Алые брызги на черном кафеле

Молитва капитана песка Саднят разбитые костяшки. Солнце с востока прицельно бьет в левый глаз. Дряхлый вентилятор не справляется с тропическим пеклом, и нам вариться заживо в этой жестянке шесть часов. Окраинные улочки Салвадора кричат запахом бугенвилей. Под их ализариновый хор выруливаю на шоссе до Камаму. — Донна Алехандра и ты, Эрен, слушайте меня ушами. Через два часа остановка на заправке для пожрать и посрать. В Камаму задерживаться не буду. До Ильеуса придется громыхать по грунтовке и хорошо, если не больше часа. Найдется, где переночевать — переночуем. Нет — поедем дальше. Я понятно объясняю? — Понятно. Вижу в салонном зеркале слипшуюся от пота челку и влажный блеск глаз. Прозрачные невесомые лучики тянутся к сердцу. Странное чувство. Словно ты хочешь что-то сказать. Мы катим в раскаленной машине по щербатой дороге мимо машущих вслед бледно-зеленых акаций. Золотистые искорки всплывают из аквамариновой глубины. Они пляшут, кружатся, складываются в причудливую вязь, и я считываю, как с листа, твое доверчивое дыхание. Шальной морской ветер влетает в окно, унося наваждение. Остается лишь незримая нить, тянущаяся от меня к тебе. Что за хрень? Кажется, у кого-то от жары мозги плавятся в розовые сопли. — Леви? — подает голос Саша. — Вам… тебе надо отдохнуть. Ты ушел в половине четвертого утра и почти не спал. Так неправильно. Давай, я поведу? Мисс Ханджи сделала мне международные права. — Валяй. Все равно до Камаму пилить прямо, прямо и прямо, пока не упремся. Съезжаю на обочину. Моя «женушка» непринужденно выпархивает из машины и усаживается за руль, а я, буркнув «ёпть» для порядка, перебираюсь на заднее. — Пить хотите? Протягиваешь бутылку воды и снова смотришь, будто зажатый в руке запотевший пластик только предлог, повод, причина… Прикрываю глаза. Отдых необходим контуженой головушке, но еще хочется понять — что же произошло несколько минут назад, когда ты настойчиво пытался поймать мой взгляд. Наблюдаю исподтишка. Обиженно закусываешь вишневую губу. Затем отворачиваешься и вытаскиваешь из кармашка распухшей сумки черные очки. Захлопнулся испуганной устрицей. Ладно. Хрен с тобой, принцесса. Бутылка воды остается лежать на сидении. Дрема ласковой рукой касается век. Всепоглощающий тропический зной уже не кажется беспощадным чудовищем. Почему так хорошо?.. Щеке щекотно. Тревожащий запах ангела касается нервов. К боку прижимается нечто, состоящее из локтей и коленок. Чертов пацан заснул, привалившись ко мне. Какого?! Тут места хватит даже четверке откормленных МакДаком теток из пригорода. Дышит в шею, гаденыш мелкий. Блять. — Где мы? — Десять минут назад, — Саша смотрит на консоль. — проехали Итуберу. — Донна Алехандра, за горючкой следишь или куда? Машину не заправила, Итуберу проскочила, перегрелась никак? Может, термопастой тебя? — Сэр… сэр, вы так хорошо спали, не хотелось будить, — упорно глядя на дорогу, она сбивчиво оправдывается. — Зато в настоящий момент мы опережаем расчетное время на сорок минут и можем задержаться в Камаму. Саша продолжает отчет, но ее речь теряется в мучительном сумасшествии возбуждения — пухлые губы пацана скользят по кадыку. От нечаянного прикосновения кожа начинает полыхать как от ожога. Лава. Огненная дымящаяся растекается по жилам, лишая остатков рассудка. Еще немного и… — А ну-ка, слез живо. Я тебе тут не кроватка под балдахином в президентском люксе, — выплевываю с усилием. — И так жарища, не потей на меня. Полусонный сползаешь по плечу, дергаешься и отстраняешься. — Извините, — шепчешь, открывая бутылку с водой. Залипаю на дрожь ресниц и обхватившие горлышко губы. Воображение услужливо подсовывает картинку, где ты — передо мной на коленях, вишневый рот плавно втягивает головку, а ломкие пальцы сжимают стояк. И трепет полуопущенных век, прячущий прозрачность аквамаринов, за мягкий блеск которых даже сдохнуть не жаль. — Бог велел делиться со страждущими. Оставь чуток. — Ага. Облизываешься, словно пил долбаную амброзию, а не стерильную водичку из супермаркета и протягиваешь бутылку. Улыбка на мгновение затмевает солнце. Медленно, по капле цежу тепловатую жидкость. В ней чувствуется сладость бриоша, терпкая свежесть календулы, дразнящий жасмин. Теперь я знаю вкус твоих губ. И на все насрать. Водоворот греха затягивает в бездну всех оттенков черного. Сил бороться нет. Да и желания — тоже. Въезжаем на окраину Камаму. Однако, весело. В уютном итальянском ресторанчике на набережной Рио Оройо донна Алехандра, изящно отставив мизинчик, накручивает на вилку спагетти, ты, облизывая пальцы, уплетаешь третий кусок пиццы с морской нечистью, а я усердно грызу наперченную куриную ногу, которая тут кучеряво называется Каччиаторе. За окном залив переливается то серебряным, то аквамариновым… Дерьмо. Кондиционеры пыхтят на полную, но жар опаляет изнутри. Швырнув на стол салфетку, топаю в комнату для мальчиков. Дрочу быстро. Со злобой и отвращением. Перехватывая дыхание, петля ненависти к себе захлестывает горло. Оттираю конец десятью футами ароматизированной яблоком туалетной бумаги, затем долго мою руки. До самых локтей. И понуро тащусь обратно. В зале Саша сдержанно беседует на ломанном португальском с красавчиком-хипстером в шляпе-канотье. Очередной турист из тех, что любят погорячее и, в конце концов, оказываются ограбленными и оттраханными в объятиях местных копов. — Алехандра, все нормально? — спецом подхожу со спины. — Знакомьтесь, Джон, — жестом достойным супруги сенатора на приеме в Белом Доме Саша указывает на меня. — Мистер Кудельман, мой муж. — Ме-е… Му-у… муж? Хлыщ быстро оборачивается. Смотрю в выцветшие голубые глазки. Ну-ну. Провожая взглядом резво перебегающего набережную горе-пикапера, понимаю, что очкастая оказалась права — «Лусия Мендес» шикарный привлекающий и отвлекающий от нас с Эреном фактор. — Рота, подъем. Поехали. Крошечный Камаму пролетаем насквозь за несколько минут. Мост через залив. Короткий участок шоссе. Дальше грунтовка. Держись, джунгля. Я еду, нахуй! Сначала все почти прилично — дорога прямая как стрела, плотно укатанная щебенка. Но у границы с Национальным парком Естадуал начинается развлекуха. Яма-колдобина. Яма-колобина. «Додж» ревет громче ужаленного в жопу слона. Растянутые ремни безопасности времен Ронни Рейгана не спасают от бросков вправо-влево. На заднем Саша шипит сквозь зубы по-испански, и это явно не молитва Деве Марии Гваделупской. Подвеска громыхает, карбюратор пердит страдающим несварением бегемотом, но старая рухлядь прет танком по рытвинам. Машину подбрасывает на ухабе. С воплем «мля!» нахальная мелочь ощутимо бодает лбом мой затылок. Справа деревья сливаются в расплывчатую зеленую массу. Слева пахнет йодом и гниющими водорослями океан. Вдруг ладошка осторожно поглаживает волосы, «Не больно?» — тихим шепотом по щеке. Мать Иемайя, что может дышать в глубине океана, пусть тебе хватит неба, помоги… Впереди белыми башнями на облачно-синем встают высотки Ильеуса. Заруливаю на подземный паркинг местного торгового комплекса. — Женщины и дети, марш в супермаркет. Саша, держи ключи, встретимся здесь. Сам отправляюсь в стройтовары. Потому что не доверяю ни расслабленной риелторше из Салвадора, ни организованному на скорую руку ремонту. Перфоратор, шуруповерт, пила по металлу, кровельные ножницы, медные провода… хватаю на всякий случай катушку силового кабеля (запас кармана не дерёт) масленку, несколько коробок гвоздей и шурупов разного калибра. У «доджа» восемьдесят третьего большой багажник, а до ранчо Смитовой матушки нам пилить по ровной трассе. Не считая выбоин и промоин. Но пересчитывать их я не собираюсь. На стоянке — картина маслом. Возле трех тележек, заваленных консервами, бутылками воды, банками, коробками, канистрами моющих средств стоит донна Алехандра на кабблах и со шваброй. Из багажника торчит мелкая задница в сползающих шортиках. Ты нарочно их купил на два размера больше?! Все. Доигрался, гаденыш маленький. Подхожу и отвешиваю смачный шлепок по упругому полужопию. Эффект превосходит ожидания, шорты сваливаются до колен, трусы под ними отсутствуют. Выныриваешь из черных недр. Завязывая веревки, сердито зыркаешь и хватаешь из тележки упаковку соуса для фейджоады. Саша обеспокоенно озирается вокруг. На стоянке кроме нас — никого, но таки чувствую себя идиотом. — Я узнала, что недалеко от ранчо находится поселок, где разводят свиней и кур, — растерянная девчонка усердно делает вид, что ничего не случилось. — Мне даже дали их номера телефонов. Еще там можно купить свежую рыбу, только надо приезжать не позже пяти утра, а то весь улов отвезут в Ильеус. Можно взять завтра машину? — Давай сначала дотрюхаем до родового замка, ладушки? Толчок в бок. Нахальная мелочь пихнула меня канистрой с красными иероглифами и просить пардону не собирается. Правильно. Дурак ты, Ривай. И