гравитон видишь? Знаком? Справишься? Двадцать-двадцать пять раз. Потом столько же подтягиваний на дуре у окна, — киваю в сторону Смитова мультибилдера. — Дальше — дорожка. — Ага, — радостно вскакиваешь и, повернувшись спиной, начинаешь деловито устанавливать противовес. Торчащие лопатки кажутся сложенными крыльями, спрятанными, скрытыми под персиковой кожей от мерзости мира… А я с позором в штанах сбегаю в душевую. Стены черного кафеля слепят со всех сторон антрацитовым блеском. Сдирая кимоно, задеваю болезненный стояк. Здесь не слышно твоего запаха, Эрен. Только едва ощутимый аромат морского бриза, напоминающего о глазах цвета моря у берегов острова Парадайз. Ровно три года назад Смит отвез меня туда в свадебное путешествие. На неделю. Погреться на солнышке подальше от собачьих ветров ноября. Дерганными злыми рывками дрочу под плеск тепловатой воды. Стыд и отвращение к себе медленно сжимают горло. Они не исчезнут в водостоке, как липкие струи кончи. Они совьются в грубую веревочную петлю. И каждый раз, когда я буду видеть твой взгляд, губы, персиковые щеки; каждый раз, когда ломкие пальцы будут перелистывать страницы тетради; каждый раз, когда на меня обрушится в пафосном салоне броневика запах ангела… Петля будет затягиваться, врезаясь в кожу. Собрав яйца в кулак, возвращаюсь обратно. Ты уже на беговой дорожке. По виску стекает капля пота, пухлый рот приоткрыт, коротенькие шортики не скрывают игру мышц бедра. Я спокоен, как мумия в музее Метрополитен, куда таскал меня одержимый респектабельностью муженек. — Сэты скину на телефон. Не останавливая бег, оборачиваешься: — А показать приемы? — А двадцать раз отжаться в стойке на руках? Блять… Не остановив дорожку, соскакиваешь и, едва не пропахав носом дощатый пол, ухитряешься выпрямиться: — Чего? Ровные зубы влажно поблескивают. Волосы торчат во все стороны света. Оставляя на смуглой коже влажную полоску, крупная капля пота повисает сверкающим камушком на коричневой пуговке соска. Дышишь рвано, загнано, а я благословляю библейского царя Онана за его изобретение. — Того. И этого тоже. Сейчас ты годен разве что неполиткорректно набить морду хромому инвалиду войны Севера и Юга. Как получишь, начинай потеть. Каждый день. Ясно? — Да, сэр. Кусая нижнюю губу, опускаешь глаза и, развернувшись, запрыгиваешь на движущуюся ленту. Значит, потенциал есть. Я не ошибся. — Беги, Форрест, беги. А мне пора ехать на стрелку с лучшим юристом бордельной империи.

Я не хочу верить…

Чайная папаши Ляна встречает новеньким дверным стеклом, привычным треньканьем колокольчика и янтарным светом бра. Только присел за любимый столик в углу — влетает очкастая. В своей взлохмаченной желтой шубейке она похожа на канарейку, пережившую удар молнии. — Привет, злобный карлик. — Плюхается на стул. — Щас отдышусь и все расскажу. — Ты чего такая встрепенутая? — Заезжала домой, кунов кормить… — Протирает запотевшие очки ядовито-зеленым шарфом. — Можешь не продолжать. Смотрим, как переплетаясь с оранжевым календулы, распускается коричными листьями «Корзина Будды», окрашивая воду в чайнике в золотистое. «Персик бессмертия» сегодня исключен из меню. Папаша Лян ставит перед нами белые тарелочки с шоколадным мункейком — «рад видеть, мисс Зоэ; приятного аппетита, мистер Леви» — и, шаркая найками, отправляется полировать стойку. Ханджи разливает чай в тонкие до прозрачности фарфоровые чашки, и воздух окрашивается ароматами апельсина, персика и нахальной календулы. Когда-нибудь я приведу тебя сюда, Эрен. Мы же можем просто посидеть в чайной. Можем ведь? Правда?.. — Док отправил подручных толкать наркоту на улицах, поскольку практически разорен. Новость заставляет поперхнуться. Осторожно приземлив чашку на блюдце, вглядываюсь в сверкающие окуляры, силясь понять, что за хрень происходит. — Откуда ценная инфа? — Со счетов. Личных и сети его клубов. Еще помощница некоего адвоката по бракоразводным процессам хреново паролит служебные материалы. Кароч… — запихнув в рот кусок начинки из водяного каштана, очкастая на секунду замолкает, — заклятый друг Смитти неудачно вложился в недвигу Санта-Моники, потом его брокер оказался идиотом… — Сербает чаем. — Об этой веселухе узнала Мэри и справедливо решила подать на развод. Пока мужнины бабки совсем не кончились. Она оставила его с голой жопой загорать на пляжах Калифорнии и свалила в родимый Остин. Ей с детишками — хорошо. Найлу Доку — плохо. Слушай, ты будешь есть? — Забирай. После таких новостей кусок в горло не лезет. — Я встретилась с нашей Молью и намекнула ей на продажу бизнеса. Учитывая наезд федералов, Док может согласиться. Возможно, войны не будет… Ты чай-то пей, — пододвигает мне чашку. — Представляешь, эта стерва заявила, что от меня воняет котом. Нет, сам понюхай, — тычет в нос всклокоченным канареечным рукавом. — Совсем не воняет… Давай долью, — хватает чайник. — Сегодня Бешеная моль порхала вокруг школы Эрена. Испуганно звякает упавшая ложка. Не чувствуя льющегося на колени кипятка, Ханджи закрывает ладонью рот. Папаша Лян поспешает с полотенцем «ай-яй-яй, вы не обожглись, мисс Зоэ?», а я в ауте. Потому, что впервые произнес твое имя вслух. Оно обволакивает рот горько-сладким чаем. Э-рен. Эр-рен. Эр-ре-ен. Нежное, терпкое на вкус… Я хочу пить тебя… — Сукаблятьвыебатьвсехкактусом! Не зря я снова в тир записалась, — радостный вопль пугает висящего под потолком ловца снов, ветряные колокольчики, связку китайских монет и пыльное чучело белого орлана. — Буду на всю железку прибегать к самообороне по причине угрозы жизни и имуществу! — Эй, дщерь Эллады, очнись. Пацан может угодить под раздачу. — Фигня. За ним присматривает лучший безопасник Большого Яблока. Местре…**** — Я не местре. У меня нет школы. — Зато есть черно-красный пояс, **** — поставив чайник на столик, пытается высушить полотенцем юбку. — Святые яйца, она не отстирается. Кошаки вчера шкаф вскрыли. Все костюмы угондошили. Настоящая котострофа. Слушай, мне завтра не в чем на работу идти. Придется заскочить куда-нибудь… — неожиданно замолкает. — Тебе страшно, Ривай? Папаша Лян безуспешно пытается вытащить полотенце из судорожно сжатого кулака «мисс Зоэ, возьмите другое». Ханджи недоуменно оборачивается и покорно отдает намокшую тряпицу. — Тебе страшно?.. — Ога, прям тут обдристался. А вот кто-то очкует. По очкам видно. На деле — я в ужасе. Скоро по городу загрохочут сорокпятые. На полицейской волне зловеще зазвучит «внимание всем партрульным. код 187*****». Доку нечего терять, и если он хоть немного похож на Смита, мы попали. А этим продрогшим вечером где-то в пентхаусе мальчишка с аквамариновыми глазами висит в скайпе со своей Микасой или уже сопит в подушку, позабыв закрыть шторы. И лунный луч ложится на ладонь лепестком лилии… Как той ночью, когда я смотрел на него. Чаепитие продолжается в растерянном молчании. Ханджи на автопилоте дожевывает мункейк. Я по глотку цежу золотистую жидкость. Она кажется безвкусной, остывшей, мертвой. Воздух пахнет бедой и плохо скрываемым отчаянием. — Проснись, злобный карлик, — кровь спартанцев (всех трехсот) снова забурлила. — Завтра могу скинуть Кейджу текущую бумажерию и приступить к операции по спасению твоей многострадальной задницы. — Спасибо. Под плинтус пока не скатился. Лучше в тире развлекайся. — Жлоб. — Сверкнув очками, поднимается со стула. — Припрет — сам приползешь. — Вали на хрен. — Люблю, целую, жду новой встречи. — А шубейка таки попахивает… Резко брякает дверной колокольчик, и Ханджи растворяется в мельтешении бликов ночного Чайна-тауна. Подытожим: у меня на руках висит принцесса Эрена, на плечах болит голова, а за окнами заведения папаши Ляна (извините за скабрезность) стоит конец ноября. Пора возвращаться. В полумраке гостиной Смит восседает перед очередной коллекционной бутылкой. И, заметив меня, хлопает ладонью по чертову бархату. Ждал? Зачем? — Ты забыл. — Взгляд снисходительно-понимающий. — Удели мне немного времени. Пожалуйста. Что я, блять, забыл? Присаживаюсь на краешек дивана. Надеюсь, сейчас прояснится. — Благодарю, — с преувеличенной деликатностью берет мою руку и трогает губами. — С годовщиной, Ривай. Египетское зеркало, высокие торшеры, залаченные волосы и льдистые голубые глаза расплываются, утрачивая контуры. Точно. В этот день, три года назад я позволил посадить себя на цепь. — Подарок. — На прозрачное стекло журнального столика ложится черный мешочек, рядом — алая папка. — Неинтересно? Хорошо, я сам покажу, — холеные руки извлекают откуда-то салфетку черного бархата, развязывают горловину и один за другим вытряхивают на бархатную поверхность сверкающие прозрачные камешки. Последним мягко выкатывается синий. Свет падает на безупречную грань, и тонкий луч на мгновение разрезает томный полумрак. Цветной бриллиант классической огранки «Роза Антверпена». — За восемь лет ты принял только