VII
Я проснулся около половины пятого от чувства, будто кто-то зовёт меня по имени. Долго вглядывался в предрассветную муть, прислушивался к скрипам старых потолочных балок и, наконец, встал. За окнами было серо от тумана. Очередной день весны, Грей, подходящий тебе по имени. Кофе, который ты варишь для себя одного, чёрный кофе с сахаром. В семь тридцать меня забрала машина Центра. Эспер-стрит, Шефер-роуд, Мичиган-авеню, Телеграф-роуд. На развязке Детройт Индастриэл была авария: съехавшее в кювет легковое авто, развернувшаяся в неуклюжем вираже фура. Туман постепенно расходился, набрякая моросящим дождиком. Лужайки сонно стыли. Тихо жужжало радио, передавая утренние новости. Я прикрыл глаза и остаток пути — Телеграф-роуд, Флэт-Рок, Оквудс — убирал себя, растворяясь в серости и зелени, пытаясь поймать чувство, пришедшее во сне и перед пробуждением. К половине девятого я пришёл к решению, но надо бы ещё дождаться отчёта Жарова, если, конечно, ему будет, что предоставить. На рабочем месте я снова позвонил в Берлин и Амстердам и снова услышал, что Ланге недоступен. Оставлять второй раз шифровку не имело смысла: и так понятно, что звонок был из ЦПИ, Оксвуд, Детройт, ССША. Жарову я послал шифр экстренного доступа в ТА. Вызвал Дану и вместе с ней произвёл обход. Если она готовится стать Наблюдающим — пусть привыкает. Это, конечно, отвратительно, что у нас нет людей уровня Эрика. При всех наших претензиях на прогресс, большая часть аппаратуры как минимум двадцатилетней давности, а скомпенсировать её людьми пока что не особо получается. Но Жаров был очень неплох, хоть Наблюдающий было его периферийной специальностью, а по основной он был зоолог (группы «П», естественно). В те три месяца, которые он работал при Наблюдающем Эрике, Жаров занимался своими Химерами и был совершенно счастлив, судя по отчётам… у Даны были способности эмпата, и я собирался её натаскать. Но она многое принимала к сердцу слишком близко. Вчерашний разговор с 15624 явно произвёл на неё неизгладимое впечатление: Дана несколько раз порывалась об этом заговорить, и каждый раз я обрывал её. Не сейчас. Мысль, родившаяся утром, стучала стеклянным молоточком у меня в голове. В полдень Жаров наконец появился, сияющий, подобно солнцу, не только шевелюрой, но и широкой улыбкой. Было в нём что-то детское — то ли манера носить клетчатые рубашки, то ли то, как он неизменно чуть склонял голову на плечо и обезоруживающе невинно улыбался, то ли это свойство исходить розовыми пятнами от смущения. — Всё-таки удалось! — радостно сказал он и положил передо мной распечатку. Я пробежал заглавие — «Маниакальные Уличные Проповедники» — и приподнял брови. — Это относительно вашей теории… «цитирования»? — Да. Дело в том, что у них меняется тон голоса, когда они цитируют. На графике, — он подсунул мне рулон тонкой бумаги с ломаными линиями, — это очень хорошо заметно… Сейчас начнёт. — Спасибо, Жаров. «Экстренный» доступ пригодился? — Да… пришлось поплутать по старым базам, но… — Главное, что вы нашли. Ещё что-то? — Нет, сэр. — Свободны. Я дам знать. Жаров, порозовевший, шевельнул губами, взмахнул руками, тряхнул головой и, повернувшись на каблуках, вышел. Я ухмыльнулся. И начал изучать материалы. Сперва мне показалось, что это какая-то дурная шутка: подзаголовок и правда был «Святая Библия», а за ним следовали названия глав (всего тринадцать): «Да», «ЕслибелаяАмерикаоткроетправдухотябынаодинденьэтотмирразвалится» (sic!), «О ходячих выкидышах», «Она страдает», «Архивы боли», «Револ», «4ст. 7ф.», «Мавзолей», «Быстрее», «Это вчера», «Умереть летом», «Настойчивое гудение зла», «П.