XVI
Утро воскресенья застало меня врасплох по той причине, что я так и не понял, когда успел заснуть и как закончился предыдущий день вообще. Сперва у меня возникло ощущение, что до сих пор продолжается суббота, но электронный календарь утверждал иное. Было около семи часов. Я успел встать, собраться и к половине восьмого выйти на улицу — встретить подъезжающее такси. Решение наплевать на всё и поехать в ЦПИ было принято совершенно спонтанно. Потренируюсь в зале Центра, сказал я себе, оправдываясь. И мне не хотелось оставаться дома. В голове маячило смутное воспоминание о каком-то договоре… или, может быть, разговоре. Всё ещё стараясь ухватить мысль за юркий хвост, я сел в автомобиль. Водитель угрюмо молчал, да и мне не хотелось говорить. За ночь погода в очередной раз сменилась, небо заволакивали тяжёлые тучи, вот-вот готовые разразиться дождём. Деревья трепетали под порывами ветра. В такую погоду обычные люди носа из дома не показывают, и куда же тебя несёт, Пирс?.. Телеграф-роуд казалась серым шрамом, пересекающим тёмно-зелёную плоть разросшихся деревьев, скрывающих в глубине гниющий костяк — ангары, фабрики, непонятного теперь назначения технические постройки — всё постепенно рассыпается, ржавая арматура торчит здесь и там. Когда подъезжали к Флэт-рок, небо, наконец, прорвало. Серые струи, всё набиравшие силу, ударили по старому асфальту, забарабанили по крыше авто. Стало ещё темнее, водитель, тихо матерясь, зажёг фары. В Оквудсе, у ворот Центра, уже вовсю бурлили потоки. Я пожалел о том, что приехал на такси — теперь ещё добираться до здания. Вплавь, что ли?.. И зонта у меня нет. Я расплатился с водителем, поднял воротник куртки и в два прыжка оказался в будке КПП. Джонсон, охранник, не особо удивился, увидев меня, и вызвал по внутренней связи автомобиль. Так что явился я в Центр практически сухим. Первым делом я проверил дежурных, думаю, больше для того, чтобы хоть как-то объяснить себе самому причину моего присутствия здесь в этот день. Дежурные были в порядке. Я вернулся в свой кабинет, но не стал садиться за стол, а поставил мемо-карту на проверку и отошёл к окну, вглядываясь в размытые из-за дождя очертания парка. Поймав себя на том, что бессознательно барабаню по стеклу, я, наконец, понял, что с самого начала все попытки как-то оправдать свои действия были поверхностными. В глубине же скребло, точно ржавый гвоздь по железу, желание вновь поговорить с Лукасом — вот эта-то мысль и не давала мне покоя. Наверное, какая-то часть меня всё-таки хотела, чтобы он оказался обычным подростком, пусть даже некоторые известные теперь мне факты свидетельствовали против подобного суждения. «Армагеддон, — усмехнулся я и посмотрел на небо. — Уж, скорее, Потоп». События субботы вновь всплыли в памяти. Нет, не верю я в ангелов и демонов. Потому что Эрик определённо демоном не был. Может, что-то в кофе?.. (или лось питался исключительно грибами-псилоцибами?) И, потом, честно говоря, не ассоциировалось у меня Небесное Воинство с сексом. Ну никак. Опять это ощущение — то ли что-то пропустил, то ли мир сдвинулся. На карте были только дорожки «Святой Библии», никакого двойного дна. Я отправил сообщение дежурному на минус первом, что через десять минут буду. Никаких переговорных. Никаких камер. Но, на всякий случай, охрана начеку. Лукас был удивлён и обрадован, хоть и постарался это скрыть. По-видимому, он только недавно проснулся — вид у него был растрёпанный и, со