XIX
Я пришёл в себя в темноте, почти полной — только слабый отсвет огня по стене: горит свеча, одна маленькая свечечка. Похоже, я снова был в чайной комнате и лежал на диване. Первые два «путешествия», помнится, было странно, но не до такой степени, чтобы терять сознание… Я скорее почувствовал, чем увидел, что в комнате есть ещё какой-то человек. И этот человек явно тоже ощутил моё внимание, поскольку сгусток темноты, более материальный, чем подкрашенное свечным огоньком пространство вокруг, приблизился ко мне. — Эрик? — не веря в то, что это может быть реальностью, прошептал я. — Лоуренс, — ответила тьма. В горле что-то сжалось. — Лоуренс… — говорить было сложно. — Что произошло? — Похоже... — он опустился на диван у меня в ногах, — что твои воспоминания оказались тебе не по плечу. Либо они были подредактированы кем-то. Знаешь, — голос его зазвучал задумчиво, — однажды мы проводили процедуру с человеком, прошедшим войну… помнишь, «подводная бомба»? — Это же… незаконно… — Мы получили приказ сверху. Они там сами запутались с мемо-редакторами, необходимо было снять несколько слоёв. Под рукой были только мы. Понимаешь, чтобы неофициально. — Узнаю их методы… — Мда… — Лоуренс помолчал. Мы оба чувствовали, что и здесь, в мирной обстановке, говорить о методах небезопасно. — Вернёмся к нашему пострадавшему. Его, дорогой мой Пирс, плющило и крутило куда больше, чем тебя сегодня. — Он похлопал меня по коленке. — Мы насчитали около шести взаимно перекрывающих временных слоёв. И ведь он продолжал при этом помнить что-то изначальное… — С ума сойти, — пробормотал я. И, решившись, спросил прямо: — То есть, здесь никого, кроме меня и вас с Крисом не было? — Физически — не было, Пирс. Насчёт всего остального… кто-то предпочитает открещиваться от своих видений. Кто-то считает, что они реальны, но не существенны. Кто-то воспринимает их так, словно они — часть материального мира. Я облизнул губы. Эрик был реальным. Для меня. Почему-то вспомнился Лукас и его связь с Ричи Эдвардсом и «той жирной бабой». Как можно назвать кого-то нереальным, если он вполне определённо влияет на реальность?! Глаза привыкли к темноте. Я сел, ощущая Лоуренса справа от себя. — В общем, мы наблюдали за ходом путешествия и вытащили тебя почти сразу же после того, как ты сорвал шлем. Без сознания ты пробыл около четырёх минут. А потом вырубился в глубокий сон. Судя по всему, на твоё двадцать шестое августа наложено как минимум два слоя. — Два?! — Как минимум. Можно будет провести повторный сеанс, но — сам знаешь: не чаще, чем раз в три недели. Это крайний срок. По-хорошему, конечно, через месяц. — И это притом, что у вас уже есть моя карта… — Притом. Машина времени — вещь тонкая и опасная. — Да знаю я… — Я упёрся локтями в колени, поднял руки к лицу, растёр глаза. Лоуренс положил руку мне на плечо. — Не расстраивайся, Пирс. Мы ещё будем анализировать запись, пришлём тебе подробный отчёт и карту на двадцать шестое августа. А сейчас тебе нужно хорошо отдохнуть. — Я не хочу отдыхать, — угрюмо отозвался я. — Уже наотдыхался. По больницам. — Больница — это не отдых. Может, в «АЗАТОТ»? Любопытное место. Ты там не был ещё, наверное? — Лоуренс, мне нельзя пить… — Если тебе нельзя пить, то тебе нельзя было и машину времени использовать, дурак ты этакий. — Вы не спрашивали. — А чего тебя спрашивать? Если ты что-то решил, то тебя ничем не сбить, я это ещё по военке помню. Мы в курсе, что ты только вернулся. Главы ЦПИ так просто не попадают в больницы. Про тебя писали. Если они запрещают пить, то исключительно из тех соображений, чтобы ты в своём нынешнем психическом состоянии не сорвался. — Что тебе в моём «нынешнем состоянии» не нравится? — Мне всё нравится, Пирс. — Лоуренс привлёк меня к себе, потёрся носом и поцеловал в щёку. Мне на мгновение представилось, что до сих пор двадцать первый год, мы — курсанты, и никаких Эриков и даже Крисов на горизонте нет. Я вздохнул. — Кроме того, не хочешь пить — не пей… я вот, тоже не пью… уже полтора года почти… — Лоуренс, я тебя ненавижу. — Я запустил пальцы в волосы, чувствуя, что сдаюсь. — Значит, согласен?.. — Мне завтра с утра в Центр. Давай в другой раз? В пятницу, там? Который час? — Да всего около половины десятого. На часок заглянем. Я тебя потом отвезу. Давай же, Пирс.XX
