Жизнь, как она есть

В этом году осень не принесла мне радости. В этом году всё было по-другому: не было золотых листопадов, не было и умиротворяющих дождей, не было чувства прекрасной меланхолии и спокойствия, навеваемых этой порой, не было мириады блуждающих в моём сознании мыслей, которые в дальнейшем приняли бы оболочку текстов песен. В этом году всё было по-другому: я ощущал себя опавшим с дерева листом и пролежавшим в его тени некоторое время, за которое уже успел сменить свой цвет с благородного золотого на пожухлый желтый, высохнуть и даже начать гнить, а потом раскрошиться на миллион маленьких песчинок или попросту стать пеплом в чьих-то руках. В этом году мне не нужно было смотреть вокруг, чтобы увидеть признаки осени, мне было достаточно взглянуть внутрь себя, чтобы понять, что я увядаю. Когда чуть больше полугода назад я собрался и переехал в ЭлЭй, чтобы строить здоровые отношения с Джиджи, я поставил напротив этой задачи пометку «временно», но это временно переросло во что-то долгое, непонятное и изматывающие неопределенностью. Безусловно, я любил Лос-Анджелес так же, как любил и Нью-Йорк, и Барселону, и множество других городов, ведь каждый из них был пёстрым кусочком ткани на лоскутной поверхности Земли. Мне нравилось считать себя человеком мира, но при этом мне не хотелось быть пилигримом, коим я становился, теряя чувство дома изо дня в день. Нет, у меня был дом, у меня была семья и друзья, был привычный уклад, возможность добираться до офиса на машине, а не самолетом, было любимое заведение через несколько кварталов от моего дома, где готовили лучшие в мире фиш & чипс, была возможность лицезреть сменяющие друг друга времени года и точно угадывать по опадающим листьям осень, по снегопадам зиму, по набухающим почкам весну, по яркому безжалостно палящему солнцу лето. Здесь у меня была только Джиджи и с недавних пор мне перестало хватать её, чтобы чувствовать себя живым и полноценным. Я любил её так сильно, что этого слова было безнадежно недостаточно, чтобы описать то гигантское чувство, навсегда сразившее моё сердце. Именно поэтому я всегда целовал её так страстно и так отчаянно, чувственно покрывая губами её кожу везде, куда только падал мой взгляд и шепча какая она невозможная, необыкновенная, просто идеальная для меня, потому люди ещё не придумали тех слов, которыми можно было бы описать то чувство, выходящее за рамки любви, которое могло как погубить, так и подарить человеку жизнь, до краев наполненную смыслом. Но чтобы я ни чувствовал к Джи, как бы у меня ни темнело в глазах от счастья, когда она сплетала свою руку с моей, как бы я ни смеялся с её нелепых, детских и порой абсурдных размышлений, как бы ни твердело в паху от одного только её голозадого вида, я не мог больше лишать себя прежней жизни. У меня были обязательства, и я оставил их на другом материке, чтобы полностью погрузиться в будоражащее и неизведанное ранее чувство, в отношения, которые перестали развиваться и стали статичными, отношения, в которых мы застряли как в чертовом дне сурка. В этой жизни у меня было всё, чего желает добрая часть человечества, и, казалось бы, в чём проблема? А проблема заключалась в том, что всё это было хаотично и разрозненно раскинуто по разным уголкам земного шара. И сейчас, как самый эгоистичный человек в мире, сидя напротив попивающей гранатовый сок Джиджи за кухонным столом, освещаемым лишь светом луны и парочкой декоративных ароматизированных свечей, я собирался вплести ещё один важный кусочек ткани в лоскутное одеяло своей жизни, с которым оно стало бы целостным. — Почему ты смотришь на меня так, будто я виновата в отключении электричества? — укоризненно вскинув бровь и забросив розовые отполированные