«Белые росы Решительно топчет ногами Большая ворона» Кобаяси Исса (1763—1827)
-1-
Как только золотой диск солнца начинал клониться к закату, окрашивая небо кармином, отчего молочно-белые облака напоминали соцветия на сакуре, Сейрейтейский ханамати преображался. Чайные домики готовились к прибытию гостей: служанки носились от дома к дому, перенося в руках ценные атрибуты для любой гейши, которые порой стоили целое состояние; посыльные уточняли заказы банкетов. Аккуратно лавируя сквозь живую реку людей, сикоми окия Ёсикава возвращалась с занятий. Прижав к груди сямисэн, обернутый в ткань, — по-видимому, обрезки испорченного кимоно, — Айко молча следовала своему обычному маршруту. Девушку мучило жуткое чувство беспокойства и стыда, хотя лично она не совершила ничего плохого. Ее занятия музыки у старшей учительницы закончились всего двадцать минут назад, а вот Ханери и Минори? Они уже должны были к этому моменту быть в окия. Айко всего пару раз удалось прогуляться с ними за пределы ханамати, хотя внутри нее все протестовало. Ученицам нельзя было покидать район гейш, но Ханери заверила, что Матушка все одобрила. Светловолосая сикоми случайно столкнулась плечом с мимо проходящим мужчиной в простом синем кимоно и темным поясом. Айко сразу же попросила прощения, поклонившись, но незнакомец не придал этому жесту никакого значения, и, не обращая внимания, продолжил свой путь. Звук рассыпавшейся соли по брусчатке заставил блондинку выпрямиться, вцепившись мертвой хваткой в музыкальный инструмент. Служанки одного из очая проводили традиционный обряд изгнания злых духов перед тем, как чайная начнет свою работу. Они рассыпали каменную соль перед входом на улице, невнятно что-то бормоча. Не теряя времени, Айко побежала в сторону дома. Матушка будет очень зла, если она опоздает! Еще издалека заприметив стоящую на крыльце женщину в кимоно, отмеченном таким же узором, как одеяние сикоми, девушка рванула со всех ног к окия. Все-таки опоздала! Без лишних слов ученица вручила женщине сямисэн и глубоко поклонилась, прося прощение. — Простите, тетушка Йомико, — снова извинилась сикоми, не поднимая белокурой головы. — Я случайно столкнулась… — Мне не интересны твои отговорки, — перебила ее женщина звенящим от гнева голосом. — Матушка ждет. Айко опасливо посмотрела в глаза женщины, что нетерпеливо теребила белую тесемку на грифе сямисэна. Йомико лишь молча кивнула в сторону дома, полоснув сикоми недобрым взглядом темно-карих глаз. Зайдя в гэнкан и отдав свои деревянные гэта одной из служанок, которая была не на шутку встревожена, Айко сразу же отправилась в комнату матушки Теруко. Пройдя через общую гостиную во внутренний сад и, по энгаве пройдя мимо нескольких комнат, девушка остановилась у одной из фусума, расписанной пейзажем хвойного леса. — Могу ли я войти, матушка Теруко? — спросила Айко, но ответа не последовало, хотя девушка отчетливо слышала присутствие людей в комнате; войти во внутрь без позволения Матушки она не могла. Ученица села на колени, как требовал этикет, и принялась покорно ждать ответа. — Входи, — наконец, коротко отозвался женский голос. Открыв дверь, произнеся тихое «извините», сикоми, склонившись в поклоне, аккуратно переступила порог. В алтарной комнате, в которой обычно очень любила проводить время Матушка, было ужасно накурено. Сизый дым заполонил практически все пространство и без того небольшой площади. Теруко сидела, как всегда, повернувшись спиной к алькову, где стояла вычурная икебана. Она была совершенно не к месту и не по сезону, в икебане четко прослеживались осенние мотивы, а правила требовали того, чтобы в убранстве токонома соответствовали наступившему времени года, но Матушка составляла икебаны лично и запрещала кому-либо заниматься декорированием алькова. — Быстрее, — фыркнула