«По весне — цветы, А по осени — листва, Мимолетно все. Вот таков и род людской — Привратники пустоты» Симадзу Ёсихиро (1535–1619)
-1-
Шунсуй сидел на дзабутоне, апатично наблюдая, как цикада ползает по деревянной балке потолка, спускается вниз по стене, замирает, перебирает лапками… Гейши, приглашенные капитаном его дивизии, давно покинули праздник, а, значит, сейчас, будучи младшим по званию и по роду происхождения, именно он должен подливать в пиалу Кагаякаши спиртное. Таков этикет. — Капитан, — вдруг начал молодой человек, соизволив посмотреть в темно-синие глаза Иори, — вы попросили меня прийти не для того, чтобы поздравить с назначением? — аристократ обмахивался веером с изображением глициний, из-за ранения его правая рука не могла двигаться плавно как когда-то. — Я еще не получал приказа о повышении. — Мне же нужно было сказать что-то гейшам, — мужчина тряхнул головой, улыбнулся, но как-то вымученно. — Эти женщины. Они очень прозорливы бывают. Кьёраку сконфуженно поморщился, припоминая пару моментов из прошлого. Если отца и старшего брата он еще мог провести, то мать видела насквозь все его уловки. Шунсуй, потирая подбородок, темнеющий прорастающей щетиной, сквозь веки смотрел на фусума вслед ушедшим гейшам. Изящные и утонченные, наряженные в шелковые кимоно… они созданы, чтобы ими восхищались и посвящали стихи, но никак не для хитростросплетений этого мира. Юноша горестно вздохнул; как все-таки жесток этот мир. — Итак, — мужчина в кобальтово-синим кимоно одним движением закрыл веер, в комнате раздался характерный сухой щелчок. Он выпрямил спину, его лицо стало непомерно серьезным и даже немного угрожающим, словно перед атакой. Капитан долго молчал, глядя на юношу. — У меня есть приказ от Совета сорока шести, — леденящим голосом начал Иори, — который я не должен разглашать, однако, — мужчина остановился, посмотрел по сторонам и, подавшись чуть вперед, продолжил шепотом: — Я решил поделиться им с тобой. Слушай внимательно. Повторять я не буду. Исэ-доно, твоя аниёмэ, заподозрена в нарушении одного очень примечательного закона Общества Душ. Совет Сорока Шести считает, что наказание должна понести не только та, что утеряла Синкен Хакёкен, но и вор. Мне поручили найти этого человека и отрубить ему голову. Кагаякаши отстранился, вздохнув полной грудью, смотря прямо в ошарашенные глаза офицера перед собой. — Ты понял, почему я тебе это рассказал? — спросил капитан непринужденно, продолжая сверлить взглядом юношу. Шунсуй проглотил горькую слюну, руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки. В хорошо натопленную комнату внезапно ворвался зимний вихрь, заплясал, рассыпая незримые ледяные иглы, прошившие офицера насквозь; в ушах загрохотало камнепадом, пустившим вскачь сердце. Кьераку отчаянно взглянул на Иори, надменно обмахивающегося веером; бледное холеное, как у придворного на гравюре, лицо мужчины не выражало абсолютно ничего. Равнодушное и застывшее, будто маска театра Но, только в глазах Шунсую показался тусклый проблеск жалости, который, едва сверкнув, пропал или, может быть, в этом виноват свет свечей. Когда здесь присутствовали гейши, капитан был другим. Чересчур заботливым? Возможно даже одухотворенным в какой-то степени. Ему несомненно нравилось, как на него смотрела та майко со светлыми волосами: с неловким обожанием и интересом. Однако вряд ли она знала, каким этот человек бывал при исполнении, иначе не тянулась к Кагаякаши-тайчо, как мотылек к огню. Какие жестокие вещи мог говорить и делать, не испытывая ни вины, ни уколов совести. А вот ее старшая сестра — женщина опытная — была без сомнения в курсе, что он за человек. — Потому что вы не хотите отрубать мою голову? — поинтересовался сквозь сжатые зубы офицер. Уже не было никакого смысла скрывать от капитана факт, который тот и так понял. Иори умен и проницателен — многих