пяточки на стол (ужасная в своей неудобности привычка), спросила девушка. — А разве не ты взяла на себя обязательства контролировать выплату коммунальных услуг? — теперь была моя очередь вскидывать брови на её наглость. — Ну, я забыла, что плоха в бытовых вопросах, когда подписалась на это, — так плоха, что за все семь месяцев проживания в этой квартире ни разу не выплачивала счета за коммуналку и довела ситуацию до отключения электричества. — Джи, у меня вот-вот сядут оба телефона, — в укоризненно-поучительной интонации продолжил я. — Вот будет тебе урок: всегда заряжай портативки, — я охеревшим взглядом буравил сидящую напротив шатенку. Она это сейчас серьёзно? Будто прочитав мои мысли, Джиджи засмеялась и сменила тактику. — Я шучу, успокойся, пожалуйста. Мне правда жаль, до этого я встречалась только с начислением пенни, я же не знала, что в этот раз нам отключат электричество. Я уже внесла онлайн-платеж, пожертвовав последними процентами на телефоне, на секундочку, — я нахмурил лоб, — нет, не смотри на меня так, это правда важная часть рассказа. Свет дадут в ближайшее время, я надеюсь. Считай, что у нас романтический ужин при свечах. Возможно, эта её оплошность была отличной возможностью коснуться той болезненной темы, на разговор о которой я не мог решиться уже вторую неделю. Ведь сейчас не было никаких отвлекающих факторов, были только я, Джи и единственный свидетель нашего разговора — безмолвное ночное светило. Я нервно глянул на бокал гранатового сока, стоящий неподалеку от Джиджи, привстал со стула, чтобы взять его и, полностью осушив, на одном дыхании изложил сидящей напротив девушке все свои терзания. При разговоре я привык смотреть людям в глаза, этому ещё в далеком юношестве меня научил Робин и с тех самых пор я поступал так всякий раз, входя с кем-либо в контакт, но сейчас, смотря в родное лицо, которое прежде я так любил разглядывать в свете луны, мне хотелось отвести взгляд в пол, спрятаться, сжаться, исчезнуть. Некогда теплые шоколадные глаза сейчас больше походили на две льдинки, холода в которых хватало на то, чтобы заставить мою кожу покрыться мурашками, привычно пухлые губы, уголки которых почти всегда были подняты вверх, сжались в две полоски и застыли, будто принадлежали не человеку, а мраморной статуе. Лицо Джиджи застыло в гримасе немого страха, и это было не тем моментом, воспоминания от которого грели бы душу. — И чего ты хочешь от меня? — спустя какое-то время после моего рассказа Джи наконец-то подала голос. Сейчас он казался мне таким чужим: осипший, дрожащий, грубый. — Я хочу вернуться в Лондон, я хочу, чтобы мы вместе вернулись в Лондон. Давай расторгнем договор аренды, соберём чемоданы, возьмём подмышку Джози и Герду и вернёмся на родину. Если захочешь, я продам этот чертов дом, саму мысль о котором ты заведомо ненавидишь, мы купим квартиру, любую, опираясь только на твой вкус, обойдём все мебельные магазины, скупим все антикварные лавки, заберем нарисованные тобою картины из твоей старой квартиры и развесим их в нашем новом доме, отыщем самый большой книжный шкаф и до усрачки забьём его книгами, я даже обещаю, что в этот раз мы обойдемся без мебели из IKEA. Только пожалуйста, давай переедем в Лондон, вместе, — я говорил так отчаянно, так отчаянно сжимал её руки, протянутые к моим через всю столешницу, буравя безумным взглядом её задумчивое лицо. — Ты не можешь требовать от меня этого, Гарри, — голос Джи срывался, будто она только что пробежала марафон. — Это не честно, понимаешь? Нечестно требовать от меня отказаться от всего привычно мне ради тебя. Ты — весь мой мир, но, как бы это парадоксально ни звучало, я не смогу отказаться от всего, только чтобы быть с тобой. Мы не будем