женщина, ударив ладонью по низкому столику, на котором стоял поднос с глиняным чайничком и небольшой продолговатый стакан. Сквозь едкий запах дыма еле заметной ноткой пробивался аромат мелиссы. Айко снова извинилась, чем вызвала нервный смешок одной из девушек, находящихся в комнате. Это была Ханери. Девушка сидела на татами, сложив руки на груди и кусала губы, отчего те стали красными, словно на них нанесли помаду. Рядом, бледная и дрожащая, сидела Минори. Айко опустилась рядом с Ханери, не решаясь поднять зеленые глаза на Матушку. Ее взгляд предательски зацепился за глиняный чайничек на столике. Женщина не спешила начинать диалог, только манерно коснулась мундштуком губ и выдохнула очередную порцию дыма. На глаза Айко наворачивались слезы, но не от чувства стыда или вины, а из-за табачной дымки, витавшей вокруг. В глазах непреодолимо резало, хотелось кашлять, и девушка безумно желала поскорее покинуть алтарную комнату и выйти на свежий воздух, в маленький сад, который огибал их дом. — Сегодня, — медленно, словно смакуя каждый слог в слове, произнесла Теруко, проведя рукой по гребню в своей прическе. Сделанное из черного дерева украшение ярким смолянистым пятном выделялось в ее седых волосах, — одна моя знакомая сказала мне: «Ёсикава-сан, вы стали так щедры. Вы даете своим ученицам карманные деньги, чтобы те покупали на них всякие безделушки. На прошлой неделе я видела, как они покупали какие-то безделицы у лавочника». Женщина сделала глоток из чашечки, отложив свою курительную трубку. Сердце Айко екнуло. Сначала, войдя сюда, она думала, что ее в очередной раз высекут за опоздание, ведь через несколько часов на работу выйдут гейши и майко, а сикоми, будучи пока еще фактически служанками, должны учиться, наблюдая за работой и выполняя простейшие поручения. — Каково было мое удивление, когда я услышала эти слова, — усмехнулась Матушка, поставив чашечку обратно на блюдце. — Деньги? Для сикоми? Что за вздор! Но… Совсем недавно я начала замечать, что мои подсчеты в книге расходов не совпадают. И я подумала, что, может быть, вы мне скажете — почему? Теруко надменно скривила губы в отвратительной усмешке. Матушка была немолода, возле ее темно-янтарных глаз рассыпалась вереница морщин, которые они скрывала под толстым слоем белой пудры. Женщина снова взяла в руки кисеру, богато украшенную драгоценными камнями, и сделала несколько затяжек, ожидая от сикоми ответа. Вышивка из серебряных нитей на рукавах и подоле ее кимоно поблескивала, отражая лучи закатного солнца. На черной ткани, напоминающей бархат, была изображена сцена из одной притчи о доблестном воине. Дни профессионального рассвета Теруко давно канули в лету, а вот любовь к дорогим кимоно и дорогому табаку — остались. — Это Минори, — спокойно начала говорить Ханери, все так же скрестив руки на груди. Ее серое кимоно ученицы некрасиво сложилось в складках, а ворот распахнул взору ключицы. — Она взяла твои деньги, Матушка. Я видела своими собственными глазами! Не веря в услышанное, Айко с ужасом посмотрела на девушек сидевших рядом с собой. Бедная обвиненная Минори, задыхаясь и рыдая, пыталась что-то сказать, но из ее рта вылетали лишь бессвязные звуки, похожие на мяуканье. Блондинка перевела непонимающий взгляд на Ханери, но та лишь невозмутимо тряхнула своей темно-каштановой копной волос, заколотыми в высокий конский хвост. — Неправда! — наконец, выдавила из себя Минори; по ее румяным щекам водопадом текли слезы. Девушка со всей силы вцепилась в полы своего кимоно так, что костяшки на руках стали белыми, как первый снег. — Она врет! Это она взяла деньги! Она взяла деньги из шкатулки, которая лежит на верхних полках в комнате с кимоно! — Как бы я смогла их своровать, если даже не знаю, где они лежат?! — голос Ханери