это приводило в ужас. Подчиненные даже думали, что он может видеть будущее, настолько хорошо он мог продумать тактику боя и ответные действия врага, но он был просто стратегом. Очень талантливым. И ко всему вышесказанному, капитан достаточно давно втянут в жестокие игры благородных семей, что несомненно закалило его разум. — Верно, не хочу… но ты украл реликвию, а не персики с прилавка у торговца с фруктами. За воровство персиков ты бы отделался отрубленной рукой, а вот за реликвии — рубят головы. Я надеюсь, ты это понимал, когда забрал меч у Исэ-доно, — покачал головой капитан. Офицер заметно напрягся. Да, по приходу сюда они отложили зампакто, — чайный дом не место для кровопролитий, — но звание капитана давали синигами не за титул или выслугу лет. Нет. Иори вполне способен расправиться со своим офицером голыми руками или заклинанием кидо, если вдруг не захочет утруждать себя и подниматься с дзабутона. — Для чего эти глупые жертвы? Тем более впустую. Во рту пересохло, и Кьёраку одним махом опрокинул в рот полную пиалу сакэ; он не почувствовал, как напиток горящей шелковой лентой скользнул по горлу, не ощутил влагу на языке, иссушенным тревогой и волнением. Даже если он вернет меч, это не спасет Исэ. Он взял себе на плечи слишком большую ношу, которая, в итоге, если не убьет, то изранит. — Есть много способов потратить свою жизнь. Например, от тебя живого будет куда больше пользы, чем от мертвого. К тому же, — ехидный смешок вспыхнул за веером, — как я потом буду смотреть в глаза твоей матушке, зная, что не уберег ее непутевого сына? Она же мне тогда при первой же встречи раздерет глотку… — И что вы предлагаете? — капитан был прав в какой-то степени. Кьёраку прекрасно понимал, что матушке будет куда проще смириться со смертью вдовы старшего брата, вернувшейся в свой клан, чем со смертью младшего сына. Нельзя спасти всех, ничем не пожертвовав. Если закон нарушен — кто-то должен за это ответить, иначе какой в этих запретах смысл? Ко всему, если весь уговор с Исэ вдруг откроется, то пострадают значительно больше людей. Как минимум, весь клан Исэ и Кьёраку прекратят свое существование. — Есть способы потратить свою жизнь с большей пользой, — хохотнул Кагаякаши, проведя рукой по каштановым волосам, словно гребнем из черепаховой кости. — Мне нужна помощь в одном деле. И, если согласишься, я буду исполнять приказ Совета очень-очень долго. Нет, — капитан выставил свою тонкую руку вперед, двумя пальцами указав офицеру точно в центр лба: характерный для пути связывания жест, — далеко не убежишь. Это я тебе гарантирую. Шунсуй чувствовал себя оленем, которого волки загнали в тупик: некуда бежать, только если навстречу клыкам хищников. Кагаякаши сидел, держа сложенный веер в одной руке, а другую — перед лицом юноши. Маленькие аккуратные ладони, длинные изящные пальцы, тонкая бледная кожа, сквозь которую просвечивали русла вен. Руки аристократа и капитана, их негоже пачкать кровью, зло усмехнулся Кьёраку и опустил взгляд на свои ладони. — Ты наверное слышал о ситуации в клане Кучики и Маритаими? — очень вежливо поинтересовался Иори, опустив руку, сочтя смешок за согласие в содействие. — Дрязга вполне обыденная, и с течением времени рябь на воде утихнет сама собой, как только моя дражайшая сестра прекратит свой траур и к ней вернется ее здравомыслие. Хотя бы его малые отголоски. Но один человек этого не понимает, и своими действиями поднимает ил со дна реки. Моих советов Кадзуя не слушает, а Акиё — тем более. Как золото кошке. Кьёраку досадливо поморщился. — А что, кроме Акиё-сама его приструнить некому? — Ну почему же, есть, — Иори расправил рукава своего кимоно и сложил руки на коленях. — Только Кадзуя сейчас в немилости у главы клана, а это значит, что для остальных членов семьи его практически не существует. Да и вообще для всех, если так подумать. А