В отпуск

      Так как Шмандер был страшно тучный, он опасался сидеть на стульях. Стулья же были везде, куда ни глянь — даже в алхимической лавке. Они коварно притаились на улицах и на парочке крыш. Они стерегли в приемной дворца и около киосков.       Поэтому Шмандер решил, что будет проще не выходить из дома. Но постоянное затворничество сделало его диким, и толстяк не смог даже здороваться с людьми. Чтобы решить и эту проблему, Шмандер притворился слепым. Еду он себе выращивал сам — мерзкого качества, ибо он был очень неумел.       От подобного образа жизни Шмандер с удовольствием впал в уныние и начал усиленно себя жалеть. Он весьма музыкально выл нечто, напоминающее сельскую, неприличную песенку про влюбленного тролля, стенал по ночам (когда забывал слова), сделавшим привидением в собственном доме. В дни особенно мрачные лежал и смотрел в потолок, тренируя телекинетическое зрение и надеясь, что он на него рухнет (и, конечно, едва ли причинит исполину вред...). Иногда патетичные его завывания прерывались ругательствами — энергичными и злобными — потому что он опять что-то задел.       Бардак в его логове словно бы иллюстрировал восхитительные завитки и причудливые фигуры мрачных лесов Деменции и нервов в голове какого-нибудь психопата. Очень много поэзии жило в этом обиталище. Но не при Шмандере. При Шмандере поэзия скоропостижно удавилась, и вместо нее возник помойный хаос. Чтобы его соорудить, пришлось изрядно потрудиться, но толстяк слыл неутомимым созидателем проблем на пустом месте.       Вообще, он был чрезвычайно талантлив. Едва родившись, маленький Шмандер неловко рухнул прямо на ногу акушерке и так ее отдавил, что ее пришлось ампутировать. Перед экзаменом в академию, юный Шмандер за обедом случайно съел всю еду со стола прямо со столом и сидящим под ним ленивым псом по имени Кеша. Мать своим чадом очень гордилась, и прочила ему карьеру рыцаря. В сущности, Шмандеру бы не понадобился конь. Ему не понадобилось бы двигаться. Только стоять, насупив брови, среди арены и ждать, когда наивная жертва верхом на скакуне да с копьем наперевес сделает ничтожную попытку атаковать. Копье пружинило от пуза Шмандера, как спичка от желе, сбивала отдачей всадника, а дальше нашему герою оставалось только небрежно наступить на него аккуратной, круглой, пятидесятикилограммовой пяточкой.       Вот только Шмандер падал в обморок при виде крови и очень не по-богатырски визжал, так что карьера рыцаря никак ему не светила.       — Во всём виноваты проклятые табуретки, стулья, столы и то, что держится на ножках, — брюзжал он.       Просто вся эта мебель предательски нахальным образом ломалась, когда Шмандер знакомил с ней свою дебелую тушу. Впрочем, однажды от него попыталась сбежать кушетка и бедняге почти это удалось… Правда, потом выяснилось, что это был племенной бык по имени Малакат.       Каждый год он получал подарок от великодушного графа Деменции. Его светлость присылала любимцу прекрасный, нежный галстук. Граф тонко намекал, что ткань феноменально прочная, и выдержит даже вес Шмандера. Тот был слишком глуп, чтобы понять намек.       — В общем, ваше величество, несомненно, обратит внимание на эту проблему, — закончил Хаскилл. — Наконец-то, — добавил он внушительно, видя, что Джо`Маста продолжает жонглировать апельсинами, в которые превратил двух нерадивых служанок.       — Фиолетовый, — глубокомысленно изрек каджит и посмотрел на своего камердинера так, словно тот мог его понять. Но Хаскилл был буквально создан для того, чтобы всегда понимать своего повелителя.       — Он был прошлой весной, мой лорд. Нынче же, возможно, следует ввести в моду…       — Сине-красный.       — Это и есть фиолетовый, — мягко уточнил камердинер.       — У тебя прекрасный вкус, Хаскилл! — восхитился Джо`Маста. — Что касается того типа, о котором ты болтаешь… отправь-ка его в духовный путь саморазвития на мебельную фабрику.       — Н-но там же… столы, стулья, табуретки, комоды.       — Ну, вот, а я был уверен, что там лепят пряничных человечков...       — Ваш приказ обеспечит доброму подданному инсульт, мой лорд.       — Нет, ты всё перепутал, он обеспечит инсульт производителям мебели. И так будет до тех пор, пока эти лентяи не научатся делать ее действительно прочной. Шмандер обладает врожденным даром, и его следует использовать по назначению.       — То есть, он будет ее ломать? — печально уронил Хаскилл.       — Первую пару сотен... пару троек сотен лет. И пусть это происходит на глазах производителей. Всё запиши, отдай в канцелярию с воздушным поцелуем, глашатаи остальным займутся, если, конечно, хотят жить, — каджит подбросил в воздухе парочку апельсинов и швырнул их в угол. На пол приземлились две отчего-то раскрасневшиеся и очень смущенные девушки. Они поклонились лорду и хотели, было, уйти, но Джо`Маста строго их остановил:       — Передайте герцогу Деменции от меня подарочек. Очень красивый. Сам вязал из шерсти старой ослицы. Все пальчики свои нежные исколол, — в бархатном футляре лежал прегадкого вида галстук серого цвета с кислотно-оранжевыми и салатовыми цветочками, вырезанными из цветного картона.       — Пусть наденет это на сегодняшние именины в его честь, — сладко пропел Джо`Маста вслед горничным.       — Но именины его светлости не сегодня… — начал, было, непредусмотрительно Хаскилл, но наткнулся на взгляд каджита. Продолжая улыбаться, тот зловеще протянул:       — Сегодня. Потому что ты уже переделал календари с именинами. Или… может, еще не успел?       Камердинер это слышал в первый раз, но, зная своего повелителя, подобострастно ответил:       — Простите мне мою забывчивость, милорд. Разумеется, всё уже готово…       — Что это у тебя на лице, дражайший Хаскилл? Удивление? Смятение? Пятно черничного варенья? Ты поражен тем, что я не казнил тупого, толстого, жалеющего себя, уродца?       — Не мне вникать в высочайший смысл…       — Ой, перестань, мы оба знаем, что ты умница-разумница. Почти, как Диус, у вас даже физиогномия только что разбуженных утопленников примерно одинаковая. Я всегда знал, что высокий интеллект никому не на пользу. Он утяжеляет душу, и она виснет на уголках губ выражением излишней серьезности… И так, друг мой, дело в том, что безумие — это то, что случается с талантом, если его изуродовать, гипертрофировать или убить. Но талант, как душа — понятие бессмертное и трансформируемое. Безумие делает его чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому если предоставить безумцу реализовывать свое безумие… Нет, Хаскилл, он не вылечится. Но он, однозначно, перестанет быть уныло-несчастным. В моем царстве полагается быть каким угодно, но только не пресным. Это недопустимо. А насчет шерсти старой ослицы я выдумал. Она кошачья.       — У его светлости аллергия на домашних кошек.       Лорд безумия ласково улыбнулся:       — Будет знать, как верных подданных пытаться на суицид толкать. Кровожадность герцога обязана быть под контролем, на то он и герцог, верно?