поднялся до визга, но то было лишь хорошо сыгранное притворство. Айко поежилась, осознавая, к чему это идет. Девушка знала о том, что у Ханери были деньги, но она, глупая, поверила, что в отличие от остальных, Ханери, как наследница дома, позволено делать покупки без ведома Матушки и Тетушки. — Вот ты и попалась! — Но ты сама мне об этом сказала! — взвыла Минори, осознавая, что все это было давно подстроено наследницей, и все сказанное было неспроста. — Понятно, — вальяжно протянула Теруко, снова сделав пару затяжек. Выражение ее лица стало более мягким и не таким угрожающим, но темные глаза все еще продолжали блестеть в гневе. — Айко, а что ты скажешь? — Извините. Я ничего об этом не знаю, — ответила девушка, набравшись смелости посмотреть Матушке в лицо. Она почувствовала, как две пары глаз с остротой ножа вонзились в ее скромную персону. Одни смотрели со страхом, а другие — с любопытством. С одной стороны, ей очень хотелось рассказать о том, что Ханери врет, и ворованные деньги бытовали только в ее карманах, но с другой — если сикоми сознается в том, что тоже замешана, не исключено, что Матушка выяснит и о прогулках из ханамати; тогда наказания не избежать ни Айко, ни Ханери — никому. А двадцать ударов по спине бамбуковыми розгами того не стоят. Да и ее слова против слов наследницы — рядом не стояли. Матушка наверняка поверит Ханери, своей племяннице, а не Айко. — Наши расписания уроков не совпадают и… — И то верно, — задумчиво перебила Айко Матушка, почесав указательным пальцем переносицу. Женщина постучала пальцами по деревянной столешнице, наблюдая, как Минори, сгорбившись, рыдает навзрыд, опустив голову и продолжая повторять, что все сказанное — ложь и клевета.-2-
Обычно обитатели окия встают на пороге рассвета: раньше всех встают ученицы, чтобы выполнить некоторые поручения перед походом на занятия, потом — служанки, те, что ночевали в доме, а позже и все остальные. Последней поднималась Юкинэ — единственная гейша дома. Каждое утро, ровно в половину двенадцатого, женщина спускалась вниз на небольшую кухню, где хозяйничала немолодая, но бойкая повариха Каири, и заваривала себе чай. Повариха страшно не любила, когда кто-то приходил на ее кухню и распоряжался в ней так нагло, не спросив разрешения, но именно по этой причине Юкинэ и появлялась там — чтобы лишний раз помозолить глаза Каири. Отнеся на маленьком подносе продолговатую чашечку с чаем в гостиную, по совместительству служившей столовой и кабинетом для матушки Теруко, Юкинэ со скрипом распахнула фусума, чтобы выпустить терпкий свежий воздух и прогнать затхлый запах вчерашнего табака. Женщина окинула грустным взглядом ярко-голубых глаз завядшие, некогда нежно-сиреневые гортензии в кашпо, стоящие во внутреннем саду. Как видно, служанки снова стали поливать любимые цветы Тетушки грязной водой, оставшейся от помывки полов. Юкинэ поправила пояс своей нежно-бежевой юкаты, сшитой, как и все ее наряды, на заказ, из дорогой ткани, походившей на шифон, но на деле таковым не являющимся. Женщина легким движением руки откинула косу медных волос на спину, услышав, как служанка распахнула дверь и неторопливо ставит поднос с завтраком на тсабудай. Поклонившись старшей сестре, девушка в сером кимоно быстро вышла из комнаты. Юкинэ негромко хмыкнула, провожая сикоми взглядом. Этой рутиной — разносом еды — обычно занималась сама кухарка, на которую женщина любила прикрикнуть, а не ученицы. Но не сегодня. Сегодня Матушка и Тетушка ушли в кабурэндзо ни свет ни заря, чтобы извиниться перед каждым из учителей лично, ведь в следующие несколько дней ученицы дома Ёсикава прекратят посещение занятий. А раз они не на занятиях — значит, выполняют свои обязанности по дому. Женщина мягко опустилась на колени перед столиком, готовясь к трапезе. Вдохнула