сна, более мягко-заторможенный. Оранжевые форменные брюки, белая майка. Никаких татуировок на руках — возможно, в первый раз, когда я его увидел, это был «спецэффект» подселенца, вроде той чёрной субстанции при разговоре в четверг. На стенах расклеены рисунки угольным карандашом: абстракции с линиями и пятнами, разнообразные лица. Некоторые напоминали Ричи Эдвардса. Мы снова сели на полу, на этот раз в его комнате, друг напротив друга. Сегодня мне совершенно не хотелось «раскалывать» Лукаса: не с Атратусом пришёл я говорить. К тому же, Атратус явно отнимал силы у медиума. И пока что у меня не было никаких идей, способен ли Лукас контролировать подселенца, и что вообще с ним — Атратусом — делать. Хотя делать придётся в любом случае. Мы молчали. Я снова разглядывал юношу, более заинтересованно: чёрные волосы, падающие на глаза, острые скулы, прямой нос с изящно вырезанными ноздрями, чётко очерченные губы, изгибающиеся, как у древних статуй. Слишком бледная кожа и под глазами лёгкие тени. Кажется, мне впервые пришло в голову, что Лукас красив. Когда это лицо не искажает гнев или отчаяние, когда тьма не скрывает его. А ты, Эрик, как воспринял Лукаса?.. Как очередную задачку, которую можно решить? Но ведь это человек, а не задачка… Меня словно бы ударило током. Я вдруг ощутил импульс: обнять его, крепко-крепко, но тут же подавил его, замер при мысли, что это грозит всё той же «личной вовлечённостью». «Личная вовлечённость» — так мотивировал свой отказ продолжать работу с Лукасом Эрик. Значит, всё-таки?.. Нет, брось, Пирс. Эрик предпочитает взрослых мужчин. Как и ты, кстати. Но ведь и Лукас разглядывал меня, и я дал ему эту возможность. Его взгляд скользил, прятался под чёлкой, временами пересекался с моим, — и тогда Лукас слегка розовел и закусывал губу. Мы так и сидели молча. Ни один из нас не произнёс ни слова, только за окном монотонно шумел дождь. Почему-то такого рода «разговор» казался мне очень значимым. Как будто есть что-то помимо слов. Как будто слова только мешают. Потому что если «слово изреченное есть ложь», то сейчас мы были правдивы друг с другом. Я видел Лукаса теперь. Не «экземпляр пятнадцатой», не номер 15624. Лукаса. Может быть, в этом и есть смысл допроса?.. Так вот за этим ты приехал сегодня в Центр, Пирс Грей? Мне подумалось, что я мог бы сидеть вот так очень долго — в молчании, слушая дождь, глядя в чёрные глаза напротив. Своего рода медитация на краю бездны. Поднимаясь, я всё-таки сказал: — Я приду завтра. Обязательно. Лукас медленно кивнул. — Мы опять поговорим? — спросил он, с надеждой глядя снизу вверх. — Поговорим, — обещал я. — С тобой, Лукас. — Про… Библию? — Если хочешь. — Он хочет. И я… тоже… — Лукас замялся. — Ещё что-нибудь? — Да. Мистер Грей. Теперь я увидел очень хорошо. Ваш спектр отличается от… Эрика? — неуверенно закончил он. Не только спектр, хотел я ответить. — Лукас, мы вообще разные люди. — Вот я теперь и вижу. Он тоже встал. Высокий. Ещё немного, и дорастёт до меня. Протянул было руку для прощания и тут же, смутившись, отдёрнул, но я всё-таки успел её перехватить. Я сжал ладонь обеими руками, и Лукас выдохнул, удивлённый: — Спасибо! — Тебе спасибо, Лукас, — сказал я, вглядываясь в него — и снова по-новому; переживая чувство, будто через соприкосновение передаются терабайты информации. Жажда контакта? Мне не хотелось отпускать ладонь. И всё ещё хотелось обнять. Не сейчас, но, может быть, однажды?.. Защитить. От кого? Просто