уши у тебя холодные. После загрузки «американская классика» ощутимо проседает. Если верить сброшенным супружником фоткам, от трассы В100 до ранчо ведет асфальтированный участок. Правда, фотки сделаны лет пятнадцать назад. Что осталось от дороги, проложенной по приказу покойной матушки Смита, есть тайна, покрытая мраком и ужасом. Придется разбираться на месте. Часть покупок пришлось запихать в салон (Саша прихватила столовый сервиз на дюжину персон, десяток салатников, кофемашину и переносную барбекюшницу, на которой можно зажарить быка вместе с тореро) поэтому чертов пацан садится рядом. По ниточке, связавшей нас, скользит пьянящее, дурманящее, трепещущее. Это приносит покой и легкость. Чушь. Я теряю себя… Солнце миновало зенит. Теперь его лучи жалят горящими стрелами с запада. Куда я засунул свои «авиаторы»? Очки обнаруживаются в бардачке рядом с папкой риелторши и ключами от ранчо. Становится немного проще вести машину. Вдоль дороги вяло колышутся пыльные метелки низкорослых пальм. Потрепанные ветрами Атлантики, они цепляются за песок в бесконечном стремлении выжить. Изредка в отдалении мелькает изумрудная корона сейбы. Царица зеленого ада раскинула крону шатром победителя. Остальным деревьям предоставлена возможность свободно загибаться в сумраке дождевого леса. Время движется. Мне хорошо, когда ты рядом… — Вы… ты куда-то вляпался? Ну там, в Салвадоре. Краем глаза замечаю покрасневшее ухо. Нарочито рассматриваешь похожие на старые веники пальмочки. Никак принцесса все еще обижаться изволит? К чему тогда заводить светские беседы? Но по связывающей нас ниточке струится теплое, пробирается под кожу, игриво щекочет слева под ребрами. — Ты про руку? Забей. Ерунда и случайность. — Фигасе! Случайно о чью-то рожу костяшки в кровь разбил, — фыркаешь и по-детски хихикаешь. — Цыц, мелочь. А то выпорю. Посторонних нет, а сверкать перед нами голой задницей, тебе нравится. Кого соблазняем? Сашу или меня? Еле удержав руль, успеваю увернуться от неловкого удара. Злющий красный как помидор, метко плюешь мне в щеку. — Тише-тише! — испуганный возглас сзади. — Сэр, успокойтесь! Эрен, пожалуйста, пересядь сюда. Язык мой — враг мой. В растерянности притормаживаю у обочины. — Пошел нах, жлоб чугунный! — Хлопаешь задней дверью. — Просто узел развязался. Шорты новые. Их Ханджи купила. Не я размер подбирал. Тащемта. — Понял, осознал и страшно извиняюсь. Только бы Саша не заметила, как стерев слюну со щеки, жадно слизываю с пальцев твой вкус. «Через сто пятьдесят метров поверните налево», — размеренно извещает валяющийся на торпеде айфон. Приехали. Асфальт подъездной дороги растрескался, местами просел и выглядит так, словно по нему проскакали всадники Апокалипсиса. Сбрасываю скорость до двадцати. Матушка Смита отгрохала особняк истинно техасских габаритов. С перепугу показалось, что двухэтажная «дура» растянулась среди песка на целую милю. И насколько вижу, территория окружена витой свежеокрашенной чугуниной. Кованные ворота обвязаны цепями, их удерживает амбарный замок. На опорном столбе торчит серый бокс, похожий на останки древней сигнализации, которые никто не позаботился вырвать и упокоить. На плоской крыше отсвечивает серым металликом спутниковая тарелка. Хорошо, разобрались, как выглядит с заду, посмотрим — что с фасаду. Ключ легко поворачивается, тяжелая якорная цепь падает с неожиданно мелодичным звоном. Петли хорошо смазаны, ворота удается открыть в одиночку. Медленно и печально объезжаю дом, а там — сюрприз, мать твою. Эпичное сооружение представляет собой копию римского фонтана Четырех Рек. Супружник грозился свозить в Европу и доставал архитектурой барокко, но из его лекций я понял только, почему в католической Италии чертова туча пидоров. Еще бы! У них даже фонтаны разукрашены брутальными голыми мужиками. Пока любуюсь на рельефные задницы, из-под которых льются струи воды, ты проносишься мимо, теряя шлепанцы. — И-е-е! — Туча брызг во все стороны. — Холодная! Забив на образ голливудской дивы, Саша скидывает кабблы, усаживается на бортик и с облегчением погружает ступни в воду. Детский сад, штаны на лямках. А насрать. Добрались же, копать колотить. Так почему бы и да? Наклоняюсь зачерпнуть воды, чтобы смыть пот и дорожную пыль. Прохладная свежая, она остужает лицо, а твой смех отзывается сладкой дрожью в сердце. И не только. — Остыли? Молодцы, ребята. Пожалуйте на разгрузку. Я категорически обязан обломать всем кайф. А иначе — какой из меня главзануда?! Вдоль первого этажа тянется открытая веранда. Девять ступеней ведут к двустворчатой деревянной двери. Она по-простецки выкрашена помойно-коричневым. На фоне облицованных понтовым розовым мрамором стен режут глаза белый пластик стеклопакетов и четыре наружных блока кондиционеров. Нанятый риелторшей прораб явно не заморачивался со стилем. Огромное пустое пространство внутри разделено на три части: прямо — парадный зал с лестницей на второй этаж; слева в открытом проеме вижу кухню; на дверце справа желтенький стикер сообщает на английском «электрощит, вода гор. хол., интернет, фонтан» и сбоку смайлик. Улыбайся, ты — в Байя! Вопреки пессимизму в хозблоке оказывается чистенько. Подсвечивая айфоном, методично щелкаю предохранителями. Под потолком вспыхивает желтым лампа. Уже неплохо. — Ух ты, холодильник заработал. Сэр… Леви, здесь вмонтировали новую стиральную машину и посудомоечная тоже новая! — Саша визжит от восторга. — Эрен, включи кондиционеры и помоги поставить в кладовку бытовую химию. — Щас, пять сек. Топот ног, скрежет, грохот. Что там, блять, еще?! Захожу в кухню. Дверь кладовки красиво валяется на полу в окружении белых канистр и разноцветных коробок. Плавно кружась в свете люстры, пыль оседает на глубокое декольте донны Алехандры и твою смущенную физиономию. Причина эпичного падения обнаруживается быстро. Шурупы, удерживающие петли, съедены солью. Океанский ветер приносил ее в заброшенный дом не один год. Заменить ржавое железо тупо забыли. Э-эх… У кого — семь армий, у кого-то — взвод… а у меня растерянная девчонка, рукожопая мелочь, плюс кстати купленный в строймаркете инструмент. Ах да, в активе еще имеется благословение мифического папы Кудельмана. Справлюсь. * * * Безуспешно пытаясь уснуть, Эрен ворочался на сексодроме. По-другому кровать размером с теннисный корт назвать не получалось. Он впервые в жизни угодил во дворец на берегу океана, но это ни разу не радовало. К чему такая здоровенная спальня?.. Разноцветный абажур зажженной на тумбочке лампы разукрасил пестрыми бликами одеяло. Бесформенные тени прятались за книжными и платяными шкафами, креслами, бесчисленными колченогими столиками. Казалось, стоит единственному источнику света погаснуть, и тут же из темных углов повылезают желтоглазые демоны, адские гончие, вампиры, зомби и прочие подкроватные монстры. Два часа назад, когда он по приказу мордорского орка носился со шваброй по комнатам, обстановка казалась просто слишком пафосной и неудобной, а сейчас… Жесть страшно! Память услужливо подсунула дурацкое происшествие на стоянке в Ильеусе. Ничего такого Эрен не планировал. Скользкая полиэстеровая веревка действительно развязалась сама! Стало еще и обидно. Он подтянул поближе лежащий рядом ноут. Экран поприветствовал мужественным взором Арагорна, Эрен открыл анонимайзер, щелкнул мышкой Германию и приступил к поискам радужных сайтов. Надо все-таки матчасть изучить. У них с Мики был один знакомый «голубой» — приятель Кирштайна, Марко Ботт. Длинный как жердь, нос круглый год обсыпан веснушками. Спокойный, сдержанный, этот парень через два дня на третий вытаскивал своего чокнутого другана из переделок. Именно Марко помог Кирштайну отбиться от разъяренного торчка, которого тот кинул на бабки. Наверное поэтому, когда на баскетбольной площадке Марко Ботт будничным голосом сообщил всем троим, что играет за другую команду, Жан только буркнул: «Пока не целишься в мою задницу, все в поряде». Никаких интимных подробностей Марко тогда не огласил, само собой. А именно подробности сейчас интересовали Эрена больше всего. После двухчасового просмотра забористого бразильского порно, Эрен вкурил — надо рыть дальше, захлопнул ноут и вырубился. Снились рука с разбитыми костяшками, крепко сжимающая руль, свинцовые глаза, переполненные затаенной болью. И губы, шепчущие слова, которые очень хочется, но не удается разобрать. Утро приветствовало резким стуком в дверь и знакомым хрипловатым баритоном: — Подъем, ваше высочество, и вниз рысью. Пришлось рысью. Кухня сразу окутала незнакомыми ароматами. Удалось различить только свежесть цитрусовых и тонкую нотку розмарина. На завтрак Саша запекла рыбу в рисовой бумаге. Расставляя горчично-желтые тарелки, она рассказывала об утренней поездке на рынок, какой-то Жануарии с курями, о том, как задешево удалось купить петуха на бульон. Монолог