***
Аэропорт Вена-Шхеват. Бизнесмены сидят в своих костюмах, закинув ногу на ногу, ведут переговоры глобального значения, оттопыривая при этом мизинец, локоть, да и все другие части тела, демонстрируя, как их тяготит объяснять все эти элементарные вещи своим недалеким подчиненным. Суетливые туристы, оснащенные всевозможными техническими новинками, ломают голову над пунктами на карте, которыми старательно отмечены все местные достопримечательности. Промежуточная категория – простые граждане, уставшие, чувствующие, что еще немного и выпадут с беговой дорожки современной жизни, ждут своего рейса как очереди к терапевту: их обдерут по полной, но это неизбежная процедура. Голубые глаза ищут знакомую фигуру, чтобы обвести жирным контуром и отделить от людской массы. Алек переводит телефон из режима полета в обычный, сверяется со временем и вновь принимается ждать. Люди проходят мимо, самолеты все так же взмывают и увесисто приземляются, чиркая по взлетной полосе, словно расписываясь о прибытии. На периферии он чувствует взгляд незнакомых серых глаз. Уж слишком пристальный, чтобы считаться мимолетным. В следующий миг их обладатель – коренастый, но стройный мужчина с почти пепельными волосами – направляется к нему, уже приветственно взмахивая рукой. – Вы Алек-Голубоглазый-Брюнет-Лайтвуд? Я знал, что сразу вас узнаю. Добро пожаловать в Вену! Голос незнакомца оказывается тонким, если не сказать детским, что противоречило его военной выправке. – Спасибо... А вы? – Штефан. Работник Концертхауса. Мистер Бейн попросил вас встретить и отвезти в отель. Смесь его тонкого голоса с немецким английским создавала причудливое надломленное звучание. Видимо, Штефан был не из любителей подолгу трепаться, поэтому, взяв дорожную сумку Алека, тут же направляется к машине. – А где сам мистер Бейн? Алек мог назвать его и по имени, но почему-то не хотел подчеркивать свою близость вот так, будто ему непременно нужно пометить территорию. – Он сейчас в Концертхаусе. – Тогда... отвезете меня туда? – натягивает он улыбку. – Нет, – звучит быстрый ответ, и водитель, не поднимая головы, захлопывает багажник. – Почему «нет»? Вы разве сами не собираетесь туда же? – Алек начинает беспокоиться, понимают ли они друг друга. Арийский ангел в обтягивающей рубашке из светлого денима смотрит на него невозмутимо: – Мистер Бейн попросил отвезти вас именно в отель. И сказал, что сам приедет, как только сможет. Английский Штефана как будто стал четче. Во всяком случае, он тоже прикладывает усилия, чтобы избавить себя от дальнейших расспросов. – У него же сегодня концерт. Когда он, по-вашему, сможет приехать? – Мистер Лайтвуд, – перед ним открывают дверь, – давайте мы поедем в отель, а там вы сами с ним поговорите? Алек соглашается. Ему ничего не остается. Он садится в машину, пока не понимая, что к чему, но уже улавливая свое облегчение от того, что Штефан не во вкусе Магнуса. И тихо ругает себя за это. Перерывы между их встречами порой растягиваются на недели, и он, конечно, верит, что все это время Магнус воздерживается, как и он сам. Пианист даже приучил его к грязным разговорчикам, когда они помогают друг другу снять напряжение, перемешивая раздающиеся в трубке непристойности с частыми вздохами и лязгом ремней. Надо сказать, что подобные звонки происходят довольно часто. Но все же, зная темперамент Магнуса, Алеку спокойнее, если того будут окружать мужчины вне его вкусовых предпочтений. А с чего он вообще решил, что Штефан гей? Он не мог сам себе дать четкого объяснения. Просто ощущение такое. Возможно, и ошибочное, думается ему. Но когда блондин включает свой плейлист, больше подходящий бунтующей старлетке, и закуривает тонкую сигарету, все становится на свои места. Видимо, Алек уже наработал свой гей-детектор. Оставив его в отеле, при этом убедившись, что нет проблем с размещением, Штефан уматывает прочь на своем серебристом фольксвагене. Лайтвуд вполне мог представить его героем космической эпопеи, всадником, отлитым из сверкающего сверхпрочного металла, готовым исполнить любой приказ, при этом не испачкав ослепляющий корпус. Мужчина поднимается в номер, забронированный ему Магнусом, осматривает все помещения, раскладывает свои вещи, которых не так много, и растягивается на кровати со свежезастеленным бельем, источающим легкий запах лаванды. Он отмечает размер king size, и внутри