К.П»… далее, ключевые слова: проституция, американское потребительство, британский империализм, свобода слова, Холокост, анорексия, аутосадизм, правый тоталитаризм, серийные убийцы, политическая революция, детство, фашизм, самоубийство… Потом следовали тексты. Жаров выделил те строчки, которые цитировал 15624. К текстам прилагались картинки. Триптих с тучной женщиной в нижнем белье. Фрагменты икон. Яблоко. План газовых камер. Четыре человека в разнокалиберной военной форме. Труп Владимира Ленина. Я зажмурился и потёр переносицу. Просмотрел комментарии. Маниакальные Уличные Проповедники оказались валлийской музыкальной группой рубежа XX-XXI века, как и многие другие, после Изоляции Альбиона, они были надёжно похоронены в архивах. Жаров приписал, что вышел на одну из линий благодаря японскому сообществу девушек, возрождающих стиль «гяру-химэ арутерунативэ», иконой которого они считали бас-гитариста группы. Я ещё раз глянул на фотографии. Мда. Если на кого и походил этот длинный хлыщ, так это на енота. Не отвлекайся, Пирс. Не о енотах дело… Стало быть, «Святая Библия» — это альбом… песен. Честно говоря, информация здорово ударила меня по нервам. Тексты были не просто жёсткими — они были жестокими. И откуда их узнал 15624? Меньше всего он походил на гламурную токийскую школьницу. Да и выхода в ТА у него не могло быть. Колонка предписаний к реализации… всё закрыто. Опечатаны они были довольно прочно. Правда, не настолько прочно, чтобы богатые японские фанаточки не смогли раскопать нужную им информацию. Я узнал, что в Кардиффе (это была столица Уэльса когда-то, Уэльс входил в состав Соединённого Королевства) имелась Церковь Святого Ричарда Великомученика, или просто «Ричи» — памяти гитариста «Проповедников». Фотография семидесятилетней давности являла мрачноватое маленькое строение из бетона, со стилизованными под готику арками и росписью на стенах (истощённый молодой человек с глазами-дырами, точь-в-точь как у 15624, розы, кресты), в окружении обломков зданий и мусора. Вероятно, подвалы церкви использовались как бомбоубежище. Вид церкви навёл меня на мысль. Потому что если бы я захотел послушать запись альбома — а я захотел — то помощь в этом мне мог оказать только один человек. Если, конечно, придерживаться официальной версии о том, что это человек с болезнью Гюнтера. По неофициальной — для всего прочего мира — но заверенной множеством печатей и показаний ЦПИ, этот «человек» с самого основания Центра числился в списке «П-бета». Его имя менялось раз в несколько лет, но сам себя он называл Дуглас. Дата рождения была неизвестна. Мы познакомились на одной из ежеквартальных его явок в Центр, уже около десяти лет назад. С тех пор Дуглас не изменился ни на йоту. Славен он был также тем, что являлся владельцем потрясающей коллекции музыкальных записей, от ископаемого винила до лазерных дисков — никакие другие носители Дуглас не признавал. Я бы не назвал нас близкими друзьями, но мне доводилось бывать в его заброшенном доме на северной окраине Детройта, я, так сказать, был допущен ко двору. Временами Дуглас надолго исчезал, но я надеялся, что его непоколебимая и необъяснимая любовь к Детройту, любовь, которая и стала когда-то причиной нашего знакомства, задержит его этой весной в городе и позволит нам встретиться. А потом я буду говорить с 15624. Говорить на его языке. И посмотрим, что из этого выйдет. Если не сработает — что же, у меня есть план Б. Всегда должен быть план Б.VIII