бедный мальчик так жаждет внимания… — мужчина прищелкнул языком, качнув головой. — Формально моя жена больше не принадлежит к клану Маритаими, но сохранила некоторое влияние, и ее слово имеет определенный вес. Особенно для опального Кадзуя, для которого любая поддержка — уже благо. Шунсуй долго и внимательно смотрел в лицо своего капитана, стараясь понять, что он замыслил. Если для этого Кадзуя любое благоволение важно, не намекает ли Кагаякаши, что юный офицер, по стечению обстоятельств — наследник аристократического рода — должен стать сподвижником изгнанника? В чем здесь смысл? Семья Кьёраку не настолько влиятельна, пусть и довольно древняя, а сам Шунсуй, по большей части, производит впечатление довольно легкомысленного юноши. Ну, а если выяснится, под чьим командованием служит офицер, вряд ли Маритаими прислушается к его словам, раз уж не стал слушать Иори, который умело вертел людьми словно марионетками, когда ему это было нужно. — Ты на меня такими глазами смотришь, как будто я подстрекаю тебя на убийство, — рассмеялся Кагаякаши, окончательно выбив из относительного равновесия офицера. — Убийство — опасное дело, а я не настолько хорош, чтобы провернуть подобное, не оставив парочку хвостов. А иметь дело с новым капитаном второго отряда мне не очень хочется. Но… — мужчина перевел взгляд темно-синих глаз куда-то вглубь сада, вид которого открывался сквозь открытые фусума комнаты. Служанка чайной, в кимоно, с огромной кляксой от чернил на рукаве, не поднимая головы, провожала опоздавшего гостя в одну из комнат, где давно началось веселье, — предлагаю действовать красиво. Пути меньшего сопротивления… подружись с ним, — после долгого молчания, откликнулся аристократ, снова обратив взгляд на собеседника напротив. Шунсуй недоуменно моргнул. Подружиться с Кадзуя? С отщепенцем, от которого отвернулась собственная семья? Неужели Кагаякаши считает Кьераку подходящей для него компанией? Иори, что, надеется, будто он будет шпионить за этим отвергнутым кланом Маритаими? Или считает, что дружба с таким раздолбаем, как Шунсуй, поможет Кадзуя самоустраниться? — Он нуждается в прихлебателе, как никогда, а ты на эту роль сойдешь лучше всех. — Ну, спасибо, — фыркнул синигами, недовольно скривившись. Юноша привык, что его не воспринимают всерьез, он долго работал, чтобы создать подобный образ в глазах других, но не ожидал, что и капитан видит его в роли подхалима при своем племяннике. — Полно, — Кагаякаши похлопал юношу по плечу, улыбаясь по-отечески тепло, — я ни в коем случае не принижаю твои таланты и способности. Ты молод, легок в общении, тяготеешь к выпивке и красивым женщинам, что легко сделает тебя приятелем доброй половины Сейрейтея, а самое главное — ты из уважаемой семьи. Благодаря этому, дружба будет иметь для Кадзуя смысл. — И что же, мне нужно присосаться к нему, как пиявка? — кисло пробормотал Шунсуй. Попытаться подружиться с человеком, от которого отказались собственные родичи… его достопочтенная матушка придет в неописуемый восторг, узнав, что ее младший сын якшается с подобным типом. Наверняка, у Кадзуя туговато с деньгами; Шунсуй всегда был щедр к друзьям, но не собирался тратить свое жалование на этого отщепенца. Иори сдержанно рассмеялся, прикрыв рот рукавом кимоно. — Скорее, он присосется к тебе. Кадзуя не в слишком выгодном положении, ему очень нужны друзья, желательно — влиятельные и при деньгах. Он посчитает знакомство с тобой удачей и не будет сдерживаться, скорее, наоборот, постарается придать себе больше веса, чтобы казаться внушительнее в твоих глазах. Это будет нам на руку. Кадзуя не глуп, но горяч и импульсивен. За таким лучше присматривать. Если пожелаешь, можешь попробовать переубедить его. А если же нет, — мужчина равнодушно пожал плечами, — то просто сообщай мне о его планах и постарайся не мешать, когда я решу принять меры.-2-