распускается трепетное предвкушение того, что они с Магнусом будут на ней делать. Алек не знает, вел бы он себя так, будь они обычной парочкой, живущей в одном городе. Звучали бы в таком случае у них, как у тех пар, предложения увидеться потом, ссылаясь на занятость или, и того хуже, на пробки или погоду? Реагировал бы он на Магнуса так же, если бы имел постоянный доступ к нему? Сейчас ему слабо верится, что что-то в его отношении поменялось бы. С кем угодно, но только не с Магнусом. Каждый раз его хочется все больше. Это и пугает, и будоражит. Просидев в номере около часа, перемещаясь с открытого, во французском стиле, балкона на кухню, а оттуда в жилую зону, он все же убеждается, что попросту теряет время. Уж лучше быть там, если не наедине, то около Магнуса. Ему ведь не привыкать к закулисной суматохе. К тому же, даже просто следить за приготовлениями пианиста доставляет удовольствие. Он вспоминает его сосредоточенный взгляд, прямую широкую спину за роялем, пальцы, касающиеся клавиш так бережно, а потом так неистово по ним проносящиеся, что перехватывает дыхание. Решено: он сам поедет к Магнусу. Алек не переодевается сразу в строгий костюм для вечернего концерта, а лишь меняет мятую футболку на свежую. Из глубины дорожной сумки он выуживает кошелек с обменянными евро, по пути к выходу останавливается у зеркала, чтобы пригладить непокорно торчащие волосы, и осторожно прикрывает за собой дверь.***
Ранняя осень в Вене не менее романтична, чем весна в Париже. Весь город вернулся к трудовым будням, но еще не утерял свою летнюю расслабленность. Воздух хрустящий, как выпекаемые на площади или вдоль главных улиц вафли. Их узор в мелкий квадрат повторяет рельефы старых зданий, которыми усеян весь город, и в которых сегодня располагаются головные офисы всех банков, крупных национальных компаний и филиалы мировых торговых брендов. Два слова – место и цену – называет Алек на корявом немецком и попадает в этот новый мир. Он знает, что облик города такой же вне зависимости от того, первый это визит или очередной. И это удивительное чувство – лицезреть новое место в его самобытном беспечном ритме. Такси останавливается перед знаменитым Венским Концертхаусом. Магнус хотел дать концерт в амфитеатре, построенном то ли в старой церкви, то ли в скалистой пещере. Но желающих посетить его выступление оказалось больше ожидаемого, поэтому место было перенесено на главную сцену австрийской столицы, что льстило Бейну, и он не скрывал этого. Главный вход оказывается заперт, и Алек заходит со двора. Внутри неутомимо идут подготовки к предстоящему концерту. Сотрудники носятся с прожекторами, бурно что-то обсуждают, раскладывают буклеты, стирают последние пылинки с витрин и балок. А из-за закрытых дверей Большого зала раздаются звуки генеральной прогонки сегодняшней программы местным симфоническим оркестром. Алек, незамеченный никем в этом беспорядочном движении, без труда прошмыгивает в сторону гримерок. Дверь с надписью «Магнус Бейн» оказывается одной из дальних. В открытом дверном проеме он видит и самого Магнуса. Тот сидит, чуть наклонившись вперед, закинув левую ногу на правое бедро. Обтягивающие светлые штаны с черными заплатками на коленях демонстрируют мышцы ног, так же, как и простая черная футболка – прекрасно сложенный торс. Упираясь локтями в бедра, Магнус с утомленным видом теребит кольца на левой руке – два серебряных и одно черное. Алек стоит в проеме и просто наблюдает за ним. Хочется запомнить эту картину, прежде чем стать ее частью. Бейн как будто чувствует его присутствие и поднимает голову. – Александр? – звучит удивленный голос. – Привет, – шепотом произносит Алек, словно извиняясь за свое вторжение. – Не мог ждать в номере, хотел поскорее увидеть тебя. Прикоснуться к тебе. Я так соскучился, – он гладит его по щеке, затем опускает ладонь на загривок, – Магнус в этот момент напрягается, – наклоняется и целует его сначала в шею, а потом в губы. Музыкант прикрывает глаза во время поцелуя, невесомо прихватывает его губу, выдыхает на скулу и медленно, нехотя, отстраняется. Алек чувствует, что что-то не так, но не успевает и открыть рот, чтобы спросить. – Любопытно. Это и есть те самые «отношения», о которых ты не хочешь рассказывать своей маме, Магнус? Алек мгновенно выпрямляется, озадаченно смотрит в глаза напротив и оборачивается на властный