Через пятнадцать минут авто Лоуренса притормозило возле «АЗАТОТА». Дождь наконец прекратился, лужи отражали огни фонарей. — Как-то больно наворочено для обычного бара, — пробормотал я, когда мы, миновав группку тощих молодых людей, толпящихся у входа, прошли под взглядом охранника через арку металлодетектора. Бухали доносящиеся откуда-то из сердцевины здания басы. — Новые правила, — пожал плечами Лоуренс. — В Детройте?.. — я фыркнул. — Аааа, ты же не знаешь о расстреле у Даффи… с тех пор и поставили. Мы оказались в чёрном, довольно обшарпанном, коридоре, освещённом редкими флуоресцентными лампами. Здесь и там стояли или сидели, подпирая стены, люди. По два, по три человека, всё больше в чёрном, реже — тёмно-коричневом, словно проржавевшее железо, со всклокоченными или вытравленными волосами, с глазами возбуждёнными, стеклянными или пустыми. Почти все они разговаривали, кто-то целовался, кто-то просто смотрел в пространство. Две девушки в сетчатых платьях скалились друг на друга. Басы становились всё громче. — Как тебе обстановка? — Мы вошли в зал, и Лоуренс сжал мою руку. — Похоже, — отозвался я. — На что? — На название. Бар оказался не очень большим, стало понятно, почему часть народа оставалась в коридоре. Стены здесь были всё такими же чёрными, с выписанными на них светящейся бело-зеленоватой краской существами, изображающими, вероятно, по замыслу художника, демонов: разинутые пасти, выпирающие акульи зубы, острые когти, крылья летучих мышей, рога и копыта. Потолок — зеркальный, задрапирован чёрной тканью, осколки, проглядывающие между складками, множат отсветы холодных белых ламп, почти не дающих света, ловят отражения людей под ними. Все столики были заняты, у стойки сидячих мест нет. Огромные колонки изрыгали невразумительный низкочастотный гул. Лоуренс всё-таки потащил меня к стойке. Высокий жилистый темнокожий бармен в полупрозрачной чёрной футболке, то ли с дефектом кожи, то ли сознательно скарированный, его узнал и, закончив выполнять заказ, пронзительно свистнул в занавешенную чёрным бархатом дверь, вызывая помощника, а сам направился в нашу сторону. Лоуренсу он пожал руку и уставился на меня ярким жёлтым глазом. Вблизи было видно, что лицо всё-таки скарировано, завитки, полосы и точки образовывали грубый узор в стиле трайбл. Я выдержал взгляд. Лоуренс усмехнулся. Разговаривать здесь было сложно из-за гула. — Знакомьтесь. Рен, это Пирс. Пирс, это Рен. — Рен протянул мне поджарую руку, такую же бугристую, как и лицо. На пальцах у него блестели золотые кольца. Прикосновение было неожиданно мягким, почти нежным. «Место для падших ангелов», — промелькнуло у меня в голове. Я понял, почему Лоуренс назвал бар «любопытным». — Рен, — продолжил тем временем Лоуренс. — Как там со вторым кругом? Свободен? — Как обычно, — несмотря на то, что бармен явно повышал голос, стараясь перекрыть шум, слова прозвучали тягуче, как карамель. — Значит, мы поднимемся. Можешь сообразить нам… — Лоуренс оглянулся на меня, что-то прикидывая. — Ну, скажем, «Аркхем»? Но только лёгкий. Я за рулём. Два лёгких «Аркхема». — «Аркхем» соображу. — Рен блеснул золотыми зубами. Всё это время он не спускал с меня глаз. Я почувствовал, как по позвоночнику пробежали мурашки. Лоуренс уже увлекал меня к неприметной боковой дверце, а Рен всё смотрел в нашу сторону. За дверцей оказалась узкая лестница, ведущая наверх. Мы поднялись и вышли на второй этаж, оканчивающийся балконом как раз над входом в бар. Здесь были кабинки с диванчиками, как в старых закусочных, и людей тоже хватало, но, всё-таки, было куда свободнее. С чёрного потолка свисали гроздья черепов, светящихся не сильнее гнилушек. Лоуренс провёл меня в одну из кабинок. На круглой столешнице изображена пентаграмма. По центру столика — маленькая электрическая свечка со слабым огоньком. На стене щерилась зубами жуткая африканская маска с подсветкой. — Мда… весело здесь. — Никакого более умного комментария мне в голову не пришло. — Маску эту им Крис подарил. Так что, считай, это наш личный столик. В слабом беловатом освещении Лоуренс выглядел бледнее обычного, глаза терялись в тенях. Мы только успели