Крики и ругань — довольно частое явление в доме, где живут одни лишь женщины. Стоит ли уточнять, на сколько хуже были дела в этом направлении в кварталах гейш? Кажется, не было не единой недели, когда в каком-нибудь окия не слышались крики гейко, матушек или служанок. Айко и Юкидзи заподозрили неладное, уже подходя к главному входу в дом: двери были распахнуты настежь, а обувь разбросана по углам, на улице сиротливо лежало одно из дорогих кимоно Тетушки, сделанное руками господина Кимоно, которого ученица повстречала утром. Айко замедлила шаг, с ужасом глядя на дорогой шелк, лежащий прямо в дорожной пыли. Помятое, испачканное кимоно с рисунком одуванчиков, вышитых золотистой нитью, валялось подобно грязной тряпке; Юкидзи, охнув, сунула младшей сестре корзину со своими банными принадлежностями и бросилась поднимать кем-то безжалостно выброшенный наряд. Побелевшие губы гейши тряслись от злости, глаза потемнели, а щеки полыхали ярче солнца на закате. — За деньги, которые можно было выручить с продажи этого кимоно, можно накормить дюжину районов Руконгая, — процедила она, стараясь как можно бережнее сложить кимоно; Айко заметила, как дрожат ее руки; в голосе Юкидзи опасно звенел гнев. — Я помню, как Юкинэ облачилась в него на мой дебют. И что же теперь? Наряд, который передавался в окия Ёсикава из поколения в поколение, в грязи, а в доме такой шум, словно крестьянки дерутся из-за последнего мешка риса! Женщина разъяренно топнула ногой. Войдя в гэнкан и закрыв двери от взглядов любопытных прохожих, девушки обнаружили целый шелковый путь на пополам с древесными щепками: на полу каждый его сантиметр был укрыт шелком кимоно. Большие лакированные ящички, в которых Матушка хранила драгоценные костюмы, были разбиты, поломаны и изуродованы. Юкидзи, не выпуская из рук кимоно подобранное на улице, бросилась проверять сохранность разбросанных вещей. — Ками-сама… нет… нет… нет… — тихо, чуть ли не плача, просипела гейша, поняв, что большую часть кимоно уже не спасти: шелк не терпит грубого обращения. Дорогие костюмы гейш — их жизнь, как меч — сердце война. Жизнь окия Ёсикава была безжалостно разрушена. — Ты — неблагодарная нахалка, не ценящая ничего, что для тебя было сделано! — разгневанный голос и звук разбившейся посуды послышался с верхнего этажа окия. В первые мгновения до Айко не сразу дошло, что кричала матушка Теруко. Ученица никогда не видела, чтобы эта женщина теряла самообладание и повышала голос. Да, конечно, она гневалась и была недовольна, но чтобы повышать голос до крика — никогда. — Ты избалованная паршивка, в которой нет ничего ценного! Зря я не послушала тогда предсказателя и пожалела твою мать, когда она сказала, что понесет ребенка! Ты родилась под несчастливой звездой и принесла в дом только растраты и неудачи, дрянь! — Замолчи! — от истошного визга Сэцуны Айко захотелось зажать уши. — Как ты смеешь так со мной говорить?! Ты знаешь, кто мой отец?! Знаешь?! — Я знаю, кто твоя мать — гулящая собака, поломавшая свою жизнь ради избалованного эгоиста, который нашел новую игрушку меньше, чем через день в лице ее младшей сестры, — выплюнула Теруко. — Знаю, что ты, мерзкое отродье, родилась вне брака, и твой отец лишь изредка вспоминает о твоем существовании, и то, когда ты начинаешь мозолить ему глаза. Ты для него лишь ошибка и позор. — Ты слышала, что сказала ока-сан?! Хаха-уэ, почему ты молчишь?! — интонация Ханери не поменялась ни на единую толику: истеричные нотки пронизывали ее голос насквозь. — Она же только что оскорбила тебя! Почему ты позволяешь так с собой обращаться?! — Потому что она знает свое место, в отличие от тебя. Без меня вы бы обе жили в Руконгайе, — обернувшись, бросила Теруко, спускаясь по лестнице на первый этаж в свой кабинет. — Ты уже давно не атотори этой окия. Ты этого не достойна. В этом доме никто не достоин