женский голос. И теперь он наконец понимает, почему стоило остаться в номере. Миниатюрная азиатка за пятьдесят, с тонкими чертами лица и аккуратной короткой стрижкой, складывает руки на юбке и встает с кожаного кресла. Развернув плечи назад, горделиво вздернув подбородок, она подходит прямо к Алеку. – Стало быть, это вы новый партнер моего сына? – обращается женщина, выделив слово «новый». – Мама, прошу, – раздраженно бросает пианист. – А что такого? Я не имею право знать, что происходит в твоей жизни? – на этот раз звучит укор в адрес Магнуса. – Нора Бейн. Для вас просто миссис Бейн, – она вновь поворачивается к Алеку и протягивает руку. – Алек Лайтвуд, – неловко хватается он за узкую ладонь, вдруг представляя, как женщина рывком тянет его на себя, берет в локтевой захват и душит, медленно опуская на пол, в лучших традициях боев без правил. Рефери объявляет чистую победу, а миссис Бейн стряхивает пыль с плеча и поднимает руку, приветствуя болельщиков. Поверженный Алек остается лежать на ринге в неестественной позе в ожидании медицинской помощи. – Итак... – все еще смотрит она на него. Алек выходит из оцепенения и молится, чтобы воображаемая картина не отпечаталась на его лице, но сочувствующий вид Магнуса говорит, что все прекрасно читаемо. – Давно вы... встречаетесь? – демонстративно подбирая слово, спрашивает женщина. – Мама, оставь свои расспросы! Мать и сын переглядываются, метая друг в друга молнии. – Больше полугода, – к общему удивлению и собственному испугу отвечает Лайтвуд. – Вот как... – хитро сощуривается женщина и решает попытаться вытянуть что-нибудь еще. – А вы американец, ведь так? Как вы познакомились? – Да, американец. А мы, – Алек смотрит на Магнуса, глаза которого стали угрожающе большими, и который просит его – нет, предупреждает, – даже не заикаться об истории их знакомства, – мы встретились на нашем концерте. Т-то есть, на его. Вообще, это мы его организовывали, – каждое следующее уточнение загоняет его все глубже в яму отчуждения. Мамочка Бейн в изумлении приподнимает брови и в этом жесте выражается негодование тем, как такой человек оказался рядом с ее сыном. – Так, думаю, разговор получился содержательным, – Магнус хлопком соединяет ладони. – А тебе, мама, не пора готовиться к концерту? Видишь ли, я тут тоже буду сейчас занят. Так что увидимся позже, хорошо? – поспешно провожает ее Бейн до выхода, попутно вручая сумочку и прихватывая оставленный на вешалке пиджак. – Магнус, но... – До вечера! – прикрывает он дверь и прижимается к ней спиной. Женщина за ней недовольно хмыкает, затем поворачивается и уходит. Алек беспомощно оседает на место, где до этого сидел Магнус. Тот отталкивается от двери и подходит ближе. – Что ж... Думаю, это было не так уж и плохо. По крайней мере, ты не облил ее вином, не устроил поджог, не начал пересказывать содержание своего любимого порнофильма. В общем, все поправимо. – Брось, это провал! – скулит и возводит лицо к потолку Алек. Вскоре над ним нависает Магнус, и он, в поисках утешения, приваливается головой к его животу. Стук сердца под ухом начинает его успокаивать, он вытягивает руки и сцепляет их за спиной Бейна. – Ты-то сам как? – произносит Алек куда-то вбок. – Она пришла... так внезапно... Магнус запускает руки на спину Алека и размашисто поглаживает ее, будто пытается согреть. – Да нормально, – отзывается он. – Я не отвечал на ее звонки, и, видимо, ее терпение лопнуло как струнка. Она сама заявилась сюда, подняла шум, потребовав проводить ко мне, а потом провела здесь два часа, пока я готовился. В последний раз столько замечаний я слышал лишь в детстве. Алек трется головой о футболку мужчины, затем оставляет поцелуй на уровне пупка и поднимает голову вверх. – Сочувствую, милый. – Все в порядке, – губы Магнуса растягиваются в улыбке. – Я рад, что ты здесь. Смуглые пальцы разделяют густые непослушные волосы на маленькие гребни, смыкаются на них, и когда он опускается ниже, улыбка становится все шире, пока не растворяется в жаждущих соединения устах. Он мажет языком по мягкой коже губ, раздвигает их и проникает внутрь. Его сразу обдает жарким дыханием. Алек находит его язык своим и дразнится легкими касаниями. У Бейна начинает сладко пульсировать внутри, и он переходит на частое поверхностное дыхание. А когда его язык прихватывают ртом и лениво посасывают, испускает