ароматный пар, поднимающийся от зеленого чая. Юкинэ ладонью пригладила рыжие волосы, чтобы те не мешались ей, ниспадая на лицо. Ее волосы были жесткими и тусклыми — даже поседевшая шевелюра Матушки выглядела куда живее и естественнее. Оно и неудивительно: за столько лет постоянных окрашиваний из темного в медные оттенки, волосы Юкинэ потеряли былую мягкость и блеск, но то была необходимость, ну, а теперь мало какой клиент помнит ее с другим цветом волос, кроме рыжего. Еще будучи простой ученицей, женщина осознала тот факт, что она красива, но как и другие девочки из ханамати — не более того. Она обладала довольно заурядной внешностью для гейши: правильные пропорциональные черты лица, ровная без изъянов кожа, изящное телосложение. Но этого было мало. Юкинэ хотела, чтобы при ее появлении все разговоры смолкали, а взгляды были направлены только на нее. Поэтому за несколько дней до своего дебюта женщина попросила перекрасить ее черные смоляные волосы в рыжий цвет. И это в самом деле выделило ее среди несметного числа других однотипных красавиц. С годами, став гейшей и перестав носить яркие, усеянные сложными узорами кимоно и несметное количество кандзаси в прическе, сменив все на более простой и утонченный стиль, рыжие волосы все также добавляли ту изюминку, которой ей так не хватало. Женщина скептично окинула взглядом поднос со своим завтраком: плошка риса, мисосиру на рыбном бульоне, сваренном на костях купленной Каири сегодня утром рыбы, и небольшие обжаренные кусочки того самого окунька. Обычная утренняя трапеза. Так завтракают и аристократы, и руконгайцы. Простая, сытная еда без каких-либо изысков. — Можно, Юкинэ-ане-сан? — поинтересовался девичий голос; бумага в проемах сёдзи с трудом скрывали прячущийся за ними силуэт. — Могу ли я войти, Юкинэ-ане-сан, — поправила женщина, взяв в одну руку лакированную плошку с рисом, а в другую — палочки. — Могу ли я войти, Юкинэ-ане-сан? — покорно повторил голос. — Да, ты можешь войти, — Юкинэ продолжила есть свой рис неторопливо, размеренно, словно считая каждую схваченную рисинку в уме. — Юкидзи, — вдруг обратилась к вошедшей девушке в шелковом кимоно с рисунком сосен, — зачем ты надела голубой оби? С этим кимоно шел зеленый пояс. Юкидзи спокойно и так же мягко, как и сама Юкинэ, опустилась на татами перед старшей сестрой. Черные волосы девушки были собраны в обычную варэсинобу, но в них не было блестящих заколок, а длинные рукава все еще подвязаны такой же длинной белой лентой. Неужели она так шла по улице обратно в окия?! Какое кощунство! — Сестра, вы можете звать меня Фумико, как раньше, — чуть наклонила голову девушка, заметив, как пристально Юкинэ разглядывает ее кимоно. Она была ничуть не удивлена такому дотошному вниманию со стороны старшей сестры, в конце концов, в жизни гейши важны лишь три вещи: харизма, талант и кимоно. — На гэймэй тебе дали имя — Юкидзи. Никакой Игараси Фумико с того момента не существует, — спокойно заметила гейша, поставив наполовину недоеденную миску с рисом на поднос, и мило улыбнувшись сестре младшей. Юкинэ взяла уже начавший остывать стаканчик с чаем и сделала пару глотков. Она больше не притронулась ни к чему, что было у нее на тарелке. В последнее время ее мучила слабость во всем теле и сильные мигрени, тошнота. Из-за этой неприятности женщине пришлось отменить несколько встреч с важными клиентами. — Ты не могла бы… — Юкинэ легким движением руки показала на открытое фусума в сад, как бы прося Юкидзи закрыть дверь, и младшая сестра подчинилась беспрекословно. — Матушка и Тетушка тоже вернулись? — поинтересовалась рыжеволосая, продолжая внимательно наблюдать и гадать, когда же майко уже догадается развязать эту уродующую прекрасный рисунок ленту. Иногда младшая учительница Саэри, у которой Юкидзи брала