DOOM - Эквестрия. Том второй: Хвала безумию!

Дыхание. Пульсация. Тихий стук. Смерть, кажется. Такова она? Я всегда был так близок к ней, что в последнее время перестал замечать. Я нес её; согревал внутри холодных железных когтей, делился ею с друзьями и врагами. Последней до меня этот дар обрела Найтмер Мун. Она заслужила, наверное… Нет нужды вспоминать всех убиенных. Не надо помнить ничего. Память лишь мешала мне на протяжении всего пути. И вот он, результат: движимый остатками былой симпатии, я убил союзника, который помог бы мне одержать победу. Ха, я в самом деле надеялся победить многоликое чудовище, погубившее целое божество? Нет, это не геройство. Дерзость не должна вызывать уважения. Дерзость без успеха, совершённая просто ради дерзости — глупость, и не более. Отчего не стоило верить сыновьям Титана? Пусть они убивали Хигеру, пусть жгли тела… Не мог ли Храддо уничтожить Рейнбоу по той же причине, по которой и я расправился с Шейди Болл? Я был наивен, подвержен эмоциям, лишён самообладания. Садху не помог мне, думается: он оказался столь же слаб, сколь и я. Тело моё ещё не отделалось от остатков чувств. Смерть была рядом, но отчего-то медлила, вызывая во мне разочарование. Ещё больше я расстроился, когда смог приоткрыть свой, видимо, единственный уцелевший глаз. Огни ударили в лицо. Я лежал на земле, в море собственного зловонного гноя, и смотрел на мясные массы, плавно переходящие в кости Иконы Греха. В её очах сияла вселенная. — Наконец, ты соизволил пробудиться. — Провозгласила Икона-Маледикт, сияя мрачной улыбкой. — Нет нужды тянуть: сыны Титана пали. Их энергия, лишённая разума, стала частью меня. Они оказались не готовы, истощены убийством Хигеру и Венатрикс с её отродьем. — Икона подалась вперёд. — Тебе известно о людях, о последнем человеке, которого мы оставили гнить на его родной, опустошённой планете. Он был сильнее тебя, не использовал магии. Ты, весь ваш род и ваши союзники, однако, были сильны. Вы загнали меня, вы почти уничтожили меня, но в последний момент было совершено слишком много ошибок. — Он взял небольшую паузу. — Я считаю эту партию достойной. Возможно, она была последней истинно интересной в истории Ада. Я достиг цели: устранил разумных, обрёл единоличную власть над ордой, и, что превыше всего, познал искренний страх, настоящую угрозу и близость погибели. Такие чувства прекрасны, но никогда боле не будут испытаны мною вновь. — Маледикт надолго замолчал, улыбка впервые сползла с его морды. — Тебе не будет позволено чувствовать мир материальный. Йорры, внутренний Хигеру и донкельхейтум, что более тебе не подчиняется, способны поддерживать твою жизнь вечно. И вечность ты будешь узником своего мозга. Единственное, чему под силу спасти тебя, это безумие. Воздай ему хвалу, когда оно придёт. И мир исчез. Навеки. Воцарилась тишина. Я… дрожал, кажется… Но вездесущий мрак таил в себе тепло и уют, ибо я знал, что смогу увидеть в нём всё светлое и доброе, что было в моей жизни. Я смотрел во тьму и нёсся по полю, украшенному драгоценной россыпью цветов; я смотрел во тьму и летел, бестелесный, над морем, в чёрных глубинах которого пряталось загадочное существо потрясающей красоты; я смотрел во тьму и обнимал… кого-то, какую-то кобылу; я слушал тишь и жадно, словно задыхаясь, ловил тихую, тёплую мелодию, закрадывающуюся в самую душу; я слушал тишь и подпевал её нежному голосу, сливаясь воедино с её песней, превращающей мир в одно мягкое алое небо… Крошечная тёплая капля упала мне на шею. Песня оборвалась, ибо тишина замолчала. Прекрасный мир ушёл, ибо бледные, скользкие механизмы собственного разума заменили тьму. Коридор вернулся со стоном. Он задышал, медленно и раскатисто, с надрывом и болью. Колонны, плавно перетекающие от влажного пола к сопревшему потолку, дрожащие конечности, пытающиеся схватить меня… И лица… Лица, лица! В каждом атоме, покрывающие даже меня самого! О, если бы я только мог видеть границу, где заканчивался коридор и начиналось моё тело! Если бы я только мог закрыть глаза и уши, сорвать с себя кожу — лишь для того, чтобы не видеть, не чувствовать! …Но как я мог не чувствовать собственного дыхания? Не слышать причитаний собственного подсознания? Не чувствовать, как сам себя держу в этом чудовищном коридоре собственного разума? Страха не было — лишь только осознание. И вера в то, что безумие — о, хвала ему! — когда-нибудь настигнет меня.