сдавленный стон. Алек. Его Александр. Он сходит с ума от этой близости, от его желания быть нежным и в то же время готовности полностью овладеть им. Он испытывает то же самое. Но нет, нужно потерпеть. Только до вечера. Это ведь не так трудно, да? Алек знает, что Бейн воздерживается от интимных контактов перед выступлением. Ему необходимо концентрироваться на игре, отдавать ей все свое время и энергию, и личные связи в этот момент отходят на второй план. Впрочем, Лайтвуд чувствует, что, если он проявит настойчивость, ему не откажут. Он знает, что является исключением из правил, особенным. Магнус делает его таким. Тот оставляет быстрый поцелуй прямо в центр губ и расслабленно вытягивается. – Очевидно, перелет тебя не сильно утомил. Алеку не нужно поднимать голову, чтобы знать, что пианист улыбается. Он все еще чувствует вкус этой улыбки. – Ты же знаешь, я всегда найду, чем себя развлечь в пути. – И что же ты делал? Флиртовал с милым бортпроводником? – Это они начинают флиртовать. Я лишь просто принимаю знаки внимания, – притворно оправдывается он. – Они?! Каков затейник! – Бейн сжимает его щеки ладонью и смотрит прямо в глаза. Дотерпеть до вечера становится настоящим вызовом. – Так, что на этот раз? – «Красношейка»*. – Говорю тебе, когда у меня будет выступление в Осло, я приглашу его, и, если он придет, вы сможете познакомиться. – Магнус, – восторженно выдыхает Алек. – Это было бы замечательно. Думаю, он охотно примет твое приглашение. – Я даже не сомневаюсь, – просыпается в Бейне самодовольство. «Какой приторный, идиотский диалог», – подумал бы Алек в прошлом. Но фишка в том, что ты никогда не знаешь, когда сам начнешь так разговаривать. Эта способность просто приходит одним прекрасным днем вместе с одним человеком, который найдет кнопку активации такого жизненно важного бессмысленного общения. – Мне нужно возвращаться к подготовке, – Магнус постукивает пальцами по плечам Алека. – Если хочешь, можешь остаться. Но думаю, будет лучше, если ты отдохнешь, перекусишь в ресторане отеля, а затем не спеша приедешь к началу концерта. К тому же, тебе нужно набраться сил перед новой встречей с моей матерью. – Точно, – обеспокоенно вздыхает Лайтвуд. – Думаешь, мы будем сидеть рядом? Я не готов к этому, Магнус. – Будем надеяться, что нет, – задумывается тот. – Но в крайнем случае я попрошу Марго сесть между вами. Так будет лучше, пирожок? – Да, думаю, да. С сожалением Алеку придется признать, что, как бы сильно ему ни хотелось произвести впечатление на миссис Бейн, узнать ее ближе, сейчас с этим лучше повременить. В первую очередь, ради Магнуса. – Не буду тебя задерживать. Увидимся позже, – привычный поцелуй в висок, когда нечего сказать, но хочется что-то добавить. Ненавязчиво поддержать или подсластить момент ухода. – Конечно, – полушепотом проходит по слуху пианист.***
В узком черном с синим отливом смокинге Алек шествует к своему месту в первом ряду, не замечая провожающих взглядов. Однако знает, что выглядит хорошо: новый костюм, подчеркивающий его телосложение и рост, кои-то веки небрежная укладка вместо привычно взлохмаченных волос. Да, он определенно чувствует себя уверенно в этом образе. До момента, как находит свое место рядом с миссис Бейн. Удивительно, как много от нее перенял Магнус, и какими разными они все-таки были. Такой же овал лица, но с другой мимикой, такие же миндалевидные глаза, но излучающие не тепло, а трескучий холод. Внутри Алека страх смешивается с обожанием: эта женщина произвела на свет самую прекрасную личность, которого он знал, талантливого музыканта, имеющего поклонников по всему миру. Человека, которого Лайтвуд любит так сильно, что это даже пугает. И вместе с тем, эта женщина каким-то образом была источником сомнений и неоправданных ожиданий в жизни Магнуса. Уже зная это, следует вести себя с ней осторожно. Но сюда еще примешивается и личная неприязнь, и предвзятое отношение женщины к нему. И в такой компании Алек проведет ближайшие пару часов. Она поднимает на него взгляд, когда он подходит к месту и кратко здоровается, – взгляд оценивающий и одновременно скучающий – слабо кивает и поворачивается обратно к сцене. Никакой натужной любезности как утром. Просто холод. В ее пирамиде живого мира Алек, скорее всего, где-то среди пресмыкающихся. Когда Магнус выходит на сцену, зрители встречают его аплодисментами. Впрочем, они