прервал Ривай. Подозрительно уставившись на незнакомое блюдо, мордорский орк наморщил нос: — Ну, я так понял, нормальной яичницы живому человеку не дождаться? — В Байя все едят рыбу, Леви. Мне на рынке дали новый рецепт, — оторвавшись от чистки ананаса, Саша продемонстрировала заметку в телефоне. — Получилось muy bueno… очень хорошо. Эрен взялся за вилку. Рыба оказалась вкусной. Нашпигованная дольками апельсина и лайма она таяла на языке, оставляя во рту горчинку незнакомых специй. Но магнитом притягивал серебристый блеск цепочки на крепкой шее. Редкие острые взгляды исподлобья, иссиня-черные волосы, падающие на широкий лоб, заставляли поджиматься пальцы ног. Он почувствовал предательский жар, приливающий к щекам. Только не хватало сейчас кровотечения из носа. Блин блинский… Прихватив чашку с нарезанным ананасом, Эрен пробормотал «Сыпысы» и удрал в свою комнату к научным изысканиям об анальном сексе. Образовательный сайт нашелся сразу. После первого видео, наглядно демонстрирующего промывание кишечника при помощи душевого шланга, чашка с ананасами отправилась на тумбочку. Дерьмо. Во всех смыслах слова. Получается — где-то минут сорок на полную промывку кишок и столько же на отдраить остального себя, кабину, краны и собственно шланг. А если не успеешь потрахаться в течение четырех-пяти часов, процедуру придется повторить заново. Дальше шел длиннющий список возможных негативных последствий для здоровья при регулярном проведении подобных процедур, начиная от дисбактериоза и заканчивая овердофига разновидностей рака. Жопа. Во всех смыслах слова. Зажигательного бразильского порно больше не хотелось. Решив отвлечься на учебу, он открыл папку с надписью «злоебучие диффуры». Солнце жестко припекло щеку. Эрен потянулся, размял шею, выпростал из-под себя затекшую ногу (ее тут же закололо тысячей иголок) и уставился в окно. За чугунным забором мотались на ветру низкорослые пальмочки. Ар-декошные покои, ветродуй, острые пики кованого забора, запрет на выход за огороженную территорию и никаких диких обезьян. Сколько же сейчас времени? 16:43 — сообщил ноут. Фигасе! Покидав в себя резаный ананас, он скатился вниз, сунул чашку в посудомойку, с опаской покосился на кипящую на медленном огне кастрюлю и вышел на веранду. Зной окутал со всех сторон палящим дыханием. Ярдах в ста от фонтана волны лениво перекатывали по песку похожую на лакричные леденцы гальку. На горизонте вырастали из океанской синевы белоснежные облачные горы. Возникла глупая мысль: а что если попробовать до них доплыть? Ога. Вместе с Риваем в закат на белой яхте. Только вот солнце тут садится за деревья. Немножко не та сторона света. Пошло все на хрен и лесом! Эрен разбежался и нырнул в прибой. Раньше он плавал только в бассейне, зато неплохо. Даже успел записаться в новой школе в команду… Как там Мики? Мордорский орк не разрешил с ней переписываться даже с анонимайзером. Жесть. Волны ласково лизали кожу. Высоко наверху орала дурниной одинокая чайка. Эрен перевернулся на спину. Облака неумолимо заволакивали небо. Под лучами заката они превращались в мерцающую серую ртуть. Совсем близко послышался тихий всплеск. Показалось? Вдруг кто-то вцепился в лодыжку и с силой потащил вниз. Что за мазафака! Больно, блин! Инстинктивно вдохнув, Эрен зажмурился и приготовился надавать по щам местному Ктулху. Хватка внезапно разжалась и рука, похоже человеческая, ухватила за плечо. С перепугу он распахнул глаза. В зеленой прозрачности — черные волосы, колышущиеся вокруг бледного лба. Матовый свинец взгляда. Рассеянный солнечный свет, скользящий размытыми бликами по скулам. Воздушные пузырьки, срывающиеся с приподнятого уголка улыбающихся губ. Ривай. От изумления рот открылся сам. Соленая вода обожгла ноздри и глотку. Подхватив под мышки, мордорский орк дернул Эрена наверх. Тяжелый тычок между лопаток заставил закашляться. Отплевашись, он бестолково забултыхался на поверхности, но рука, обняв за плечи, поддержала. — Акул не боишься? Если нападет, морду попытаешься набить, как мне в машине? — Акулы? — Эрен поперхнулся остатками воды. — Пугаю. Матушка Смита знала, где строиться. Пляж защищают скальные рифы. — Свинцовые глаза подозрительно прищурились. Он, чего, собрался засмеяться? — Давай к берегу. Дождь скоро. Рука соскользнула с плеч. Стало немного одиноко. — Вроде не сезон?.. — А тучи не знают, они сводку погоды не читали и вообще — неграмотные. Тихий всплеск и… короткий смешок? — Тогда напрегонки! Эрен красиво, как ему показалось сначала, перешел с браса на баттерфляй. Только скоро перестало хватать дыхалки, а до кромки прибоя еще неблизко. Атлантика не бассейн. Ривай нагнал, хмыкнул и оставил барахтаться позади. Мордорский орк поглядывал на стремительно темнеющее небо, когда Эрен, нащупав ногами дно, поплелся к берегу пешочком. — Шорты подтяни и шевели шустрее ластами, Саша ужин приготовила. А тут ваше высочество потеряться изволило, ундину изобразить решило. Ну началось. Задолбал в корень! Опять обзывается. Вдруг Эрен застыл по колено в воде. Обида тихонько свалила нафиг. Между рельефных мышц, в исчезающем свете заката поблескивал на цепочке-кубинке сидящий на холме койот. Рука судорожно нашарила ключ. Есть! Не утонул. Облеченное «уф» невольно вырвалось из обожженного солью горла. — Снимай, когда захочешь поплавать или утопишь. Впрочем, лучше цепочку укороти. Ливень обрушился водопадом, не позволяя ухватить мелькнувшую мысль. — Пасиб. Не ответив, Ривай зашагал к дому. Прямые струи разбивались о широкую спину, стекая между лопаток. Эрен потряс головой и зашлепал следом. В паху тянуло. Мокрая ткань противно липла к набухающему стояку. — Я щас. Это… Переоденусь. Не давая встречающей на веранде Саше рта раскрыть, он влетел в зал и метнулся через две ступеньки наверх. Повернув дважды новенький замок, прижался спиной к двери. В черепушке мысли завернулись в ленту Мёбиуса, сердце трепыхалось пойманной рыбой. Уже в душе, уткнувшись лбом во влажный черный кафель, Эрен сжал набухший член. Как бы хотелось почувствовать сейчас другую руку — крепкую шершавую. Вот широкая ладонь проводит по спине, оглаживает поясницу, бесцеремонно проскальзывает между ног и сжимает мошонку… О-о-ох! И хрипловатый баритон шепчет те самые слова, которые так хочется разобрать, услышать, ощутить кожей. На стену брызнула первая струя. — Заканчивай водные процедуры, ваше высочество. Саше ужин разогревать нечем. Микроволновку не завезли, знаешь ли. Ну конечно, орк вскрыл замок и, если понадобится, вынесет «принцессу» из ванной на пинках. — Не вламывайся ко мне в комнату! — Стыд, страх быть пойманным, досада на себя — все это закружилось в буйный смерч отчаяния. — Не вламывайся! Понятно! — Пока отвечаю за сохранность твоей тушки, жди меня в гости 24/7. Ясно? Кто-то до сих пор тормозит и не въехал, что мы обыскали весь дом, и если бы я не увидел через окно второго этажа, как наша Ариэль изволит нежиться в океанских волнах… — Ой! — до Эрена доперло, стояк сдулся, руки лихорадочно закрутили краны. — Понял. Извини… -те, сэр. — То-то же. Оk, удаляюсь. Нарочито громкий хлопок двери заставил вздрогнуть. Отодвинув шторку, Эрен потянулся за полотенцем. И тут мысль, которая тенью мелькнула на берегу во время некстати разразившегося ливня, нашла, наконец, дорожку к сознанию. «Ривай носит койота вовсе не потому, что это просто стильная безделушка». В кухню Эрен влетел кубарем. Прихлебывая бульон из чашки, он не мог сдержать улыбку. Давился, кашлял, но не мог. Мордорский орк себя выдал. Сам того не зная. Что ж, начиная с этого дня, они будут плавать вместе каждый вечер. Вот. * * * Дождь прополоскал небо до невыносимой чистоты и яркости. Теперь до самого горизонта, оно поблескивает синими всполохами как древесный уголь, прогорающий в барбекюшнице, которую Саша с мелочью притащили к фонтану. Вечерний зной не набрасывается бешеным псом. Он ластится довольным кошаком, взъерошивая буйные каштановые вихры. Когда у тебя отросли волосы, Эрен?.. С боем победив два обнаруженных в обширной кладовке складных столика, донна Алехандра водружает на первый блюдо со стейками Портерхаус. Сегодня у нас ужин на свежем воздухе плюс урок кулинарного искусства. Нахальная мелочь притихла и старательно обмазывает здоровенный кусок мяса чесночным оливковым маслом. Пытаюсь делать то же самое. Только вишневая сочность закушенной губы дразнит напротив. Если бы я мог прикоснуться к тебе, Эрен… Наконец все три стейка брошены на раскаленный железный лист. Саша тычет в нос секундомером и велит перевернуть ровно через минуту! В суете мы как-то ухитряемся запаковать «запечатанные» стейки в фольгу. Торжественно опускаю крышку и по приказу шеф-повара, начинаю отсчитывать ровно семь минут. Ветерок бросает на потрескавшуюся плитку пригоршни светлого песка. Сквозь прорехи в листве полыхает оранжевым закатное солнце. Ты