стать наследницей! — Вранье! — затопала ногами Ханери. — У тебя больше никого нет, только я! Я! Как ты смеешь говорить, что я не достойна?! Если бы не я, ты бы не получила от моего отца ни гроша! Здесь все должно принадлежать мне, слышишь?! Здесь все мое! — Здесь нет ничего твоего, — ледяным тоном ответила Теруко, — даже то, что на тебе надето, то, что ты ешь — все это принадлежит окия. И будь я проклята, если отдам тебе дом, построенный на крови и слезах гейш Ёсикава. Чтобы ты разрушила то, что они строили годами, из-за своих капризов? Глупая девчонка, — глумливо бросила Матушка, — ты сама все испортила. Ты могла стать одной из блистательнейших гейш ханамати, а стала хуже базарной торговки. — Я… базарная торговка?! — оскорблено задыхаясь, прошипела Ханери, только сейчас Айко и Юкидзи удалось увидеть бывшую наследницу во всей ее красе: растрепанные темные волосы, потекший от слез макияж, покосившееся и сползшее кимоно. В руках девушка держала небольшой белый комочек с двумя черными пуговками-глазками. Собака, испуганно поджав уши и хвост, дрожа и непонимающе скуля, озиралась по сторонам, стараясь вырваться и убежать прочь, но Сэцуна не отпускала зверька, прижимая к себе. — Я не базарная торговка! Я благородная дама! Во мне течет кровь аристократки! Великого дома! — О, в самом деле, Ханери-химэ? — прыснула Теруко, остановившись практически в конце лестницы. — Тогда почему ты, вот уже который год, ночуешь в квартале гейш, а не в своем поместье?! Ты не аристократка… Ты никогда ей не была. Ты просто татиката. — Да умолкните вы обе! — выпалила Юкидзи, прижимая к груди целую охапку шелков. — Вы словно две уличные собаки, дерущиеся из-за кости! Посмотрите, что вы натворили! Десяток наших кимоно теперь годится разве что на тряпки! Женщина швырнула груду нарядов к подножию лестницы, прямо под ноги матушке Теруко. Ока-сан поддела смятое темно-синее кимоно с узором из раскрытых вееров концом трости и, сардонически скривив рот, повернулась к Ханери. Юкидзи буквально взвыла подобно одинокой волчице, получив в ответ лишь молчание Матушки и презрительный взгляд ученицы Юкинэ. Айко нерешительно сделала пару шагов навстречу своей наставнице, но тут же отступила назад, продолжая держать в руках банные принадлежности. Сейчас она почувствовала себя такой же онемевшей как на том банкете, устроенным Маритаими. — Как ты себя ведешь, Юкидзи-ане-сан! — бросила с гортанной усмешкой в спину Юкидзи Ханери. — Вот кто тут на самом деле базарная девка — никакого уважения! — Помолчи! — гаркнула Матушка. — Не тебе рассуждать о манерах, — рот женщины брезгливо изогнулся. — Напрасно я надеялась, что толика благородной крови в твоих жилах сумеет побороть твою вздорность. Ты ее испортила. Ты могла добиться такого успеха, прославить окия, возможно, даже твой благородный отец пожелал бы вспомнить о тебе, как о своей дочери, а не как о досадливой случайности, но нет. Глупая, упрямая, капризная… зря я не колотила тебя в детстве. Возможно, мне бы удалось выбить из тебя эту дурь! Женщина глубоко вздохнула, занеся руку над головой, и звонкий звук пощечины разрезал загустевший в доме от раздора воздух. От неожиданности Ханери выпустила из рук собаку, которая, глухо упав на ступеньки, скуля, быстро скрылась в одной из комнат. Прижав ладонь к раскрасневшему лицу, майко инстинктивно отступила на шаг назад. В янтарных глазах девушки сверкнуло непонимание и страх. Еще бы: Матушка впервые применила к ней хоть какую-то физическую силу. Раньше, будучи атотори, единственным наказанием для нее был запрет на посещение занятий и изредка уборка. Но ни разу Матушка не била ее в наказание розгами или не давала пощечину, что часто случалось с другими. «Она в самом деле больше не наследница», — стремительно пронеслось в голове у ошарашенной Айко. Да и не только у нее. Шокированная Юкидзи, должно быть, подумала