встречали так и весь оркестр как-никак легендарного Концертхауса. Пианист занимает свое место последним. С минуту все участники настраиваются, а затем по команде дирижера начинают играть. Звук такой чистый, что пронзает насквозь нутро. Высокие ноты рисуют оскал гор, низкие расстилаются в твердую землю. И над всем этим как солнечный свет разрастается сольная партия Магнуса. Его игра придает всему очертания, наполняет все смыслом и вкусом. Алек, ведомый магией музыки, забывает, где он есть. Наверное, впервые так вовремя. Но когда он ощущает случайное прикосновение чужой руки к своей и застает миссис Бейн с дрожащими от собирающихся слез глазами, понимает, что не он один здесь на грани чувств под чарами звуков. Любовь и страх – оба, запрятанные так глубоко, – сейчас плещутся в свете внутри материнских глаз. Эта слабость вырывается из нее лишь на некоторое мгновение, чтобы затем вновь быть затянутой вглубь, откуда ее больше никто не увидит. Весь остаток первой части концерта она сидит с неприступным видом, хоть это и дается ей нелегко. Алек же напротив выглядел как зачарованный ребенок, радостный и восхищенный, выдавая себя с головой. Кажется, плохо скрываемая борьба миссис Бейн со своими чувствами вызвала в нем желание действовать прямо противоположно. К чему все это притворство? Зачем наносить эти ложные черты, когда можно просто быть честным с собой? Он имеет право быть тем, кто он есть – возлюбленным этого волшебника на сцене, который прямо сейчас так старается дать слушателям лучшее, что он может. Алек на своем месте. И он не обменяет его ни на какое другое на свете. Объявляется антракт, и ноги сами несут его за кулисы. Если бы кто-то вздумал его сейчас остановить, Лайтвуд все равно, любыми маневрами и уловками правительственного агента, смог бы прорваться и дойти до нужной двери. Сердце стучит в ушах, хотя, может, это просто мотивы композиций, все еще раздающиеся эхом в голове. Магнус стоит, прислонившись к столику для грима у правой от двери стены. Не снимая белоснежных перчаток, он перебирает стопку бумаг с программой второй части выступления. В воздухе витает теплый цветочный аромат, выдохнутый зажженной в центре комнаты свечой. Неизменный ритуал пианиста. – Хэй, я ожидал увидеть тебя чуть позже, – низко, на уровне живота, проходит голос Магнуса. – Я, просто, не мог ждать так долго. Магнус шутливо закатывает глаза. – Или ты просто убежал от компании моей матери. Как она? – Весьма сдержанна, но впечатлена. Как и я. Как и все присутствующие. Мне нужна частичка тебя прямо сейчас. Сидеть там, в зале, и слушать, как ты играешь, это нечто другое. Ты делаешь это для всех. А я хочу, просто жажду чего-то более близкого, интимного, того, что могу получить только я. Алек подходит ближе и целует его в ухо. Никаких прикосновений к лицу, волосам. Не когда он все еще должен выходить на сцену. Магнус чувствует, как его пальцы нажимают на каждую пуговицу его фрака по очереди, а затем оказываются на его бедре. – Чт-что ты делаешь? Рука скользит по ровной строчке на ткани, а когда поднимается вверх, собирает складки. – Что я делаю... – звучит так, будто Алек сам не верит в происходящее. – Да, Александр, что же? От удивления у него перехватывает дыхание, когда его член накрывают поверх ткани и начинают массировать основанием ладони. – Я хочу почувствовать тебя. – Алек, – он пытается перехватить руку, так самовольно передвигающуюся по его телу, но реакция его такая медлительная, ленивая, – сейчас не время. Совершенно неподходящее время, – шепотом отчеканивает он каждое слово. – Магнус, – Алек делает паузу, сосредоточившись на новом движении – сейчас от середины в сторону, от основания к головке. – Я буду осторожен. Парень опускается на колени и смотрит вверх. «Боже, Алек не делай этого», – проносится у Бейна. «Дьявол, как ты можешь...» Коленопреклоненный, Алек все еще ждет ответа. Понимает, что уже все решено, но хочет увидеть этот жест отступления. Пианист смотрит на него сверху, но знает, что это совсем не поза победителя. Он уже и подзабыл какими неудобными во время эрекции бывают фрачные брюки. – У тебя пять минут. Алек подхватывает зубами нижнюю губу и принимается расстегивать ширинку. «Ты всегда таким был, или я тебя так испортил?», – думает Бейн, когда его член оказывается снаружи. Да, никаких прелюдий через боксеры – сразу к делу. Алек