счастливы, когда у меня не будет ничего кроме тебя, я начну съедать изнутри сначала себя, а потом доберусь и до тебя. — То есть ты предлагаешь мне отказаться от всего ради тебя? Я истосковался по дому, мне всё сложнее вести рабочие дела отсюда, мне не хватает времени, проведенного с матерью и сестрой. Я и так отказался от всего этого почти на год, только чтобы быть с тобой, но так не может больше продолжаться, Джиджи. В Лондоне — весь мой мир, с ЭлЭй меня не связывает ничего, кроме тебя. — Тогда тебе стоит вернуться в Лондон, — голос Джи был почти различим в оглушающей тишине. — Чёрт, нет, — я закипал, контролировать тон собственного голоса было всё сложнее. — Почему ты такая упёртая, Джи? Не ты ли сама миллион раз говорила мне о том, как тебе осточертел Лос-Анджелес, как тебя бесит его климат? Не ты ли восхищалась каждым камушком на улицах Лондона в те моменты, как мы по приезду туда бесцельно гуляли целыми днями? Не ты ли говорила, как скучаешь по Англии и что здесь тебя не держит ничего, кроме работы? Что изменилось сейчас? — Гарри, зачем всё это? Мне кажется, нам обоим понятно, к чему ведет этот разговор, — я уже собирался вновь открыть рот, как Джи бесцеремонно меня перебила. — Прости, мне необходимо на воздух. Джиджи шумно поднялась со стула и ушла, я понял это, когда где-то в коридоре хлопнула входная дверь. Из-за кромешной тьмы я не смог даже взглянуть вслед её удаляющемуся силуэту, который, возможно, стал бы моим последним воспоминанием о наших отношениях.

***

Фильтр сигареты обжигал искусанные до крови губы. За последний час, проведённый на улице, я успела пройти все пять стадий принятия неизбежного. Сначала было отрицание. Я отрицала саму суть разговора, пыталась стереть его из своей памяти. Я отрицала слова Гарри, отрицала его необходимость вернуться домой. Отрицала, что в последние недели наши отношения стали другими: отдалёнными, холодными, застывшими во времени. Затем был гнев. Я злилась на себя, что когда-то позволила Гарри войти в мою жизнь и перевернуть её с ног на голову. Злилась на него за его глупое желание вернуться в Лондон. Злилась, что ему было недостаточно одной меня. Злилась, потому что сделала его несчастным, наболтала чуши и в очередной раз убежала от разговора. Злилась, потому что, возможно, только что разрушила наши отношения. На смену гневу пришёл торг. Я принялась торговаться с самой судьбой, умоляла её повернуть время вспять, чтобы не встретить Гарри год назад в том злосчастном баре. Начала торговаться с собой, уговаривая найти золотую середину, но правда была в том, что в данной ситуации не было компромиссного решения. Я торговалась с верой и сигаретой, зажатой между губами, моля какое-нибудь сраное божество снизойти до меня и указать путь в обмен на пожизненное повиновение и следование всем правилам. Поняв, что торг неуместен, я погрузилась в глубочайшую депрессию. Смотря на небо целую сигарету (а именно в них сейчас и измерялось время) я с тоской осознала, что никакой сраный лучик не подаст мне знак, ведь о каких лучах вообще могла идти речь в самый разгар ночи, и беззвучно заплакала. Заплакала, потому что в очередной раз оказалась одна в безвыходной ситуации. Беззвучные рыдания переросли в самую настоящую истерику, когда я поняла, что сейчас мне как никогда не хватало мамы, которая бы перебирала мои волосы, пока я плачу, которая подумала бы, что я конченая идиотка, сделавшая из мухи слона, но не озвучила бы этого, которая подсказала бы, как поступить в данной ситуации и которая непременно заверила бы, что безгранично любит меня и поддержит любое моё решение, каким бы абсурдным оно ей ни показалось. И вот, когда все слезы были выплаканы, мне наконец-то удалось принять ситуацию. Я