расположиться, как костлявая официантка (с тем же успехом это мог быть и официант), вынырнув из тени, принесла наш заказ — два высоких бокала. На просвет напиток отливал сине-зелёным. — За твоё возвращение, — предложил Лоуренс. Мы чокнулись. Вкус отдавал мятой и полынной горечью, резко сменявшейся приторно-сладким под конец. Напиток обжигал язык. Я поморщился. — Если это лёгкий «Аркхем», то же что тогда тяжёлый? — Там меньше сладости, больше горечи и ещё некоторые спецдобавки, не знаю точно, какие. Я тяжёлый пил только один раз. Не бойся, Пирс, он безалкогольный. — Да ну?! — Почти, ладно. — Чёрт тебя подери… — Я отхлебнул ещё и, с бокалом в руке, откинулся на спинку дивана, закрыв глаза. Низкочастотный гул из колонок внизу не позволял как следует расслабиться — будто где-то рядом работает бригада по ремонту дорог. Открыв глаза снова, я обнаружил, что к нам присоединился Рен, по-видимому, с тем же напитком. В темноте глаза его светились по-кошачьи, отражённым в расширенных зрачках свечным огоньком. Помню, что, ещё не допив свои бокалы, мы начали с ним целоваться, соприкасаясь языками прежде, чем губами, играя в змей; я чувствовал, что Лоуренс смотрит на нас, тёмное пламя горит в его глазах. В какой-то момент он исчез и появился позже с бутылью, я выхватил взглядом тускло белеющий ярлычок с нечитаемой надписью готическим шрифтом. Помню, что позже мы по очереди прикладывались к этой бутыли, что напиток тоже был горько-сладким, что в голове у меня мелькало смутное ощущение надвигающегося понедельника, но длинный и ловкий раздвоенный язык Рена каждый раз сбивал меня с мыслей о чем-либо, кроме настоящего момента. «Carpe Diem», — услышал я над ухом, и Лоуренс засмеялся. Помню, как я оттолкнул Рена от себя, рыдая и пытаясь донести до моих друзей весть об Апокалипсисе. Как взмолился отвезти меня домой… в промежутках была чернота и гул, всё тот же гул — антимузыка. Потом, помню, я молча полулежал на заднем сиденье авто Лоуренса, наблюдая, как проплывают фонари. Мне было тихо и трезво. Лоуренс довёз меня до дома и проводил до дверей. Я всё ещё пребывал в задумчивом состоянии. — Ну что? Как тебе? — Этот гул… Он же там не просто так? Это же генератор защиты от вторжения? То, что вы разрабатывали с Крисом в тридцать шестом? — Именно. Это мы его предложили. Никаких лишних воспоминаний, никаких мыслей о будущем, всё — только здесь и сейчас. И всё, что происходит внутри — внутри и остаётся. — Поэтому «АЗАТОТ» так популярен… — Думаю, да. — Да уж… не скажу, что в восторге от этой идеи… — Почему же? Глядя на вас с Реном, я подумал, что именно этого тебе и не хватало… — Чёрт, Лоуренс… вот только не надо решать за меня… — Не переживай. Я просто показал тебе место, где ты можешь временами бывать, если устанешь грузиться своими воспоминаниями. Считай, доктор прописал. Он смотрел мимо меня, куда-то вдаль, нахмурясь. Потом тряхнул головой. — Ты мог бы заходить почаще. У нас прекрасный чай, такого больше нигде в Детройте не найдёшь. Крис специально заказывает. — Ладно… будет время — зайду. — То же самое ты говорил год назад, а потом как в воду канул. Скрытник. О’кей, иди уже, отдыхай. — Лоуренс снова улыбнулся в своей самой мрачной манере, лизнул меня в скулу и, не оглядываясь, ушёл. — Я тоже тебя люблю, засранец, — пробормотал я, глядя, как автомобиль трогается с места и, быстро уменьшаясь, сворачивает на Джой-роуд. Я постоял ещё какое-то время на крыльце, вдыхая ночной воздух, и, наконец, вошёл в дом. В кармане куртки обнаружилась карточка бара «АЗАТОТ» с написанным на обратной стороне от руки номером телефона и именем «Рен». Внезапно разозлившись, я хотел уже, было, выкинуть карточку, но передумал: мало ли. В последнее время процент потусторонних сил, вмешивающихся в мою жизнь, явно зашкаливал, но жизнь от этого яснее не стала. Я долго стоял под душем, смывая с себя прошедший день, возвращаясь к пережитому, удивляясь количеству событий и впечатлений. Часы в спальне показывали полночь. Дом был тих. Только начавшаяся ночь текла за стенами по артериям и капиллярам детройтских улиц. — Здесь и сейчас. Только здесь и сейчас, — сказал я потолку. И провалился в сон, как в тёмную шахту, безразличный к кружащим в ней призракам.