человек. Чувства остались смешанные: удовлетворение от встречи, неудовлетворение от хода этого дела, полностью выбивающегося из установленных рамок. А как надо? Паранормальные явления тоже каких только законов не нарушают… С удивлением я обнаружил, что провёл у Лукаса около двух часов. Я задержался в Центре аж до четырёх — устроил себе почти настоящий спарринг в тренировочном зале, затем изучал отчёты, написанные во время моего отсутствия, отгоняя мысль о возвращении домой. И опять думал об Эрике. Мысли об Эрике — тут уж ничего не поделать — пока я их не изживу, так и будут приходить в любое время дня и ночи… но теперь я ещё ощущал загадку, и это ощущение будоражило.XVII
Я решил проверить свои воспоминания относительно событий двадцать шестого августа. По этой причине возвращаться домой сразу после ЦПИ смысла не было, и, вызвав такси — а дождь всё продолжался, правда, уже не ливнем, — я поехал в Кор-Сити, на Мираклс-бульвар, только в пути сообразив, что, возможно, цель моего путешествия в воскресенье будет недоступна… с другой стороны, заведение, в которое я направлялся, было само по себе настолько странным, а режим его работы — настолько непредсказуемым, что попытаться стоило. Может быть, мне повезёт. Может быть, мой ангел-хранитель (был ли это Семён?) уже где-то замолвил за меня словечко. Чувствуя себя фаталистом, я вышел под дождь возле блочного дома постройки XXI века на перекрёстке с Конторс-лэйн. Вот и дверь, ведущая в подвальное помещение. Вот и табличка на двери:Петерсен & Джонс. Машины времени. С 1998 года.
Я взялся за медный молоточек и постучал известным способом — раз, два, три, четыре, пауза, раз, два, три — повторив его дважды; и, как ни странно, дверь открылась. Я вошёл в тёмный коридор, оканчивающийся комнатой с двумя дверями. Кристофер Петерсен, увидев меня, приподнял брови. — Вообще-то, мы закрыты, Пирс, — миролюбиво сказал он. В тёмной комнате, устланной коврами, курились благовония. Кристофер, облачённый в длинный парчовый халат, сидел на низком диване перед чайной доской и держал в ладонях миниатюрную чашечку. — Но вы же открыли мне. — Тебе мы всегда рады. Чаю? Что, на улице так и льёт? — Льёт… Крис, я, вообще, не за чаем. Мне нужно путешествие. — Путешествие? Успеется. Выпей чаю для начала. Синий. — Ладно… спасибо. — Я присел на диван. Кристофер сходил за ещё одной чашечкой, налил из чайничка странного вида тёмно-фиолетовый напиток. Я опасливо пригубил. Вкус был приятный и отдавал лёгкой кислинкой. — Это из-за муравьёв, — пояснил Кристофер, смакуя чай. Я допил свою чашечку и положил её на доску, перевернув донышком вверх: спасибо, больше не надо. — А где Лоуренс? — Спит. Я закрыл глаза. Местная обстановка меня всегда расслабляла — но, впрочем, это было необходимо перед путешествием: расслабиться. Кристофер неспешно потягивал чай. Тихонько позванивали тибетские колокольчики. Клонило в сон. Я увидел лицо Эрика, близко-близко, и, потянувшись, чтобы поцеловать его, пришёл в себя. Тряхнул головой, отгоняя видение. Кристофера рядом уже не было. Исчезли и чайные принадлежности. Дверь справа была открыта. Открылась и дверь в стене напротив дивана, и вошёл Лоуренс; его глаза, остановившись на мне, вспыхнули тёмным огнём. Он мрачно улыбнулся. — Здравствуй, Пирс, я слышал, тебе нужно путешествие? — Здравствуй, Лоуренс. Нужно. — Крис готовит камеру. Какой срок? — Чуть больше полугода. 26 августа 2143. Десять утра. — Ммм… Крис, ты слышал? — крикнул он в распахнутую дверь. Оттуда донёсся какой-то невнятный утвердительный гул. — Это хорошо, что время известно. Сон? — Нет, но… я не знаю. Но точно не сон. — Ладно, посмотрим, что да как… Снова появился Кристофер, сменивший халат на светлый костюм, с мемо-шлемом в руках. — Камера готова, Пирс. Тебе решать, но предупреждаю, как обычно, что это может быть опасно. — Я готов, — сказал я и, надев шлем, шагнул в дверь, в черноту и изоляцию, в самое сердце ничто.XVIII