с секунду смотрит на наливающуюся головку, словно прикидывая, с чего лучше всего начать, что причиняет почти физическую боль. Не смея больше терять время, он раскрывает рот и начинает сосать. Мягкая, но упорная тяга, словно маленький водоворот, погружает пианиста в состояние транса. Язык рисует на чувствительной коже узоры, похожие на древние пентаграммы. Магнус слышит свой тихий стон, когда Алек пускает его глубже, но все же не полностью. Плотно и медленно работая ртом, он зажимает между указательным и средним пальцами основание и двигает ими по всей длине, в такт движениям. Возмутительно длинные пальцы. Магнус мечтает почувствовать их во рту. И в себе. Может быть, скоро Алек будет готов, и он наконец познает, какого это – отдаться любимому человеку без остатка. Обо всем этом он думает, глядя на скучный потолок гримерки. А когда опускает голову, ловит взгляд Алека. Пронзительный как молния. Как яркая голубая вспышка. Он, не прерывая контакта, ускоряет темп, а глаза его прорезают слезинки. Взгляд такой преданный, что Магнусу кажется, он совершает что-то противозаконное. Ему хочется все крушить, мышцы подрагивают от напряжения. Пик близок. Рука в белой перчатке опускается на затылок. Бейн борется с собой, но все же уступает естеству и начинает понемногу проталкиваться глубже. Один толчок – один стон. Наверняка, его слышат все. С каждым движением бедер столик и все то немногочисленное, что на нем лежит, подпрыгивают и чуть сдвигаются назад. Магнус только сейчас замечает, что листы в его левой руке превратились в бесформенную макулатуру. Бесполезная вещь, он и так все знает наизусть. Алек втягивает так тесно и так глубоко, как только может, вырывает у Магнуса очередной неуместный по-детски удивленный вздох – звук, который он сохранит в своей памяти. Он почти не дышит, доводя любовника до оргазма. А когда чувствует, что рот наполняется жидкостью, через усилие начинает глотать. Магнус по привычке хочет отстраниться, но Алек не позволяет ему. Вбирает его глубже, прижавшись лицом к ширинке. Ни одна капля не должна попасть на фрак. С самым распутнейшим видом он высовывает уже не такой твердый член изо рта, напоследок облизнув головку. Магнус наблюдает за всем, словно это и не с ним происходит. Алек сам застегивает его, поправляет складки, выпрямляется и отходит назад. Да, ни капли. Убрав рукой манжет, он смотрит на время. Это было сделано для пущей театральности, нежели по-настоящему. Время-то он не запомнил. – Кажется, ты говорил что-то про пять минут. – Вот засранец, – проговаривает Магнус с досадой. – Я еще сегодня отыграюсь. – Ты такой мстительный, да? – Ты даже не представляешь. Готовься к расп... В комнату врываются Марго и гример с явно виновато-смущенными лицами. – Пять минут до выхода, – проносится к Магнусу агент, подмигивая Алеку. Он кивает, идет к выходу, а переступив порог, устремляется прямо в ближайшую уборную. У него есть пять минут на себя.***
Завершается концерт исполнением произведений Франца Шуберта, знаменитого австрийского композитора, безмерно талантливого с классически трагической судьбой. Ведущий объявляет последнее выступление – Фантазия фа минор в четыре руки. На сцену выходит девушка, молодое дарование Концертхауса, чтобы составить пару Магнусу. Одиночество, скорбь, робкая надежда, всепоглощающая любовь – удивительно, как можно заключить в одном произведении столько эмоций. Удивительно и то, как они, мирно спящие среди исписанных нотных листов, оживают при первом касании руки к клавишам. Магнус зажмуривает глаза, поднимает лицо к свету, словно каждый звук проходит напрямую через него. Втягивает голову в плечи, чувствуя напряжение, затем откидывается назад, вытягивая руки. Девушка позади него воспроизводит те же телодвижения, испытывая истинное удовольствие и трепет от своей игры. Алек даже немного ей завидует. Ведь она может понять Магнуса на совершенно другом уровне, слиться с ним воедино, в полной самоотдаче, самопожертвовании во имя Музыки. Да, у них есть свой мир, целая вселенная, куда Алеку нет пропуска. Но, может, это и к лучшему. – Как часто вы видитесь? Миссис Бейн произносит это, все еще глядя на сцену. – В среднем раз в две недели, – Алек сглатывает. – И проводим вместе несколько дней. Женщина поворачивается к нему. Наверное, впервые за вечер. – И это настоящие отношения? Парень бледнеет. Миссис Бейн с