два подарка — Фридриха и «мустанг кинг кобру» семьдесят восьмого. Когда Ханджи готовила брачный контракт, отказался владеть имуществом пополам со мной. Получал только грошовое месячное содержание, которое я предложил тебе сразу после нашего знакомства в «Зевсе». Пора с этим покончить. Здесь… — плавный взмах лилового рукава халата, — зарплата высококвалифицированного главы службы безопасности за семь лет работы. Сертификаты — в папке. Тебе не стоит отказываться. Потому что — diamonds are forever. Их легко продать. Где и когда захочешь. Смотрю на равнодушие камней. Кусок жизни, оцененный в каратах, прозрачности, огранке. Смит прав — отказываться глупо. Сложив камни в мешочек, открываю папку (вот и наступило твое время собирать брюлики, Ривай). В ней сертификаты GIA. На каждый долбаный камушек. Все красиво. Все законно. Все стерильно. — Вот и славно. — Супружник обнимает за плечи. Резиновый холод губ скользит по скуле. — Идем наверх?.. — У тебя есть заначка? — Сердце сжимается, в горле комом разрастается отвращение. И единственная возможность не свихнуться, не сблевануть на лиловый атлас Смитова халата — проглотить белую пилюлю. — Нуачо, гулять — так гулять! Доставай. Ироничная улыбка приподнимает левый краешек тонких губ, и муженек направляется к бару. В стильно потертом чемоданчике красного дерева аккуратно разложен набор сомелье. А под атласной подушечкой хранятся куда более вдохновляющие вещицы. Например, коробочка с «кислотой», а не с каким-то там плебейским экстази! Техасский джентльмен блюдет традиции. Молнией вспыхивает сталь ножа и таблетка разваливается пополам: джентльмен проявляет заботу о здоровье и боеспособности телохранителя ея высочества, наследницы бабла и надежды на светлое будущее. — Держи. Выхватив вожделенную дозу из наманикюренных пальцев, закидываю в рот и тут же запиваю из горла жгучей горечью коньяка. Понтовое бухло лавой льется в глотку… Херня. Скоро станет хорошо. Как оказался в ванной — не помню. Только струи воды, хлещущие спину. Они холодные? горячие? — не знаю. Вокруг медленно вращаются изменчивое мерцание антрацитового кафеля, слепящий свет ламп и дрожащая ртуть зеркал, отражающих смутно знакомое лицо. Черные волосы. Выпуклый лоб. Свинцовые глаза разрастаются до размеров гигантских мертвых планет… Кто это?

Я не хочу верить, что люблю тебя, Эрен.

Меня поднимают. И в ухо знакомый баритон говорит, говорит, говорит… Я лежу на кровати, и скользкие холодные пальцы по-хозяйски копаются в моих внутренностях. Перед глазами отплясывают ирландскую джигу яркие пятна. Оставляя багровые дорожки, резиновые губы слизнями ползут по грудной клетке. Липкие щупальца впиваются присосками в бедра, впрыскивая под кожу неоново-зеленый яд. В вихре разноцветья возникает искаженное похотью лицо и медленно тает. Стоя раком, захлебываюсь в вязком смоляном болоте. Кружат перед глазами, взрываются в мозгу, танцуют на лепнине потолка пестрые сороконожки. Тело трепыхается издыхающей мухой в путах лиловой паутины. Скомканная радуга. Я не знаю, когда это закончилось. Боль в растраханной кишке. Боль в прокушенной губе. Подушечки пальцев ощущают смятое, мокрое, липкое. Черная тень мелькает по освещенным луной завитушкам обоев. Ворон пролетел за окном?.. На полу пятном — алый прямоугольник, в центре которого расплылась чернильная клякса. Папка с сертификатами и мешочек с брюликами. Подарок. Ханжи вопят, что мы мерзкая опухоль на здоровом теле человечества. И грозят Адом, Шеолом, страданиями до скончания времен… Перекатываюсь на спину. В поясницу мгновенно впиваются железные крючья. Я смеюсь в переплетение виноградной лозы, украшающее потолок. Соображали бы еще воскресные пастыри и благочестивое стадо, о чем блеют! Голосят ощипанными попугаями, выплевывают цитаты из пыльных книжек, не потрудившись поскрипеть ржавыми извилинами над смыслом… Я врезался по уши в шестнадцатилетнего мальчишку, натурала, своего официального подопечного, а меня дерет на законных основаниях муженек. Это страшнее картинок с кривляющимися чертиками и кастрюльками, где в супе гаспачо бултыхаются карикатурные человечки. Теперь до лоха дошло: в тот треклятый день его жизнь рухнула. Утонула в кипящих безднах аквамариновых глаз. Не пугайте меня Адом. Я в нем живу. ПЫ.СЫ. Ривай называет Ханджи Зоэ «дщерь Эллады», потому что в этой реальности у нее греческие корни. Причина — фамилия. Зоэ — Ζωή (греч.) означает «жизнь»