Здесь не было ничего, за что можно было бы ухватиться: тело повисло над полом, удерживаемое силовыми полями; тепловатый ветерок щекотал кожу. Перед глазами на внутренней поверхности шлема вспыхивали огоньки настройки, а затем началась трансляция череды образов, вводящих в необходимое состояние. Я уже дважды проходил эту процедуру, но ощущения были из тех, к которым, наверное, и на десятый раз не привыкнешь. Двадцать шестое августа прошлого года. Десять утра. Память вдруг развернулась бесконечным фрактальным полотном, пёстрым, как персидские ковры в чайной комнате. Двадцать шестое августа… жёлтый завиток узора начал расти перед глазами, раскручиваться, выпускать усики, превращающиеся в лепестки, прекращающиеся в завитки узора, выпускающие усики… Десять утра. Бледно-зелёная сердцевинка вдруг взорвалась, заполонив пространство до горизонта, постепенно линяя в нежный мятный и светло-голубой… Я увидел утреннее небо. Утреннее небо. Я вижу Эрика, который стоит рядом со мной на крыльце и улыбается. Тот ли это день? Но я помню эту улыбку… Он быстро целует меня в губы и сбегает с крыльца, а я, развернувшись, снова вхожу в дом. Я беру книгу и сажусь на диван. Проходят минуты. Я вижу каждую страницу, каждое слово. Шум в коридоре привлекает моё внимание, я выхожу из комнаты. И вижу высокую темноволосую женщину… нет… образ начинает дробиться, разлетается дымкой, сквозь него просвечивает нечто иное — светлые волосы, горящие глаза, мерцающие… крылья?! когтистая лапа ударяет меня наотмашь, а я… я кричу… Эрик?! Как это может быть Эриком?.. Демон подхватывает меня, вонзая подобные ножам когти в тело… я корчусь от боли… затем… он тащит меня в подвал и с размаху кидает вниз, прямо на зеркало, которое разбивается, добавляя новых порезов… я снова кричу… Демон склоняется надо мной и шепчет: «Прости, Пирс» и слизывает кровь, бегущую из ран, языком, слишком длинным, чтобы быть человеческим, и кровь останавливается… «Прости, Пирс, — шепчет он, — но сейчас ты будешь только мешать…» — я чувствую, что начинаю задыхаться — в реальном мире, повешенный в гравитационной петле… Лицо Эрика так близко. Глаза его полны боли. Я срываю шлем и молюсь на автоматику, выключающую машину. Кричать я не могу, горло свело спазмом. Зажигается неяркий свет. Силовое поле постепенно сходит на нет, но ноги меня не держат, я опускаюсь на пол, скользя спиной по гладкой стене, и закрываю глаза. Это… это было слишком. Я чувствую, как по щекам у меня катятся слёзы. Дверь в камеру открывается, но мне всё равно, пусть видят. Кто-то входит, моего лица касается чья-то рука, стирая слезу. А затем чьи-то губы прижимаются к моим губам. Чьи-то знакомые губы. Я прерываю поцелуй, и, не открывая глаз, шепчу — сдавленно, напрягаясь, чтобы голос не задрожал: — Сволочь. — Так было нужно, — отвечает Эрик, тихо и нежно, и целует меня. Снова и снова. Я мог бы стать сверхновой в этот момент, и взрыв меня уничтожил бы жизнь на планетах в радиусе скольки-то-там парсеков вокруг.