уроки музыки, разрешала засучить рукава, чтобы девушкам не мешала ткань при разучивании новой композиции. Но это глупо: клиенты на банкете не будут ждать, когда гейша уберет рукава своего кимоно. В их профессии нет таких слов как «удобно» или «комфортно». Голова болит от постоянных укладок, ноют ноги и спина, подушечки пальцев не чувствуют ничего от постоянной игры на музыкальных инструментах, но никто не должен этого видеть. Боль скрывает милая улыбка искусницы. — Нет. После того, как они извинились перед учителями, они отправились, кажется, к оками чайной Хакубай, Ику-сан, — майко с трудом закрыла дверь, верхняя направляющая то и дело заедала, сколько бы воска на нее не наносили служанки. — Вот как, — безразлично хмыкнула Юкинэ, снова глотнув зеленого чая и нервозно мучая палочками кусочек жареной рыбки на тарелке. — Они хотят продать ее в чайную служанкой? — развязав веревку и отпустив рукава кимоно, заговорщически прошептала брюнетка, но интонация сказанных слов была больше похожа на утверждение, чем на вопрос. — Разве так можно? Разве она не должна была остаться служанкой в нашей якате? — В нашей окия, — поправила выговор Юкидзи женщина. — Разве у нас недостаточно служанок в доме? Укана, Каири, Фуика, Каннэ? Тем более, могло бы быть куда хуже. Быть служанкой в чайном домике не так уж плохо. Я могу представить ей участь и похуже, чем приносить подносы с сакэ и едой. Например, те «дома» недалеко от очая Юме-но-хикари. Все знают, кто там живет, и чем они зарабатывают. — Но все равно, мне ее жалко. — Почему? Ты должна радоваться, что твоя будущая замена выбыла с дистанции. Хотя, — Юкинэ усмехнулась по-детски наивно и игриво, — это был вопрос времени, когда Матушка избавится от нее. Она слишком… — женщина замолчала на долю секунды, подбирая слово, способное емко отобразить ее мысль, — банальная. Простая, обычная. Да и в музыке и танцах особо не блистала. Она — трата времени и денег. В довесок ко всему, не очень умна, раз искренне полагала, что, став подпевалой Ханери, получит какую-то выгоду. У другой хотя бы хватило ума не молчать, когда Матушка ее спросила, знает ли она что-нибудь, иначе бы тоже вылетела отсюда как пробка из бутылки. Было бы очень обидно: из этой сикоми выходит неплохой музыкант, но репертуар заурядный. Для развлечения синигами и низкородного отребья — в самый раз. А Минори — нет. — И три дебюта, даже с разницей в несколько лет, нам не по финансам, — наконец, поставила точку в своем монологе Юкинэ. Женщина не сомневалась, что все в конечном итоге упиралось в деньги, а основным источником дохода дома была она. Конечно, Юкидзи тоже начала приносить в дом деньги, но для дебютировавшей полгода назад майко это были не такие весомые суммы, как у старшей сестры. И не стоит забывать о том, что Юкинэ давно уже обзавелась покровителем — аристократом, который покрывал все ее расходы, дарил драгоценности и присылал кимоно, расписанные вручную. Гейша давно выплатила свой долг перед окия и Матушкой, при желании могла бы жить где-нибудь еще, но Юкинэ осталась жить в доме Ёсикава. — Юкидзи, — обратилась женщина к майко, жадно смотрящую на тарелку с мисосиру, — зачем ты пришла? — Хотела справиться о вашем здоровье, Юкинэ-ане-сан. И, — младшая сестра льстиво улыбнулась, ее светло-янтарные глаза практически исчезли в хитром прищуре. Она достала из-за запа́ха кимоно небольшой сверток, завернутый в пергаментную бумагу, — это вам передал доктор. Выпьете на ночь, и к следующему утру проблема должна будет решиться, а если нет, то придется навестить его уже лично. Юкинэ ничего не ответила, просто приняла в руки сверток от врача. Выражение ее лица не отражало совершенно никаких эмоций, но тяжелый, усталый взгляд, ударивший в спину уходящую Юкидзи, говорил о многом — больше всяких слов.