отпиваешь из запотевшего стакана сангрию и протягиваешь мне. — Здесь почти нет алкоголя. Бдительности не утратишь. В отблесках тлеющих углей розоватый напиток похож на темную кровь. На прозрачном стекле еле заметен след твоих губ. Медленно почти умираю. Мать Иемайя, чей дом за темной линией горизонта, повелительница синей волны, что же мне делать?.. * * * Спустя две недели после отбытия семейства Кудельман с Эреном Гонсалесом в Бразилию Ханджи ритмично почесывала Сони белый галстук, пока Бин упоенно точил когти о подлокотник многострадального диванчика. Все складывалось превосходно. Вроде бы. Консьержа объявили в федеральный розыск (Закклай подключился), и супостат нашелся на границе штата Нью-Йорк с провинцией Квебек. При нем были обнаружены документы на имя Бертольда Гувера, пять косарей нала, а в телефоне номер некой Грейс Келли (читай — Энни Леонхардт). Дебилушка пожадничал утопить гаджет в Гудзоне. Стоило только пшеку угодить в гостеприимные объятия ФБР-овцев, как мерзавец раскололся до самой задницы и запел соловьем. Да, блондинка на фото — мисс Келли. Да, он дважды встречался с ней. Да, во время второй встречи мисс Келли передала деньги и номер телефона, по которому он должен позвонить, когда семья Смит-Аккерман вместе с Эреном Йегером отправится в Джерси. Нет, на звонок ответила не мисс Келли, а какой-то левый чувак с мексиканским акцентом. Агенты Закклая радостно настрочили отчеты. Док поник под гнетом подколотого, подшитого материала. Смитти сиял серебряным долларом. Сама она готовила сделку по продаже лос-анжелесских клубов Мэри, а также генеральную доверенность на последующее управление ими на Майка Закариаса. Это ж великолепно, ёжкина тишь! Но все равно было как-то не по себе. Отхлебнув ромашковый чай из любимой пивной кружки, она вяло попыталась отцепить Бина от обивки и задумалась. Ханджи знала Ривая восемь лет. Шесть из них дружила с ним. На позапрошлый сочельник в чайной папаши Ляна он будничным голосом поведал историю знакомства со Смитом. А на открытии первого клуба в Майями они напились до зеленых человечков и трахнулись на работающем ксероксе в офисе (препринты до сих пор хранились в коробке из-под сапог в дальнем углу крохотной гардеробной); она изучила все оттенки похерфейса этого, на первый взгляд, вечно угрюмого чувака. По неуловимому для остальных движению бровей, по мимолетному изгибу губ, по изменению цвета радужки могла определить — доволен ли он или готов взорваться и разнести белый свет на атомы. И, побери ее титаны, такого взгляда в небогатом Риваевском репертуаре не было! Взгляда, обращенного к Эрену. В нем кружилась адовым вихрем смесь тоски, отчаяния, потерянной надежды и безумия. Тусклый свинец мерцал перламутром, когда злобный карлик смотрел на мальчишку. Странно. Вывод напрашивался один. Ривай влюбился. Возможно, впервые в жизни. И в своего подопечного. Нехорошо. Сейчас они в безопасности на одиноком ранчо между джунглями и океаном. Только синее небо, светло-желтый песок и тихий шелест лазурного прибоя. Как долго Ривай сможет держать член в штанах, когда рядом постоянно сверкают аквамариновые глазищи и открытая белозубая улыбка? Вопрос на миллион долларов. А ответа нет. В следующую порцию чая Ханджи щедро плеснула абсента. * * * Время идет под усталый шепот пальмовых листьев. Словно повинуясь ритму кашиши,* волны накатывают на берег, оставляя на песке влажную полосу. Однажды вечером донна Алехандра, после совместного распития четвертого кувшина сангрии, вытащила из кармана поварского фартука Ругер и предложила расстрелять хлам, пылящийся в кладовках покойной матушки Смита. Пока нахальная мелочь с энтузиазмом расставляла вдоль чугунного забора полусгнившие подушки, ржавые жестянки с непонятным содержимым и прочую хрень, я попытался не допустить и пресечь. На мои потуги подвыпившая «женушка» заявила, что дедушка вручил ей Кольт на десятый день рождения и преподал первый урок стрельбы по пивным банкам. …Неловко берешь пистолет и пытаешься целиться в потемневшую от старости деревянную балясину. Подхожу сзади, беру твои руки в свои: — Ты, вроде, правша? Тогда обхвати рукоятку средним, безымянным и мизинцем. Указательный — на бок рамки. Теперь левой рукой плотно обхвати правую. Так. Большой палец левой чуть вперед. Посмотри сверху. Видишь? Положение рук почти зеркальное. — Сосредоточенно киваешь каштановой башкой, а я впитываю запах ангела с примесью соли, оставленной океаном на загорелой коже. — Первую фалангу указательного — на спусковой крючок и не отводи ведущий глаз от мушки. Огонь! Короткий хлопок. Трухлявое дерево разлетается в щепки. Бухая девчонка победно визжит за спиной. Губы влажно скользят по скуле, легкое дыхание касается виска: — Спасибо. Манящее ощущение невесомости ласки не исчезло даже спустя четыре дня. Чувствую вишневую влажность на щеке, пока везу вас с Сашей в ближайший поселок на рынок. Торжище шумит и ругается. Воняет жареной рыбой. Донна Алехандра, постукивая кабблами по щербатому асфальту, разворачивается от прилавка с горами папайи к своей новой приятельнице, Жануарии-с-курями. А ты тащишь меня куда-то за угол в террейро** смотреть на бесконечный танец чернокожих потомков рабов. Останавливаемся в арочном проходе. Жрице в кипельно-белом тюрбане нет никакого дела до незнакомцев. Остальные, завороженные глухими звуками барабанов атабаке, мерно раскачиваются из стороны в сторону, склоняются к утоптанной земле, снова раскачиваются. Из приоткрытой двери тянет пригоревшим пальмовым маслом. А я замираю от прикосновения тонких пальцев к запястью. — Откуда узнал? Мы возвращаемся к рынку. Под сандалиями хрустит сероватый песок. — О том, что сегодня «исцеление духа»? Из интернета. У «матери святых»*** есть сайт. Нашел, когда серфил. Ты же запретил переписку с «большой землей». Обидно, блин, нет времени досмотреть до конца, — лениво пинаешь обломок кирпича и оборачиваешься ко мне. — В них, чего, правда, во время обряда вселяются духи? — Ориша. Называй правильно, — пропитавшая кривой переулочек вонь горелого масла не дает сойти с ума от дурманящего запаха ангела. — Задай вопрос на форуме. Гугл-переводчик в помощь. Надувшись, ускоряешь шаг. — Эрен, всем нужно во что-то верить, знаешь ли. Здесь молятся Христу, Деве Марии, приносят дары Иемайе матери рыб. Если нет надежды на людей, остается обращаться к святым, богам, духам. Я не знаю ответа. Спроси того, кто верит. Едем обратно. Саша бесконечно трещит о рецепте пирога с курицей и козьим сыром, где сначала надо приготовить два вида теста — желтое и зеленое. Если бы не наши с тобой вечерние заплывы, давно бы уже разнесло. — Донна Алехандра, скажи честно — планируешь откормить, а потом забить меня с Эреном на Рождество и потушить в гранатовом соке с апельсиновой корочкой? — Хорошо, готовить пикадиньу из телятины сегодня не буду, — с разочарованием в голосе. Снова ужинаем у фонтана. Журчание струй, плеск прибоя, тихий шорох песка по плитке играют тягучую мелодию тропического вечера. Ветер пахнет йодом, свежей выпечкой и тобой. И так каждый раз. Мука. Видеть капельки пота, стекающие по кадыку, слышать смех так похожий на перезвон колокольчиков в чайной папаши Ляна. Ловить случайные смазанные прикосновения, отзывающиеся сладкой болью… Как долго?! И сколько смогу сдерживать желание впиться в жилку, бьющуюся на виске, укусить до крови вишневую губу, содрать идиотские цветастые шорты с мелкой задницы?.. Мысленно матерю очкастую, Смита, Закклая. Что они там задумали провернуть с Мэри? Мне знать не положено. Рожей не вышел. Отодвигаю тарелку. Жалобно зазвенев, вилка падает на покрытый извилистыми трещинами камень. — Потом поем, — рявкаю на ни в чем не повинную Сашу. Иду к кромке прибоя. Растяжка и отжимания — хорошее средство от стояка. Когда на рабочей руке уже мозоли от дрочки. На горизонте расчерченное отсветом заката небо сливается с густой синевой океана. Набегающие волны все так же перекатывают лакричные камешки по мокрому песку. Ветер слегка остужает голову. — Она обиделась. — Шмыганье носом за спиной заставляет прервать отжимание на счете пятьдесят три. — Нет, не так. Ей плохо. Саша тебя любит… Ой! Не в том смысле… — растерянные глазюки распахиваются на пол-лица. — Захлопнись. Понимаю — в каком смысле. Чему вас только учат у Шадиса. Дуть на перемене и переть одноклассниц в кладовке со швабрами? Двух слов связать не можешь. — Р-рива-ай… Услышав свое имя, сорвавшееся с пухлых губ, замираю в ступоре. Ты выговариваешь его протяжно, будто пробуешь на вкус. Будто стонешь?.. — Ривай, ты обещал научить танцевать. Здесь нет тренажёрки… Я занимаюсь. Отжимания, приседания, скакалка, все что могу. Гантели в кладовке нашел. Тащемта. — Глазюки сверкают золотистыми искорками. — Покажикактытанцуешь! — выплевываешь одним словом. И, усаживаясь на валун, облизываешь свою чертову сочную