приняла себя, свою жизнь, сотканную из ошибок, приняла свои страхи и сомнения, приняла своё настоящие и будущее. Приняла и разделила мысли Гарри, приняла ту ситуацию, в которую мы попали и из которой было необходимо найти выход. Приняла весь поток тех невероятных чувств, находящих отражение в каждой клеточке моего тела, которые пробуждала одна только мысль о зеленоглазом парне, который сейчас, скорее всего, не может найти себе места. Всю свою жизнь, сколько себя помню, смотря на отношения родителей и на то, как мать отдавала всю себя мужчине, который не стоил и заусенца на её пальце, я твердила себе, что никогда никого не полюблю, а даже если и полюблю, убегу прочь, не оглядываясь, ведь я знала цену настоящей любви. В моем старом мире любовь и разрушение были тождественными понятиями. В моем новом мире любовь стала ни с чем несравнимым чувством, будоражащим разум и тело, дарящим всю гамму хитросплетенных чувств, превращающим гнев в страсть, скуку в умиротворение, а счастье в человека, сжимающего твою руку в своей. Всё то время со дня смерти матери, я ежесекундно скорбела по ней, по её чистой, невинной и ангельской душе. Всё то время я до кончиков пальцев ненавидела отца, его демоническую, узурпаторскую и чёрствую натуру. Всё это осталось в моём старом мире. В моём новом мире я смогла признать слабости матери и наконец-таки разозлиться на неё за тот поступок, сейчас в моём сердце даже нашлось место для отца, к которому я позволила себе испытать жалость. Мама всегда твердила мне, чтобы я не повторяла ее ошибок и не предпочитала мужчине свои амбиции и мечты. Именно так я и поступила, убежав от Гарри, разговора и ответственности на улицу. Но только в нашей ситуации Гарри не перекрывал мне двери в мой мир, в котором жили все мои стремления и цели, он открывал новые, за которыми бы мы добивались своих целей вместе. И вот, когда время близилось к рассвету, на тихой улице стали появляться редкие машины, а из пачки сигарет не удавалось выхватить ничего, кроме пары песчинок рассыпавшегося табака, я позволила себе понять, что за двадцать пять лет ни разу не жила, а только бежала от жизни. Сначала бежала из Манчестера в Лондон, мечтая оказаться подальше от родителей и их вечных проблем. Затем, не попытав удачи в городе на Темзе, я убежала в этот чертов город ангелов, который, по моим убеждениям должен был стать моим Эдемом, но на деле оказался лишь погребенным под слоем пепла из страхов, обид, горечи и разочарования Помпеями. А сейчас я чуть не убежала от самого большого, искреннего, страстного и всепоглощающего чувства, обманывая себя и виновника этого самого чувства в важности своего пребывания в Лос-Анджелесе. Всю свою жизнь я провела в зоне транзита, выходя из очередного самолёта и ожидая посадки на следующий. Я летела к своей мечте с пересадками. Лос-Анджелес оказался последним перевалочным пунктом, а впереди меня вновь ждал Лондон. Я должна была однажды покинуть этот город, чтобы вернуться вновь. Херовенькая маршрутная карта у меня, однако, вышла: как и моя жизнь, она вся была соткана из ошибок. Но я приняла и полюбила каждую свою ошибку, каждый момент своей жизни, даже самый ужасный, каждый город, в котором мне приходилось бывать, ведь именно все эти обстоятельства, сложенные вместе, делали меня тем, кем я являюсь сейчас. Поднимаясь на лифте и судорожно взирая на так медленно меняющиеся цифры на дисплее, я вдруг со всей ясностью осознала, что жизнь — это не череда сменяющих друг друга событий, жизнь — это выбор. И в этот раз я решила выбрать жизнь, такую непростую, глупую, болезненную и даже удушающую, но одновременно с тем захватывающую, наполненную смыслом, счастьем и любовью. Я выбрала и приняла жизнь такой, какая она есть.