Конечно, к Дугласу я поехал не с пустыми руками. Вечером, после работы и занятий в зале, вызвал такси. Только благодаря навигатору водителю удалось разобраться в замысловатом переплетении мрачных улиц, тени деревьев разрезали лучи фонарей. Заплатив нехилую надбавку таксисту, чтобы он подождал меня двадцать минут, и только после этого, если я не вернусь, уезжал, я направился к стоящему в глубине дому. Окна выглядели тёмными и мёртвыми, но я уловил приглушённую вибрацию — Дуглас играл на одном из своих допотопных инструментов. Я нажал кнопку домофона и понадеялся, что там внутри загорается какая-нибудь лампочка, что ли, сигнализирующая о приходе гостей. Быстро холодало, хотелось спрятать руки в карманы пальто, но в руках я держал наготове термос. Вибрация прекратилась. Чуть погодя из домофонного динамика раздался тихий голос: — Грей? Чего тебе надо? Я помахал термосом, намекая на его содержимое, прихваченное из донорского отдела. — Я не один. Дуглас, у меня есть к тебе дело. Наступила пауза, прерываемая потрескиванием помех в старом динамике. Затем я уловил что-то вроде вздоха. Дверь открылась. Дуглас как раз спускался по лестнице, когда я вошёл в неуютный холл. Как всегда — в чёрном, тонкий, бледнокожий, тёмные волосы падают на лицо, меланхоличный и отстранённый, этакий принц Гамлет от музыки в стиле «рок» (это было одно из направлений, кажется, как раз XX-XXI века. А, может быть, даже XIX. Не уверен.) — Четвёртая отрицательная, — уверил я, протягивая термос. Дуглас улыбнулся одними уголками губ, но я знал, что он рад. — Что за дело, Грей? — Холодные пальцы коснулись моих, когда я передавал подарок. — Мне нужны Маниакальные Уличные Проповедники, «Святая Библия». Просто послушать, — тут же добавил я, увидев, как он вскидывает брови. В глазах у Дугласа засветилось лёгкое любопытство. — Зачем тебе, Грей, слушать такое? Врать ему не имело смысла. — У меня сложный случай. Один из арестантов разговаривает цитатами из этого альбома. Мне нужно понять… — …что им движет? Пожалуй, Грей, для такого дела я могу тебе предоставить возможность… ознакомиться с записью... — Дуглас покосился на термос и жестом предложил подняться за ним по лестнице. Запись была на виниле — такой довольно нелепый чёрный блин с тонко нарезанными полосками. Дуглас придирчиво осмотрел пластинку, смахнул несуществующую пыль и поставил её в специальный проигрыватель. Для пущей интимности процесса он выдал мне наушники, а сам, забрав вожделенный термос, удалился в другую комнату. Я сидел на низком кресле, обводя комнату взглядом и думая о том, что, хотя она мало приспособлена для жизни, но, почему-то, всё равно кажется уютной. Может быть, из-за тут и там расставленных маленьких светильников. Или из-за тёмно-красной занавески, прикрывающей окно. Игла прошуршала по пустому полю, и в уши незаметно, как сумерки, вкрался голос… «Ты можешь купить её, ты можешь купить её… Вот эту здесь, вот эту, вот эту и вот эту… Всё на продажу...» — это просто интро, но за ним началась музыка. Странное дело: определённо симпатичные мелодии, энергичные, даже тёплые, но в сочетании с текстами они заставляли волосы вставать дыбом. Вокалист, обладающий приятным, но несколько резковатым голосом, временами не пел, а выкрикивал слова, словно на митинге; название группы казалось мне на удивление подходящим. Я вертел в руках конверт, читал тексты, рассматривал фотографии. «Эта жирная баба». Перевернул пластинку и прослушал вторую сторону. Я задумывался всё сильнее, и настроение у меня становилось всё более мрачным. В конце концов, запись кончилась. Я всё так же сидел в кресле, только сняв наушники, когда в комнату вернулся Дуглас. Вид у него