губу. — Оk. Вдох-выдох. Дыхание в гармонии с движениями рук, ног, корпуса. Все на рефлекторном уровне. Тело должно действовать автоматически. Для этого нужно просто поймать ритм… В ушах звучит вибрирующий звон беримбау. Музыка и смерть. Танец и схватка. Красота и жестокость. Запредельность. Левую ногу назад ровно на шаг. Одновременно скручиваю корпус вправо. Левая зарывается в горячий песок. Шаг вперед. Начинаю «игру». Начинаю джигу. Размеренный ритм барабанов атабаке оттеняет фоном открытый звук натянутой до предела струны беримбау, уводящий в мир ориша, откуда дано вернуться не каждому. Скорость. Она подобна вихрю. Вихрь нельзя рассмотреть. Только почувствовать его сокрушительную силу. Тело скручивается по вертикальной оси. Уклоняясь от воображаемого противника, готовлюсь напасть. Превращаюсь в сжатую пружину. Правая нога чертит «полумесяц», невесомо задевая торчащие на макушке вихры. Если бы удар пришелся в висок, осколки костей уже вонзились бы в мозг. И ты бы корчился в агонии на светло-желтом песке. Но лишь раскосые глазищи распахиваются, превращаясь в глубокие моря, где живет одетая в аквамариновую волну Иемайя, матерь всего, повелительница луны. Ориша смотрит на меня твоими глазами… Шаг назад. Сгибаю левую в колене. Правая отведена как можно дальше и практически лежит на песке. В капоэйре — чем ближе к земле, тем лучше. Земля дает силу. Выбрасываю правую вперед. Большой палец легонько касается кончика носа. Опять не заметил, пропустил удар. Знаешь, я бы мог превратить твою смазливую мордашку в окровавленное месиво. Ты понимаешь это?.. Но пухлый рот лишь округляется в удивленное «О», на смену которому приходит улыбка. Гибкость. Упругость. Они противостоят жесткости и открытому напору. Согнуться — значит приготовиться к молниеносной атаке. Переход в стойку на руках и «ножницы». Так можно свернуть противнику шею. Ты — не противник… Но помни. Если смерть умеет танцевать, она танцует капоэйру. Затихает, затухает в подсознании гипнотический ритм. Возвращается размеренный плеск прибоя. Вода пенится между пальцами ног. Стемнело. Скоро прилив. — Помоги Саше занести столы обратно. Фокусирую взгляд на помпезном фонтане. Таймер зажег подсветку. Игра теней превратила античных качков в уродливых сатиров. Чувствую взгляд. Восхищение, возбуждение, радость впитываются кожей. Да свали уже нах! Физические упражнения на свежем воздухе от стояка не помогают. Проверено на себе. Придется-таки достать заначку. В ванной, отделанной проклятым черным кафелем, есть вмурованный в стену шкафчик. Обнаружил во время осмотра дома. Тайник установлен только в хозяйских апартах и предназначение его очевидно. Покойная матушка Смита знала толк в развлечениях. Я тоже использую сакральное хранилище по назначению. Надавив на четвертую слева от зеркала плитку, достаю обычную пластиковую баночку. На этикетке надпись «Аспирин». Это правда. Почти. ЛСД близок по составу к самому популярному лекарству в мире. Свинчиваю крышку. На дне лежат две плоские белые таблетки. Сегодня вечером мне нужно немного «волшебства». Бритва рассекает магическую пилюлю на две равные части. Убираю баночку на место. Под душем струи воды начинают окрашиваться в радугу. Закинулся натощак — жди быстрого прихода. Кафель больше не черный. Он переливается неоновыми оттенками зеленого, голубого, лилового… Подушки на кровати похожи на прозрачных медуз, выброшенных прибоем на камни. В немыслимой дали за окном луна поднимается над густой синевой океана. Черный бархат небес усыпан сверкающими алмазами. Кажется, в другой жизни валяется засунутый в нижний ящик комода мешочек с брюликами?.. Подарок? Да, плата от супружника за службу и задницу… Скрип на грани слышимости. Дверь? Забыл запереть? В оранжевом прямоугольнике — четкий силуэт. Растрепанные волосы. Длинная шея. Прямые плечи. Торс, резко сужающийся к бедрам. И сильнее кислоты накрывает запахом ангела. Я протягиваю руку видению… Ладошка тонко подрагивает в моей. Вибрация превращается в мелодию нежности. С кончиков пальцев срываются крошечные шаровые молнии, проникают под кожу запястья и проносятся раскаленной лавой по венам. Иемайя, повелительница луны, щедро льет серебряный свет на каштановые пряди, выпуклый лоб, острые скулы. Переливающиеся капли оседают на алых вишнях. Сжимаю до хруста руку, сгребаю волосы на загривке в горсть и, опрокинув податливое тело в колышущуюся постель, впиваюсь в пухлый рот. Жаркая влажность дразнит календулой, пьянит жасмином, топит сознание ликующей дерзостью амаранта. Задохнувшись, разрываю поцелуй. И тут же чувствую, как твои губы благодарно касаются моих лепестками цветущей майским полднем яблони. Почему ты такой настоящий? Неловко обнимаешь, прижимаешься, тихонько всхлипываешь в ухо, а я ловлю поцелуями пульс на шее. Чуть отстраняешься. Молча смотришь. Аквамарины полыхают золотистыми искрами. Ненадолго задержавшись на кончиках ресниц, они слетают сверкающим роем, рассыпаясь по смятым простыням. Лунный свет стекает по твоим ключицам. Слизываю его пряную сладость. Что это? Чувствую скользящие по волосам ладони. Юркий язычок исследует влажными прикосновениями ушную раковину. Тело прошивает насквозь раскаленной стрелой от покалывающего ощущения подушечек пальцев на затылке. В черноте воздуха сплетаются неоновые спирали. На фоне исполинского лунного диска торжествующе воет койот, победивший саму смерть. Губы покрывают неумелыми чмоками грудь, живот, ниже… А-а-а, блять! Ты захватываешь головку… И осторожно посасываешь ее, словно розовый чупа-чупс. Прохладные пальцы. От их прикосновения к ноющему стояку бросает в крупную дрожь. Вверх-вниз, вверх-вниз. Откуда, сучонок, знаешь, что надо вбирать в рот яйца?! — Ух ты ебаный нахуй! Яростно толкаюсь в ласкающую руку и взрываюсь свихнувшейся звездой. С чавканьем выпускаешь изо рта мошонку и собираешь языком кончу. Сердце в грудной клетке звенит бронзовым колоколом. Подыхаю. — Понравилось? — доносится из параллельных миров. Смеешься напротив, окутанный то ли серебристой сетью, то ли океанской пеной. Ну держись. Подхватываю под коленки и опрокидываю навзничь. А у тебя красивый. Ровный с круглой головкой, на которой выступила первая жемчужная капля. Мозг рвут желтые, алые, лиловые вспышки. На краю сознания мелькает мысль: «Так еще не вставляло никогда». Комната расширяется до размеров вселенной. Мальчишка, распростертый на сверкающих золотистым простынях — ее центр. Напряженные мышцы подрагивают под губами, пока выцеловываю Млечный путь к торчащему колом члену. Куда ручонки тянешь? Потерпи, гаденыш мелкий. Сделаю тебе хорошо. Пробую на вкус. Ты солоновато-сладкий. Как плывущий в океане жасмин. Никогда не думал, что заглатывать хер так приятно. Сквозь победный вой койота долетает сдавленный стон. Не закрывай лицо, Эрен. Смотри. Кончиком языка — по уздечке. Вот так. Пальцами — по набухшим венам, осторожно надавливая. Чтоб по телу рекой пронесся синий огонь. Подхватываю скатившуюся с головки жемчужную каплю. И снова заглатываю. Долбишь в глотку, нахальная мелочь? Ничего. Можно. Тебе — можно. Кончаешь, скорострел? Захлебываюсь расплавленным металлом. И впиваюсь в загнанно дышащий рот. Поиграем в снежки?.. Сон. Он приходит неожиданно. Дотрагивается до плеча и зовет в забытье. Рано. Целую твои прикрытые веки. Ресницы промокли от слез. — Слышишь меня? — стискиваю беззащитно трепещущее горло. — Никому, никогда не позволяй целовать свои глаза. И запомни, гаденыш, твоя дырка принадлежит мне. Бессмысленное заклятье. Засыпаю, стараясь запечатлеть тающее видение в памяти. Влажные вишни — теплом по щеке, длинные пальцы — нежностью по волосам… Аудиенция у чуда закончилась. Прощай… * * * Эрен осторожно перебирал смоляные пряди. Стараясь не разбудить, смахнул капли пота с бледного лба. Рядом с ним заснул его собственный орк. В этом сомнений не было. После того как они с Сашей затащили обратно в кладовку столики, пришлось подметать веранду и вокруг фонтана. Это отвлекло от мыслей об игре мышц под бледной, почти не тронутой загаром кожей, о плавных движениях, мгновенно переходящих в смертоносные броски, о танце, который едва не заставил кончить прямо на берегу. После эффективной работы метлой Эрен с чистой совестью (завтра орк не будет нудеть, что кругом срач) взбежал вверх по лестнице. Блин блинский! Дверь в комнату Ривая всегда закрыта. Плотно и на замок. Но сейчас в темноте проема виднелась сидящая на кровати фигура: свет луны четко очерчивает профиль, плечи опущены, бедра прикрыты полотенцем. Шорты и майка брошены посредине комнаты. Непонятно. Ком подкатил к горлу. — Что-то случилось? — Эрен замялся на пороге. — Позвонил Эрвин? Или Ханджи? Нам, чего, пизда? Ривай его не услышал. Только повернулся и протянул руку. Шаг. Еще один. И еще. Эрен почувствовал шершавость сжавшей его пальцы ладони… Воспоминания оборвала теплая струйка на верхней