досадой вздыхает и продолжает со снисходительной улыбкой: – Чего ты хочешь от отношений с моим сыном? – Как это понять? – Как ты видишь их логическое развитие? Думаешь ли ты, что они могут привести к браку, к нормальному семейному статусу, воспринимаемому обществом? К детям? Алек давится воздухом на последнем вопросе. Эта женщина либо шутит, либо пытается подвести все к рационально-традиционно-консервативной чуши. – Думаешь, такое может случиться? – Мы не... пока не думали ни о чем таком. Нам хорошо вместе, и это сейчас главное, – Лайтвуд говорит почти хладнокровно. Но намеренно опускает один момент: они не думали, но он – да. – Мне просто интересно, сколько это будет продолжаться. Магнус всегда делал что-то наперекор мне. Он не рассказывал, почему мы сейчас так редко общаемся? Алек никогда не знал настоящей причины, и Магнус держал эту часть своего прошлого в тайне. – Что это говорит о вашей близости? Когда он поднимает на нее глаза, она уже смотрит в сторону сцены. – У нас она по крайней мере есть. Лицо женщины вздрагивает. – А вы помните, когда в последний раз у вас с ним был нормальный разговор? Когда он вам что-то рассказывал? Ведь вы узнали обо мне, только приехав сюда. Не понятно откуда, но Алек нашел смелость сказать все это, а главное – считать нужным это сделать. – И вместо того, чтобы попытаться исправить положение, вы продолжаете искать виноватых. Но знайте: не я причина вашего раздора. И не кто-либо другой до меня. Магнус такой, какой он есть. И не наперекор вам, а вопреки. Миссис Бейн выслушивает это с каменным лицом, будто пытаясь отразить слова, сделать так, чтобы они отрикошетили и приземлились где-то в другом месте. Алек откидывается на спинку сидения и переключает внимание на концерт. Вскоре он завершается, и гости стоя аплодируют всем исполнителям, вышедшим на поклон. После того, как сцена пустеет, Лайтвуд обнаруживает, что миссис Бейн ушла.***
– Да, поставьте сюда. Скоро их увезут в Евангелическую больницу. Очередной букет заносится в гримерку, где уже стало значительно меньше места. Звезда вечера сидит в накрахмаленной манишке, но уже без фрака, и читает присланные вместе с цветами письма. Еще одна традиция после каждого концерта. Этих писем, когда больше, когда меньше, но Магнус хранит их все, и для Алека это очередная деталь, занесенная прямо в сердце. – Нам придется подождать мою мать. Мы собирались поужинать вместе. – Магнус, кажется, она ушла. Я не видел ее с момента, как вы покинули сцену. Пианист перестает читать. – Вот как. Алек неловко поправляет стоящий рядом букет, собранный, казалось, из всего, что можно – от королевских лилий до полевых ромашек – и не решается взглянуть на Магнуса. – Тогда нам больше не нужно никого ждать. Отправимся вдвоем, – нарочито небрежно произносит тот. – Может, это из-за меня. Я наговорил ей всякого. Не нужно было этого делать, – виновато косится Алек. – Еще один, – появляется сотрудник с новой охапкой цветов. Безупречно белые розы, завернутые в строгую, но утонченную фиолетовую бумагу, завязанные кремовой лентой. – Спасибо. Магнус принимает букет, вдыхает аромат роз, а затем раскрывает вложенное письмо. – Красивые, – замечает Алек, подойдя ближе. – Да. У мамы прекрасный вкус. Пианист улыбается письму, а затем парню. – Она написала фразу, которую всегда произносила, когда у меня не получалось что-то сыграть. – Можно? Алек протягивает руку и получает карточку, декорированную узором из нот. «Развиваться не всегда весело. Но хуже оставаться на месте». – Мы можем поехать сразу в отель? – внезапно Магнус выглядит таким уставшим и сонным. – Конечно. Если хочешь, мы можем заказать что-нибудь в номер. – Отлично, – он благодарно улыбается.***
В отель их вызывается отвезти Штефан, заверив, что никуда не спешит, да и адрес знает. Всю дорогу мужчины на заднем сидении просто держатся за руки, но ничего не произносят. А из колонок громыхает хит Icona Pop четырехлетней давности «I don’t care». Похоже, Штефан сейчас свободен и находится в активном поиске. Это поняли и водители нескольких авто, игриво просигналивших, проезжая мимо. – Наконец-то мы одни, – вздыхает Магнус, оказавшись в номере. Они едва доходят до кровати, попутно решая вопрос ненужной одежды. – Выкинуть такое, да еще и во время концерта. Да, мистер, сегодня вы заслуживаете, чтобы вас выпороли. Губы Магнуса находят укромное