точно так же, беспокойно переводя взгляд от Матушки к Ханери, а затем на молчаливо стоявшую возле лестницы Тетушку. — Конечно, сейчас тебя воспитывать уже поздновато, — размахнувшись, Теруко вновь ударила немигающую Сэцуны по лицу, — но, — за пощечиной последовала еще одна, отшвырнувшая девушку к стене, — по крайней мере, я надеюсь, — схватив бывшую ататори за плечо, Матушка развернула ее лицом к себе, — что до тебя хотя бы дойдет, — от тяжелой оплеухи Ханери пронзительно взвизгнула, — где твое место! Майко, сначала попыталась подняться на пару ступенек выше, но Матушка держала крепко, другие гейши дома Ёсикава об этом знали не понаслышке. Девушка свирепо закричала, когда Теруко дернула племянницу за волосы, выдернув дорогую шпильку из волос и бросив кандзаси на пол. Инстинктивно Ханери начала одной рукой прикрывать лицо, боясь получить очередную пощечину, а другой оттолкнуть от себя нападавшую. Юкидзи, вернувшаяся из ступора обратно в реальный мир, подбежала к лестнице, чтобы разнять дерущихся женщин, но сама получила рукой по лицу. И в этот самый момент случилось неисправимое: Ханери снова оттолкнула от себя Теруко, на секунду отвлекшуюся на гейшу, и та, не удержав равновесие, пошатнулась и упала вниз. Матушка, хрипло вскрикнув, кубарем покатилась по ступеням; Айко прижала ладонь ко рту, глядя, как Теруко падает. Кандзаси ломались, выпадая из прически, волосы рассыпались черными водорослями, кимоно задралось, обнажив бледные ноги с сильно выступающими голубыми венами. Матушка рухнула на разбросанные по полу шелка, нелепо распластанная, подобно сломанной кукле, вперив немигающий взгляд в стену, украшенную свитком с замысловатой каллиграфией. — Ока-сан! — первой из всех среагировала Юкидзи, подбежав к Теруко и упав на колени перед женщиной, судорожно пытаясь дотронуться руками до тела, но боясь, что сделает только хуже. Следующей в себя пришла Йомикой, быстро сбежавшая вниз по лестнице, оттолкнув свою дочь, которая, сгорбившись, закрывала лицо руками и тихо что-то бормотала себе под нос. Тетушка молнией пронеслась мимо лежавшей на полу угасающей сестры и чуть ли не бегом направилась в кабинет Теруко. Оставалась она там не долго. — Если вас спросят, что случилось — скажите, что матушка упала, когда относила кимоно наверх! — скомандовала Тетушка, присаживаясь рядом с Юкидзи. — Все меня слышали? — Йомико зло посмотрела на каждую девушку, убедившись, что ее слова были услышаны. — Айко, быстро беги за Сагура-сэнсэй! От испуга майко выронила все, что было, из рук и тут же бросилась к выходу, даже не надев гэта на ноги. Буквально босиком девушка бежала к дому врача, пачкая белоснежные таби. От скручивающего ощущения тошноты и слабости ученица боялась, что упадет где-нибудь по дороге. Заплетающиеся ноги пару раз подводили свою хозяйку. Осуждающие взгляды прохожих и других гейш, только отправляющихся на работу, секли спину как кожаные плети. С их стороны Айко выглядела непотребно и отвратительно — достойная пары сплетен, — и вряд ли контекст ситуации как-то улучшил бы ситуацию. Все-таки она должна была оставаться достойной… при любых обстоятельствах. Добежав до нужного дома, майко к ужасу обнаружила, что в клинике Сагура не горел свет. С истерическим смешком Айко ударила пару раз ладонью по деревянной раме в надежде, что может быть врач просто решил отдохнуть в тишине и темноте. Грубые камни, которыми была вымощена дорога к дому доктора Сагура, больно ранили ступни Айко. В спешке она почти не чувствовала боли, но, неловко ступив, не сдержала крик — маленький острый камушек впился в пятку, защищенную только тонкой тканью таби, ставшей серой от дорожной пыли. Девушка ухватилась ладонью за стену, неуклюже прыгая на второй ноге. Задравшееся кимоно топорщилось некрасивыми складками, глаза щипало от слез; Айко не могла понять, от чего ей хочется плакать — то ли от горя, случившегося с Матушкой, то ли из-за испорченных кимоно, то ли из-за пораненной пятки. А, может, просто потому, что ей даже не удалось застать дома врача. — Кричать совсем не обязательно, я и с первого раза прекрасно услышал, — тяжелая поступь шагов по деревянному полу послышалась за закрытой дверью. Айко машинально утерла слезы, но в глазах лишь сильнее защипало от попавшей грязи. Из-за слез зрение майко затуманилось, но это не помешало ей распознать в фигуре, показавшейся на входе, помощника доктора Сагура — Хансу. — Ками-сама, что с тобой приключилось, девочка? — ошеломленно пробормотал низкорослый мужчина в белом врачебном халате, пробежавшись брезгливым взглядом по Айко. Должно быть, она выглядела ужасно, раз даже врач испытал к ученице отвращение, а ведь он видел людей и в худшем состоянии. — Хансу-сэнсэй… — задыхаясь, начала лепетать майко, бросившись вперед к ногам медбрата. — Хансу-сэнсэй… Матушка… Хансу-сэн… — Ками-сама, да что с тобой?! Будто от пустого удирала, — Хансу, глядя на Айко мутными спросонья глазами, подхватил ее под локоть и потянул, вынуждая подняться. Видя, что девушка дрожит, он подвел ее к низкой скамеечке, стоящей у входя прямо под бумажным фонариком, и помог майко сесть. — Дыши. Медленно, не торопись. Даже если увидала пустого, то не бойся: он, наверное, просто забежал к госпоже Мияги, выпить ее знаменитого сакэ. Неуклюжая шутка помощника сорвалась с губ Айко хриплым смешком. Прижав бледную руку к губам в жалкой попытке сдержать рвущиеся рыдания, она постаралась дышать так, как ей велел Хансу, но не получилось; обессилено уронив руки на колени, майко зашлась сиплым смехом. — Ох… похоже, тебе тоже не мешало бы налить сакэ госпожи Мияги, — покачал головой мужчина. — Матушка… — ученица глубоко вздохнула, чтобы успокоиться и внятно объяснить всю ситуацию, — она упала с лестницы, когда относила кимоно, — слова давались тяжело. От того, что это ложь? От того, что неважно, что именно она скажет врачу, матушке уже не помочь? Айко не знала. — Тетушка Йомико послала меня за Сагура-сэнсэем… Мужчина прервал майко, очень грязно выругавшись. Кажется, он понял в чем вся суть проблемы, и почему Тетушка послала именно за доктором Сагура. Это был не просто врач, который помогал гейшам в их сложной жизни, но и был довольно уважаемым представителем кэмбан. — Ясно, — тяжело выдохнул Хансу, почесав гладко выбритый подбородок и поправив съехавшую белую бандану на голове, скрывающую отросшие темные волосы. — Я схожу за сэмпаем, а ты оставайся-ка здесь. Посиди. Подыши воздухом. Торопиться тебе уже не надо. — Н-но… матушка… — ей нельзя рассиживаться, нужно вернуться как можно скорее. Помочь убрать кимоно, может, какие-то из них еще можно спасти. Матушка будет недовольна, если увидит такой беспорядок. Айко покачала головой, не мигая, глядя себе под ноги. Слезы струились по бескровным щекам, капали на кимоно; усталость навалилась снежной толщей; пригвожденная к месту ее тяжестью, девушка была даже не в силах пошевелить пальцем, не то, что вернуться домой. В одних таби, растрепанная, выглядящая жалкой бродяжкой, нежели гейшей из дома Ёсикава; сплетен теперь не оберешься, особенно на фоне произошедшего скандала. — Да чего тебе неймется?! — гоготнул Хансу, проверяя что-то по своим карманам своего халата. Мужчина достал смятую пачку сигарет и, вытащив из нее зажигалку и саму никотиновую палочку, закурил. — Ты там только мешать будешь. Там сейчас будет столько народу… — протянул мужчина, выдыхая сизый дым из легких. — Сиди уж здесь. Тем более с твоей ногой, — помощник врача пальцем показал на кровавое пятно, смешавшееся с грязью на белых таби. — Сейчас принесу бинты и перевяжу тебе ногу. Девушка кивнула вслед удалившемуся в дом Хансу. Мужчина принес с собой небольшую бутылочку из прозрачного стекла, похожую на сосуд для