губе. Опять льет. Три недели — ничего. А щас — получите. Он подорвался с постели, споткнувшись о собственный шлепанец, едва не рухнул и рванул в ванную. Смочил холодной водой полотенце, постарался пристроить к переносице, но толку от компресса получилось ноль на массу. Зажимая ноздри, распахнул стоящий в углу шкафчик. Аккуратная стопка труселей на верхней полке, три серых банных халата на плечиках. Даже ватных шариков нет. Попадос! Лечилки в тумбочке. В его комнате. Придется топать к себе, пока не загадил юшкой пол. Натянув шорты, Эрен выскочил в коридор. Непруха! Кровь остановилась быстро. Затолкав в ящик пузырьки и отдышавшись, он уставился в трюмо, стоящее в углу комнаты. Чо за мазафака?! Подошел ближе. Зеркала, увитые надоевшей до зубной боли ар-декошной виноградной лозой, отразили с трех ракурсов спутанные волосы, горящие глаза, распухшие губы, багровеющие пятна на шее… На ключице отчетливо проступал след укуса. Отражение недвусмысленно констатировало — тебя отымело отрядом морпехов!!! Саша обязательно заметит! Пристанет с расспросами: «Где ты нашел девушку? когда вы успели встретиться?» и придется выкручиваться. Где-то в чемодане должна валяться водолазка… И надо какбэ в душ. Ноги почему-то не шли. Не хотелось смывать с кожи запах Его прикосновений. Эрен осторожно потрогал языком прокушенную нижнюю губу. Ощутил медный привкус крови и горьковатую соленость собственной спермы. У него случился настоящий секс, получается? А гори оно огнем, и ебись оно конем! В два прыжка долетев до кровати, он рухнул пылающей физией в подушку. Нащупав вторую, припечатал ее к макушке. Хотелось спрятаться от зеркал, от неуверенности, от самого себя. Щеки полыхали, угрожая прожечь дыры в льняной наволочке. От сумасшедшей смеси восторга, смущения, эйфории, неловкости буквально скручивало. Воспоминания теснились в черепушке, пихали друг друга локтями, каждое стремилось вырваться вперед и заставить вновь почувствовать шершавый жар ладоней. Руки Ривая. Они были повсюду. Каждое, даже самое легкое касание — мучительно-сладкий ожог. Тело превратилось в податливую субстанцию, в долбаный растаявший пластилин. Но не только это. Эрен помнил, как напряглись и без того каменные бицепсы, когда он решился обнять мордорского орка, как из груди вырвался порывистый вздох, когда он решился дотронуться до торчащего колом члена, как едва слышное гудение кондиционера заглушил рык голодного зверя, когда он попробовал взять в рот… Идиота кусок! Не смог в нормальный минет. Подавился. Только головку облизал и попытался мошонку всосать. Почему в бразильской порнухе отсос делают на изи? Та-а-акие хуищи глотают. В паху зашевелилось. Рот Ривая. Жадный, жаждущий, заглатывающий. Умелые губы ласкали, мучили, доводили до щенячьего скулежа, до дрожи, до агонии. Может, вернуться к Нему? Залезть под одеяло, заснуть, прижавшись к широкой спине, а завтра проснуться вместе. Обломись. Эрен с досадой отшвырнул подушку. Хозяйские комнаты — смежные. Утром Саша обязательно постучится с хозяйственными вопросами. А, фигня. У них впереди много ночей. Орк разведется с Эрвином и уедет из города. Через год и три месяца самому Эрену исполнится восемнадцать. Он свалит из пентхауса, из школки, из Нью-Йорка. Они встретятся в Санта Фе или в Альбукерке. Будут жить вместе. Ривай — не олигофрен, тащемта. Он придумает что-нибудь. Придумает ведь?.. Обязательно придумает. Сон навалился стремительно и сразу. * * * Просыпаюсь внезапно. Жалюзи подняты. Луна безразлично висит за окном. Подушка пахнет тобой. Скомканное одеяло пахнет тобой. Липкое на одеяле. Тоже пахнет тобой. Честный у супружника дилер. До сих пор не отпускает. Ладно, схожу ополоснусь, и крыша встанет на место. С кислотой пора завязывать. Хватит увлекательных экскурсий в синтетический рай. Нашариваю в темноте выключатель… Свет ослепляет. Глаза привыкают не сразу. Размытое пятно оказывается отдраенным до сияющей белизны умывальником. Что за странные пятна на полу? Утром сам протер каждый дюйм — откуда грязь??? Присаживаюсь на корточки. В мертвенном освещении алое вспыхивает на черном. Пальцем размазываю свежую каплю. Пробую на вкус. Он — медный. Взгляд мечется, замечает рассыпавшиеся по черному кафелю алые брызги. Руки трясутся. Ноги становятся ватными. Безвольно заваливаюсь набок. Алые брызги. Распахнутые мертвые глаза Изабель. Оскал умирающего дяди Кенни: «Прощай, коротышка, свидимся в Шеоле». Облизываю губы. На них подсохла конча. Смятые простыни в спальне, где воздух напитался сводящим с ума запахом ангела. Разрозненные кусочки пазла складываются с законченную картину. Обдолбанный урод, затащил шестнадцатилетнего пацана в постель. Алые брызги. Доказательство вины и приговор. Защищая тебя от Найла Дока, Энни Леонхардт, ее бойцов, забыл: первая угроза — я сам. Цепляясь за стены, поднимаюсь. Встаю под душ. Подставляю лицо холодным струям. Вода смывает пьянящий запах с кожи. Если бы плеснув на мочалку лимонный гель, можно было очистить душу… Вытираюсь, тщательно выбираю одежду. Майка и свободные штаны на завязках — то что нужно. Сознание — ясное. Сердце — умерло. Душа — пепелище, где нечем дышать, не слышно ни звука, лишь серая пыль смешивается с желтоватым песком. Стою перед дверью твоей комнаты. Запасной ключ бесшумно поворачивается в замке. Лунный свет расчерчивает стены сквозь жалюзи черно-белой зеброй. Вслушиваюсь. Из ночной тишины доносится спокойное ровное дыхание. Спишь. Что ж, пожалуй, это хорошо. У меня есть возможность поступить правильно. Единственный раз за дерьмовую жизнь. Жидкость в ведре воняет мерзкой цветочной отдушкой и хлоркой. Любимое моющее средство Саши отлично подошло. Квадрат за квадратом — швабра убирает с черного кафеля начавшие темнеть капли. Сдергиваю с матраца мятое липкое, завязываю в узел и тащу вниз. Запустив программу, смотрю в круглое окошко стиральной машины на взбитую пену. Возвращаю ведро и швабру в кладовку. Уборка закончена. Иду по бесконечному коридору второго этажа. В апартаментах, бильярдной, кальянной, среди затянутой чехлами мебели, в царстве затхлости должно найтись то, что мне нужно. Вот оно. Дешевая шкатулка из расписной фанеры, непонятно как оказавшая среди пафоса розового мрамора и итальянской бронзы. Подойдет. Распиливаю фанеру на обеденном столе красного дерева. Ты больше не увидишь меня, Эрен. Вернешься к своей подружке, к Ханджи, к Смиту и проживешь долгую жизнь, где самыми большими несчастьями станут забытые в прихожей ключи от гибридного авто и ссора с Микасой по поводу цвета штор в детской. Мебельным степлером скрепляю пестрые дощечки. Первый раз за дерьмовую жизнь собираюсь принести жертву. Кто я? Шабесгой, фэйгалэ.**** Ни рода, ни племени. Я — капитан песка, что течет сквозь пальцы, и могу обратиться с молитвой только к Матери рыб. Воск плавится в стальной кастрюльке. Кисточкой промазываю стыки. Он застывает быстро. Дар для ориша готов. Луна выстелила белым сиянием путь от крыльца до горизонта. Держа кораблик, нагруженный куском пирога и орехами кешью, захожу в темную синеву океана по грудь. — Мать Иемайя, чьи браслеты сделаны из свинца, пусть тебе хватит неба. Я не могу отдать свое сердце. Оно принадлежит Эрену. Повелительница Луны, что танцует подобно волне в урагане, пусть тебе хватит ветра. Я не могу свою отдать душу. Она принадлежит Эрену. Дарительница счастья, что держит в руках пронзающий луч, пусть тебе хватит солнца. Я не могу свое отдать тело. Оно принадлежит Эрену. Прародительница мира, что может дышать в глубине океана, прими в подношение эту простую пищу. Я прошу за Эрена. Пусть его лодку минуют бури, а сети принесут богатый улов. Одари его силой соленых вод. Seja assim.