местечко под ухом, откуда двигаются вниз, к шее, где под кожей уязвимо бьется сердце. Он втягивает эти удары в себя, превращает их в глотки, имитируя изголодавшегося вампира. Завтра это место будет багрово-красным, и Алек будет недовольно пыхтеть, что не любит носить шарфы. Но будь воля Магнуса, пусть хоть голым ходит, чтобы все знали, что этот красавец занят. И он не собирается отказывать себе в удовольствии поспособствовать этому. – Прости, это было эгоистично. Я не оставил тебе выбора сегодня... Просто ворвался в гримерку и заставил пойти против своего принципа. Алек в это время уже полулежит, закрыв глаза от накрывшей его неги. Его речь стенограммой проходит по губам пианиста. – Александр, как можно быть таким?! – он подрывается и оставляет укусы по линии челюсти парня. – Ты доставлял удовольствие мне, а не наоборот. Где же это было видано, чтобы тот, кто сделал минет, после еще просил прощения? – Магнус, ты знаешь, о чем я. От его слов у Лайтвуда раскаляется кожа. – Да. А еще я знаю, что кое-кому сегодня было уделено чудовищно мало внимания. Ты же помог себе в уборной, да? Рука Бейна сжимает Алека в тесноте брюк. – Есть хоть что-то, чего ты не знаешь? – звучит почти как мольба. От напряжения пересыхает во рту. – Конечно. Много чего, что я жажду узнать. Рука пробирается ниже по швам к нежной коже ложбинки.***
– Эта фраза... – Магнус лениво очерчивает изгиб между шеей и плечом Алека. – Слова, что она говорила, когда я проваливался, не всегда помогали. Лайтвуд весь обращается в слух, пытаясь запомнить все, что получится. – Чаще всего я ее просто не слушал. Она никогда не понимала, что я, будучи ребенком, уставал, капризничал, хотел играть, а не заучивать проклятые ноты. Порой она становилась просто невыносима, и я начинал грызть клавиши. – Грызть клавиши? – Да, в прямом смысле. Парень представляет маленького Магнуса, взъерошенного птенчика в забавном детском свитере, упрямо вцепившегося зубами в «ми» третьей октавы, и сердце просто плавится как воск. – А потом я начал вытворять всякое. То надену все шиворот на выворот, то раскрашу лицо грязью как камуфляж. Дошло до того, что я отказывался играть, пока мне не позволяли почудить. В итоге мама смирилась, так как это не отражалось на моих победах в детских конкурсах. И так я стал выступать, примеряя различные сценические образы. Когда он рассказывает это, на лице Магнуса, от висков к скулам, все еще тянутся как хвосты комет следы разноцветных блесток. – И поэтому вы сейчас редко общаетесь? Ты затаил обиду на нее? Магнус откидывается на подушку. – Нет, вовсе нет. Я давно понял, какой она человек, и давно с этим смирился. Потом я переехал в другой город, в связи с обучением в консерватории, и почувствовал свободу вдали от нее. Мне кажется, она просто из того типа людей, с которыми невозможно долго находиться рядом. Грустно, но так бывает. Алек находит его руку и целует костяшки пальцев. – И все же есть между вами некий холод. Она сказала, что ты все делал ей назло. – Когда вы успели так основательно поговорить? – пианист поднимает голову, упираясь локтем в подушку. – Ну, может быть, что-то и было такое. Помню, когда я впервые привел домой парня... – он осекается. – Нет, не стоит об этом. – Ерунда, рассказывай, – просит Алек, одновременно убеждая себя не слишком остро реагировать. – Да ничего особенного. Просто тогда она чуть не потеряла сознание, так как ее единственный сын объявил, что никогда не подарит ей внуков. Я мог сказать это как-то мягче, подготовить ее, но вместо этого решил сразу показать жестокую реальность. Очень глупое решение. – Да, ты был бунтарем, – усмехается Алек. – Почему это был? Однажды бунтарь – всегда бунтарь, – забирается на него сверху Бейн. – Ну и когда мы продолжим это? – Продолжим что? – робеет парень, уже чувствуя, как от движений нагреваются простыни. – Знакомиться с родителями. Тебе еще нужно увидеть моего отца с его семьей, а мне расцеловать прекрасных людей, что произвели тебя на свет. Алек не удерживается от смешка, а внутри все пузырится и оглушительно взрывается. Как же он любит этого человека! – Они сейчас в Норвегии. Натуралисты. Изучают лишайники или что-то подобное и очень заняты. Даже нам редко звонят. Но при первой возможности я обязательно вас познакомлю. – Вот и договорились, – прогибается в спине пианист и по-хозяйски, деловито опускается ниже.