сакэ, несколько шариков ваты и рулон с бинтами. Не вынимая сигареты из зубов, помощник присел на корточки перед майко, одним движением снял с нее грязный таби и принялся обрабатывать рану. Хансу работал быстро и ловко, подобным его было уже не удивить. Айко поморщилась, почувствовав, как щиплет ранку спирт, которым была пропитана вата. — Я попрошу кого-нибудь принести тебе таби и гэта, — наконец прокряхтел мужчина, выдыхая слова вместе с сигаретным дымом, прямо в лицо Айко. Табак пах отвратительно дешево, не чета тому табаку, который курят Матушка и Тетушка. — Лучше рикшу прислать, конечно… — Хансу покачал головой, — ранка хоть и маленькая, но глубокая, сама ты, боюсь, не дойдешь. Сиди, девочка, сиди, — врач удержал уже готовую подняться Айко за плечи. — Попрошу потом Сагура-сэмпая, чтобы прописал тебе что-нибудь успокоительное. Да и не только тебе… Бормоча себе под нос, мужчина ушел обратно в дом, позабыв закрыть фусума, и майко слышала его шаркающие шаги, звон и бряцанье, шорох ткани. Хансу не спешил. Девушка прерывисто вздохнула; она знала, что не хорошо оставлять анэ-сан одну с тетушкой и Сэцуной, но сил возвращаться совсем не было. Снова увидеть эти разбросанные кимоно, Матушку, лежащую у подножия лестницы… Айко содрогнулась, обхватывая себя за плечи. Матушка управляла окия, сколько себя помнила Юкинаги, а теперь… что будет теперь? С окия? С Юкидзи? С ними всеми?.. Майко с грустью проводила уходящего медбрата с огромной кожаной сумкой и блестящему заклепками в руках. По правде говоря, Айко впервые в жизни видела, чтобы Хансу такое носили с собой. Обычно, он или Сагура-сэнсей просто приходили в дом, имея при себе небольшой барсет с ограниченным набором инструментов и стетоскопом на шее. Но эта сумка была просто огромна. Интересно, вернулась ли сестра Юкинэ с гохан о табэ? По иронии, на ней сегодня было надето самое дорогое кимоно из всех, что владели гейши дома Ёсикава: иромудзи, нежно-пастельного оттенка, очень похожего на цвет топленого молока. На вид это был очень скромный наряд, но цену ему сделал подаривший. Как рассказывала сама Юкинэ, его подарил один мастер кимоно, в бытность свою всего лишь подмастерьем, потому что денег расплатиться за о-дзасики у него не было. Позже, снискав славу, все его ранние работы значительно выросли в цене. Было ли это правдой? Кто знает. Айко нервно рассмеялась; хорошо, что хотя бы до него Сэцуна не добралась. Один из самых роскошных нарядов, которые когда-либо видела девушка; майко надеялась, что ей тоже представится возможность посетить в нем вечеринку, но, наверное, этого никогда не будет. После выходки Ханери окия явно потребуются деньги на новые наряды, возможно, не такие красивые, но зато они смогут обновить гардероб, чтобы радовать глаза гостей на о-дзасики. Только Матушка этого явно не одобрит, ведь бессмысленные траты окия явно ни к чему. Айко сглотнула горькую слюну. Она помнила застывший взгляд Теруко, помнила ее руки, похожие на пару сломанных ветвей, и неестественно вывернутые ноги. Страшная догадка неспешно вызревала, словно нарыв, где-то в глубине сознания, но девушка не могла об этом думать. Даже представить, что Матушки… майко отчаянно замотала головой, закрыв лицо руками. Может, еще все обойдется, и Хансу сумеет ей помочь? Тогда деньги от продажи иромудзи пойдут на ее лечение, но это не страшно, ведь данна Юкинэ может подарить ей сколько угодно нарядов. Он богатый и знатный господин и не оставит дом Ёсикава, где живет его возлюбленная, в беде. Сколько ученица просидела на лавке перед домом врача, Юкинаги не помнила. Может час, а может быть два. Может быть целую вечность, но фонарщики на улицах уже давно зажгли фонари, служанки рассыпали соль на счастье чайных, домой, в окия, потянулись майко со своих первых вечеринок. Из ближайших домов слышался смех и музыка. Ханамати продолжал жить дальше.