***** Опускаю кораблик на воду. Этой ночью стоит полный штиль. Суденышко отплывает на фут. Потом на пять. Потом на десять. Бредятина. Чушь. Суеверие. Но икры сводит от напряжения, кулаки судорожно сжимаются, сам готов забиться в конвульсиях от ожидания. Мать Иемайя, не лишай тени надежды! Внезапно покачнувшись, кораблик исчезает в темной синеве. Жертва принята. Прочная сумка, купленная в строймаркете, быстро заполняется немногочисленными пожитками. Осталось переодеться в сухое и валить прочь. К рассвету дойду до поселка. Там на попутке до Ильеуса. Дальше — Минас Жераис. Добывающим изумруды старателям всегда нужны крепкие руки… Лихая цыганщина доносится откуда-то из параллельного мира. Где чертов айфон? Лихорадочно роюсь в куче вываленного из шкафа барахла. Нашел. — Во имя отца нашего Альтрона, где тебя носит? — вопит трубка. — Пятый раз звоню! Все закончилось. Точнее, финальные закорючки будут поставлены на открытии «Зевса и Ганимеда», на Рождество. Док прибудет без ансамбля. Сам бля. Один бля. Официально его бизнес купит Мэри… — Не ори как потерпевшая. Бабло Доку отвалит Смит? — Дело мгновенно принимает другой оборот. Кажется, Минас Жераис больше не актуален. — Кто отправится управлять клубами? — За хозяйством в LA будет присматривать Майки. А щас бери ноги в зубы и — в Ильеус. Сегодня у нас двадцать второе? Упс, уже двадцать третье. Двадцать пятого Ривай Аккерман должен отнести себя любимого на торжественную церемонию. Смитти приказал. Саша и Эрен пока остаются. — Ну если Король повелел — куда деваться. — Некуда, злобный карлик. Потому проверь почту. Маршрут построила, электронные билеты оформила. Только ковровую дорожку не раскатала… — неожиданно замолкает. — Эрен в порядке?.. — Не чихает, заботливая ты наша. Кошакам пламенный привет. Швырнув телефон на голый матрац, мысленно ухмыляюсь. Планы изменились. Кому нужно исходить потом в зеленом аду, когда можно забрать готовые камешки из ящика комода. Стучу в дверь смежной спальни. — Донна Алехандра, подъем. Саша открывает в ночнушке с Ругером на изготовку. — Нападение? — Расслабь булки. Нужно срочно уехать — Смит вызывает обратно. «Додж» забираю. Оставлю на стоянке аэропорта в Ильеусе. — Да, сэр, — опускает пистолет и вопросительно смотрит. — А Эрен? Когда мы сможем вернуться? — Думаю, до Нового года. Проблема с Доком решена. Остались формальности, — изображаю дружелюбие. Девчонка заслужила немного тепла. — Не бойся. — Хорошо, сэр. Вам помочь собрать вещи? — Лучше запри за мной ворота. Движок заводится мгновенно. С места трогаюсь, не оглянувшись. Утром нахальная мелочь узнает от Саши, что Ривай летит в Нью-Йорк. Сегодняшняя ночь останется в его памяти интересным экспериментом. Не более. Двухмоторный самолетик подпрыгивает на раздолбанной взлетной полосе. Ильеус остается внизу кучкой высоток, окруженной россыпью старых домишек. Далеко в океане поблескивают крошечные точки. Рыбаки отправились за уловом. Рассвет встречаю на борту из Салвадора в Нью-Орлеан. Дальше шумная Атланта, за ней — город дождя и тумана. Прощай, Эрен. По дороге из аэропорта набираю очкастую. Провернуть задуманное, удастся только при активной поддержке Смитова адвоката. К ней — в первую очередь. Поднимаюсь на этаж. Дверь нараспашку. Из залы доносится бодрый вопль: — Заходи, злобный карлик! Тут посылку доставили. Примерить надо. — Родное сердце, ты, пока меня не было, Академию обнесла? — Бежевая рубашка, лосины в облипочку, кожаная микроюбка и высоченные блестящие ботфорты; все тело перетянуто черными ремнями. Очкастая представляет собой зрелище не для слабонервных. — Что-то не припомню, когда наши БДСМ-щики такой сбруей закупились. Зимняя коллекция? Новинки из Тая? — К комикону в Сан-Диего готовлюсь. Это форма Разведкорпуса из анимэ… — Тебе не наряжаться госпожой надо, а чердак проверить на протечку. То Альтрон с Мегатроном, то в аниму ударилась. К мозгоправу запишись. — Давай к делу. Зачем принесся прямо сюда? Могли бы спокойно переговорить завтра утречком. — Я решил свалить. Мне нужно заявление о разводе и еще кое-что. Поможешь? Ловкими движениями расстегнув пряжки, очкастая запихивает сбрую в картонную коробку на диванчике. Медовые глаза тревожно темнеют. — Приговор окончательный? — И обжалованию не подлежит. — Ты, конечно же, никогда не пылал нежными чувствами к Смитти, но столько лет вместе… Почему сейчас? Говори. Губы сжаты, на скулах играют желваки. Мисс Зоэ включила боевой режим и мне не отмазаться. — Ответить могу. Боюсь, ответ не понравится… — надо что-то сказать, как-то продолжить. Слова застревают и не выходят наружу. — Я закинулся кислотой и переспал с Эреном. От оплеухи не уворачиваюсь. Заслужил. Щека тут же начинает гореть — у очкастой рука тяжелая. — Мразь. — Коробка летит на пол. — Изнасиловал пацана… — Не насиловал. Отсосал. Больше ничего. Я… я… люблю его. — Блять. Растерянно всплеснув руками, очкастая бредет на кухню, возвращается с бутылкой абсента и двумя пивными кружками. Молча разливает ядовито-зеленое пойло, сразу опрокидывает свою порцию и плюхается на диван. — Как он? — Спал, когда я уехал. — Хорошо… — Звонил Саше из Нью-Орлеана. Они вдвоем благополучно забрали машину из Ильеуса. — Хорошо… — Поможешь? — Да, — хлопнув руками по коленям, вскакивает на ноги. — Бланк заявления о разводе распечатаю, документы об отказе от опекунства оформлю. Но Закклай и Смит не отпустят тебя из бизнеса. Думал об этом? — Наш великий и ужасный намеревается явить свой светлый лик на подписании исторического пакта? Родная мама не могла бы порадовать меня лучше. Мисс Зоэ, у нас есть компромат на начальника Криминального Следственного управления? — Вагон с телегой, — губы расползаются в улыбке почуявшего добычу маньяка. — Сделаем так… Спустя пять часов плодотворной работы, бутылки абсента и спихивания кошаков с ноута благополучно заканчиваем. Пути отхода подготовлены. Осталось заскочить в родимый пентхаус и таки выспаться. Завтра все решится. Шаги отдаются гулким эхом. В гостиной пусто. Мистер Смит слишком занят подготовкой к открытию своего любимого детища, чтобы попивать вечерний коньяк. Высокие торшеры освещают тебризский ковер. Царит музейная тишина. Черный кафель в ванной не вызывает эмоций. Я мертв? Что ж, по городу расхаживает немало живых мертвецов. Они одеты в бренды, популярны в инсте и Твитере, но, как и зомбаки Джорджа Ромеро, питаются чужими мозгами. Цель у меня одна — свалить из города. Не останусь здесь даже живым трупом. Черный мешочек и красная папка лежат под старыми фланелевыми рубашками. Вытряхиваю голубенький камушек. Он красиво переливается радугой на ладони. Достаю из папки сложенный вдвое лист плотной бумаги. Желтоватый цвет, матово-золотистая печать, слева — описание, справа — чертеж и таблица. Подтверждение подлинности брюлика. Здесь вам не тут! Пока благородный бриллиант не скатился от возмущения с грубой руки трущобной гопоты, запихиваю его в баночку из-под экседрина, заматываю крышку скотчем и отправляю на дно дорожной сумки, сертификат летит туда же. Сверху кидаю одежду, Кольт пайтон, четыре коробки патронов, две опасные бритвы в чехлах. Готово. Теперь спать. День, который навсегда вычеркнул из календаря моей жизни цифру двадцать, начался с размытых облаков на мутном небе и снежной каши под колесами «мустанга». Еду завтракать к папаше Ляну. Чайная мигает гирляндами. К стеклянной двери прицеплен еловый венок из пластика, утыканный золочеными шишками и красными бантиками. Потеснив чучело белого орлана, с потолка свешивается искусственная омела. В дальнем углу, рядом с улыбающимся Буддой устроен рождественский вертеп с откормленным младенцем в блестящей люльке. Это Америка, детка. Папаша Лян пытается расспрашивать о здоровье. Отмахиваюсь. Он задумчиво кивает и подает Букет Императора. Персик Бессмертья вычеркнут из меню навсегда. Знакомый аромат не вызывает успокаивающего чувства. Вкуса почти не ощущаю. Но мне будет не хватать любимого столика, свежих мункейков и потемневшей от старости деревянной стойки. Пора к очкастой. Мисс Зоэ как раз терзают смутные сомнения между канареечным платьем с блестками и зеленым в коричневые разводы, сильно смахивающим на камуфляж. — Слуш, ты у нас пидор, что посоветуешь: желтый солнечный или цвета Матери Земли. — Застрелиться. — Неа, не проканает. Кому-то нужна помощь. Не забыл? — Скомкав, запихивает в шкаф «камуфло». — Надену солнечное и буду сиять. — Бумажки давай. Две закорючки внизу двух листов разрывают первую нить, связывающую с прошлой жизнью. Достаю мешочек с мелкими брюлами и папку. — Погоди, — коротко бросает очкастая и уносится в прихожую. — Вот. Аванс, — пихает мне увесистую коробку из-под туфель. — Мелкими купюрами. Остальное перечислю в оффшор, когда завершу аукцион. Забирай. — Все свои счета опустошила? — Не все и не свои, а Смиттины. За лохушку держишь? — подмигивает и бежит на кухню. — Где, мать ее, флешка? Нашла! Вторая уже оправлена с инструкциями Нанабе в Мэдисон. Не бзди, о ее существовании Закклаю не известно. Она даже в друзья на Фейсбуке не добавлена, и списались мы по одноразовой почте. Бывшая сокурсница, которой помогла в трудные времена… — замолкает на секунду. — Впрочем, эта инфа тебе ни к чему. Вернувшись обратно, садится на диван. Материализовавшись из четвертого измерения, кошаки тут же устраиваются рядышком. Ханджи по-своему счастлива. У нее есть дом, вырвиглазные платьишки, комикон и коты. Где мой дом? В багажнике «мустанга» — три канистры с бензином, запаска, инструмент, соленоид, маслопроводные шланги. Хватит добраться куда угодно. Но — куда? Нет ответа. Дюк Эллингтон напоминает фортепьянным пассажем — я пока еще замужем. Долгожданный звонок супружника. Смит коротко извиняется за то, что ночевал в «Зевсе» (много дел) и напоминает о необходимости приехать ровно в девять после полудня. В ответ получает короткое «да». Хрен его величеству по гладкой морде. Сегодня все пойдет по моему плану и графику. Тащимся по родимым пробками. Снова газ-тормоз. Часы на консоли замерли. Они показывают 12:00. Рождественская мишура, Санта-Клаусы с мешками и без, раздраженные гудки опаздывающих на ужин к тетушке Молли и дядюшке Билли ощущаются пустым недоразумением, побочным эффектом. Ханджи вцепилась в черный атташе-кейс. Оба молчим. Разговаривать незачем. Звонит Арлерт. Высоким голоском спрашивает: где мы? Сбрасываю. Обновленный «Зевс и Ганимед» выглядит стильно и дорого. Витые чугунные перила, искусно расположенные фрагменты обвалившейся кирпичной кладки должны придавать старомодный шарм и вызывать одобрение клиентов. Перед входом обнаруживается парковочное место с табличкой «Аккерман». Хочется захлебнуться соплями благодарности и умиления. Долговязый швейцар распахивает облицованную канадским дубом дверь, и сразу же оглушают гарлемский джаз, неровный гул подвыпивших голосов, режет глаз белизна мрамора. Под ногами исчерченный белыми зигзагами трещин черный лед. Это на секунду парализует.  — Вас давно ждут, — запыхавшийся Армин машет рукой в сторону старомодного лифта с распашными дверями. — Что за хрень на полу? — не двигаюсь с места. — Плитка из закаленного стекла с имитацией, сэр, — блондинчик рапортует как на плацу. — Мистер Смит специально заказал в Европе, сэр. Вам не нравится такой дизайн, сэр? — Обоссался от восторга. Ладно, веди. Преследуемые визгливыми пассажами духовых, поднимаемся в мансарду. У входа в личные покои Техасца — двое в черных костюмах. Свита Закклая. — Мы должны обыскать вас, — произносит ничего не выражающим голосом один. Второй идет ко мне. Методично ощупывает, мнет рукава авиаторки. — Мне раздеться, сладенький? Давай уединимся в сортире, пока муженек не мешает. Ты сверху или снизу? А то и так, и этак могу… — скалюсь в тщательно выбритую рожу. — О, к заднице подбираешься. Значит, нравлюсь. ФБР-овец брезгливо шарахается в сторону. — Проходите. Мансарда больше не похожа на номер для трахаться и бухать. Мексы и бабло превратили ее в рабочий кабинет, где сегодня вечером накрыт рождественский банкет для узкого круга лиц. Черненое серебро, полупрозрачный белый фарфор, закуски, изысканность которых подчеркнута минималистичностью порций. На столике у дальней стены — бутылки вина, коньяка, текилы, виски. Техасец выставил лучшее бухло из своей коллекции. Во главе стола восседает Закклай. Морда кирпичом, как у вожака львиного прайда, седая грива зачесана назад, на широкой переносице примостились очечки «Джон Ленон». До сих пор хиппуешь, старая плесень? Смит рядом хмурится. Недоволен опозданием? Найл Док рассеянно поглаживает эспаньолку. Он похож на вояку-конкистадора, потерпевшего сокрушительное поражение в интригах мадридского двора. — Мисс Зоэ, Ривай, присаживайтесь и покончим с формальностями. У Найла через полтора часа самолет, — Закклай приглашает широким жестом. — Мы должны отпустить его. Отлично понимаю нежелание заклятого друга Смита присутствовать на собственных поминках. Ханджи и Смит шуршат бумажками под бдительным оком ФБР. Я жую изящно сервированное, безвкусное нечто. В кабинете душно. Скидываю авиаторку на спинку стула. Фланелевая рубашка от Нины Ли скрывает заткнутый сзади за пояс Глок 22. Хорошо быть гопотой — можно явиться на гранд-суар наряженным в стиле бомж. Никто ни слова не скажет. Док, не читая, подписывает страницу за страницей. Ханджи быстро набирает на ноуте пароль, сумму и через несколько секунд демонстрирует результат. Деньги поступили на счет. Док безразлично кивает, опрокидывает стопку текилы и идет к выходу. Смотрю на сгорбленную спину, на шаркающие по «черному льду» ковбойские сапоги. Он тоже решил не заморачиваться с дресс-кодом. — Мой водитель тебя отвезет. Удачи, Найл. И с Рождеством, — роняет начальник криминально-следственного. Истеричный вопль фагота заглушает щелчок замка. — Теперь, когда с делами покончено… — с улыбкой радушного хозяина Смит направляется к импровизированному бару. — Ошибочка. Не покончено. — Занимаю позицию напротив Закклая. Столик с бухлом у него за спиной. Теперь старый лев и муженек — на линии огня. — Мисс Зоэ, действуй. — Заявление о разводе. — Извлеченный из кейса лист ложится на стол. — Подписывай, Смитти. — Объясните, что происходит? — Закклай поднимает глаза на меня. — Что??? Бывшему полевому агенту не впервой смотреть в дуло пистолета. Он жестко хмурит густые брови и замирает. Смит торчит нелепой статуей в белом смокинге. Рука в черном ортезе прижата к груди, другая зависла над бутылкой бордо тридцать четвертого. — Ухожу я. Увольняюсь. Съебываю в тишь. Ваши делишки, многоуважаемый начальник Управления, собраны на флешке. Вы знали, что по приказу Смита, все встречи с ним записываются на скрытую камеру? Даже когда трижды меняли место. У очкастой добротное оборудование, и она умеет им пользоваться. Флешка в надежном, очень надежном месте. Это — моя страховка. — Эрвин! — Толстая шея багровеет, огромные лапищи сжимаются в кулаки. — Тихо-тихо. А то давление подскочит, инсультом хватит, параличом разобьет. Оно нам надо? Отпустите с миром, и ничья безупречная репутация не пострадает. Иначе… Закклай, узнаешь двадцать второй Глок? Пятнадцать патронов в магазине. Хватит тебе и дуболому за дверью. Не думаю, что начальник Управления прихватил с собой в «голубой» бордель ораву агентов. Я не прав? Лев молчит. Потом разжимает кулаки. Что-то задумал? — Ривай, надоело плавать в мутной водице? Так давай ко мне. Не мальчиком на побегушках. Агентом с лицензией. Хочешь — обсудим условия, но карьерный рост гарантирую… — Нет. Не полезу в эту помойку. Обшмонать даже толком не умеете. В падлу суперпрофи гомосятину общупывать. Выстрел звучит глухо и неинтересно. Мне казалось — все будет ярче. Жалобно позвякивая, рассыпаются по полу осколки зеленого стекла. Разбитое на расколотом. Насыщенное бордо растекается по столику лужей венозной крови. На стене белого мрамора — такое же кровавое пятно. В центре — моя первая пуля и нечего терять, кроме ярости. Целюсь в лоб Закклая. — Согласен. — Лапища тянется к лежащему на столе листку. — Что тут? Заявление о разводе? Подписывай, — короткий щелчок пальцев адресован скрючившемуся позади Смиту. — Дариус… — супружник отмер. Искажая безукоризненную гладкость лба, брови поползли вверх. Забыл про ботокс? Ну надо же, совсем замотался, бедолага. — Подписывай. Умей проигрывать, не будь бабой. — Я бы попросила! — очкастая вытягивает шею, словно собираясь клюнуть Закклая в ухо. — Помолчи, адвокат дьявола. Рассеянный свет отражается ярким бликом на золотом Паркере, когда Смит тщательно выводит синим по белому свою фамилию. Еще одна ниточка обрывается. — Ривай, — лев оборачивается ко мне. Глаза под круглыми стеклами смотрят испытующе. — Будем считать, ты — в отпуске. Съезди в Тибет или на Ибицу. Обрети себя, замоли грехи или повой на луну. Отдохни. Поговорим позже, когда заскучаешь по делу. Но пообещай — то, что на флешке, там и останется. — Даю слово. Пока мы с мисс Зоэ живы. — Даю слово, пока мы живы-здоровы никто ничего не получит, — эхом отзывается Ханджи и добавляет. — Оригиналы стерты, сервак раскассирован, восстановить не получится, — ехидно подмигивает Смиту. Заткнув Глок за пояс, иду к двери. Агент-гомофоб все также стоит черным истуканом. Сую в карман его отглаженного пиджака айфон. Паленый гаджет нафиг не нужен. — На память, сладенький. — Закрывая решетчатые двери лифта, наблюдаю на квадратной физиономии напряженную работу мысли. — Не скучай. Бойкая самба сменила гарлемский джаз. Дерганый ритм преследует своей манерностью, пока не оказываюсь на улице. Рождественская ночь морозна, безлюдна, безучастна. Куда теперь? В бардачке сохранилась бумажная карта. Расстилаю на руле и, зажмурившись, тычу пальцем наугад. Альбукерке, штат Нью-Мексико. Место ни хуже, ни лучше других. «Мустанг» реагирует на поворот ключа довольным урчанием. Прости, Фридрих, не хватило духу заглянуть. …Город давно позади. Крылатая кобра на капоте смотрит во тьму. Шины пожирают мили гудрона. Часы на консоли показывают вечный полдень. Позади горят мосты, газ до пола и сквозь ночь. Кручу ручку радиоприемника — нужен саунд в стиле Тарантино или старых боевиков, где в финале герой отвоевал свободу. Правда, я не герой и не знаю, что делать со свободой. Неистовый андалузский рок крушит иллюзию спокойствия. Верно, Пако — the end. Идущим на хуй — зеленый. Если нет смысла ждать, Вчерашних странствий тени, Словно выстрел в спину В вязкой тишине. Пусть я погибну вновь. Я пройду до конца Путь, поспорив с судьбой, Переборов усталость, Гнев, печаль и боль. Пустота напрасных слов, потонув в потоке лжи, Я сорву свой голос В вязкой тишине, Прокричав напрасно. Пусть день пройдет в пустую, Пусть мнимой станет сила, Не будет завтра, Не будет завтра. Да сдохнет весь мир! Я пройду до конца Путь, поспорив с судьбой, Переборов усталость, Гнев, печаль и боль. Только почему-то последняя ниточка, связывающая с нахальной мелочью, никак не рвется.