был более здоровый, чем час назад, глаза светились ярче, а щёки порозовели. Хотя это мог быть просто отсвет от шторы. — Что скажешь? — спросил он меня, усаживаясь напротив по-турецки прямо на пол. — Хреново. — Не понравилось? — Не в том дело. Я пытаюсь соотнести это со своей работой и, честно говоря, Дуглас, я не понимаю, зачем я вообще решил это слушать. Тут не песни, а круги Ада… — В две тысячи первом году, — Дуглас говорил медленно, припоминая, — да, если не ошибаюсь, в две тысячи первом… журнал Q назвал «Святую Библию» одним из «пятидесяти самых тяжёлых альбомов всех времён». А NME в две тысячи одиннадцатом поставил эту запись на первое место в списке «пятьдесят самых мрачных альбомов всех времён»*. Ничего удивительного, что тебе «хреново», Грей. Он осторожно снял пластинку и начал было убирать её в конверт, но на полпути остановился. — Так тебе сделать цифровую копию? Я закусил щёку. — Давай. — Дуглас, это единственная запись группы? — мы спускались по лестнице. — Такая — да, единственная. Они не повторялись. Кроме того, после «Святой Библии», а она вышла в 1994-м году, у них произошёл… перелом. Гитарист Ричи Эдвардс исчез в феврале девяносто пятого. Были подозрения на самоубийство, но тело так и не нашли… — Дуглас вздохнул. — …талантливый был парень. И очень добрый. С ним было интересно поговорить… — он вдруг опомнился, кинул на меня быстрый взгляд и добавил: — Наверное… Я сделал вид, что не заметил оговорки. С моим таинственным знакомым это случалось часто. Он жил в разных временах и разговаривал с разными людьми, но было это правдой или только его фантазиями — точно сказать я бы не мог. Мы вышли в заросший палисадник. Небо прояснилось и было наполнено звёздами. Трава похрустывала под ногами. Дуглас предложил подкинуть меня до дома на своём авто. По дороге он продолжал разговор о музыке и Проповедниках. Я узнал, что у них всего шестнадцать студийных альбомов, последний вышел в две тысячи тридцатом году; что состав группы никогда не менялся, и место Эдвардса так никто и не занял; что все они родились и выросли в шахтёрском городке Блэквуд в Уэльсе; что стоило посмотреть их ранние выступления с разгромом аппаратуры и лозунгами, написанными прямо на одежде; что со временем звучание группы стало более мелодичным и гладким, но это неплохо; что у них интересные «клипы», то есть, музыкальные видео, снятые на песни… В какой-то момент я потерял нить разговора и опять думал о том, зачем я это делаю. Чем-то зацепил меня 15624. «Потому что он зацепил Эрика, — встрял внутренний голос, — вот почему. Ты хочешь понять, что такого в этом номере». Я не спорил. Я слишком устал. Хлопнула дверца машины, и я открыл глаза. Мы остановились возле моего дома, Дуглас знал улицы Детройта получше любого электронного навигатора. Я вылез из авто и обнаружил, что Дуглас стоит, вглядываясь в темноту подсвеченной редкими фонарями улицы. Он решил довести меня до крыльца и распрощался только после того, как я открыл дверь. — Не нравится мне аура этого места, — серьёзно сказал Дуглас, когда мы стояли на пороге. — Я бы посоветовал зажечь свечи. — У меня нет свечей, Дуглас. Но я постараюсь остаться целым. На этот раз, — я заметил удивление на лице моего знакомого и вспомнил, что тот ничего не знает о катастрофе. — В другой раз расскажу. Спасибо за запись, за то, что подвёз… — Не проблема, Грей. Тебе спасибо за… — Он кашлянул и посмотрел в землю. — Если что — обращайся. Музыка — великая сила, которая может объединять людей. Тенью, чернее ночи, он прошелестел обратно к автомобилю, и скоро дорога уже снова была пуста.