XXI
Понедельник в ЦПИ начался, как обычно, с совещания. Чувство, которое у меня сохранялось с вечера воскресенья, я мог бы назвать пустотой. Пустотой и ясностью. Никаких Эриков у меня в голове, никаких галлюцинаций. Всё прошло прекрасно, чётко и структурно. Я снова остался один на один в своём кабинете, задумавшись о странном эффекте, произведённом вчерашним походом в бар — как будто наконец закрылась в голове надоедливо хлопающая форточка. Момент остроты и трезвости. Я начал составлять сводную таблицу по делу 15624, таблица незаметно стала превращаться в схему-рисунок. Вот Лукас. Вот Атратус. Вот этот лучик ведёт к «Святой Библии». Вот этот — к зеркалам. А этот — ко мне. Вот Эрик. Он тоже каким-то образом связан с «Библией». Вот «Петерсен & Джонс» и их генераторы ЗОВ. Вот «АЗАТОТ». Вот Рен. Вот Жаров. Чем больше я смотрел на рисунок, тем яснее мне становилось, что существует какая-то общая закономерность во всём этом. Если предположить, что Лукас говорил правду, что совсем рядом с нашим существует совсем иной мир — существует по ту сторону зеркала, в пространстве-времени, которое мы называем «память»… Если предположить, что способность попадать в это пространство-время зависит от пси-фактора и транслируемой волны. Если хоть на мгновение представить, что также может существовать способ выхода… в наш мир оттуда. (А кто или что обитает там? Атратус? «Та жирная баба»? Ричи Эдвардс? Кто-то ещё? И кто эта «баба», чёрт возьми, вообще?!) Нет-нет. Здесь есть смысл. Точно есть. Я добавил ещё пункт «музыка» и подчеркнул его жирно. Музыка — это тоже волна. Наверное, Дуглас про это знает больше других. Записал дату: 26 августа 2143, обвёл. Возможно, прошлое и вправду меняется и переписывается. Тогда что такое Эрик?.. Я подавил стон как от зубной боли. Ну какой же я идиот! Наверняка, Эрик такой же «феномен», как и Лукас: транслятор, да ещё и, в отличие от Лукаса, прекрасно умеющий себя контролировать… в конце концов, его прислал гауптштадт… а сам ты, Пирс, вписан в схему исключительно потому, что являешься главой этого дурдома ЦПИ… и, соответственно, имеешь доступ ко всем необходимым данным… …Пирс, ты не параноишь? Не напоминают ли тебе подобные рассуждения теорию мирового заговора? Ай, да какой заговор при нынешней политической ситуации… Ладно. Пойдём дальше. Предположим, что Эрик и вправду транслятор-феномен или что-то в этом роде. Тогда его появление в моей голове в четверг вечером было вызвано не изменением записи в мемо-карте — к тому же, таких изменений там не было — а тем, что, войдя в особое состояние, я уловил транслируемою волну… Хм. Почему же у Дугласа не уловил? Беседа с Атратусом, что ли, сыграла свою роль? Подстройка? Эй, Пирс, тебе самому-то не надо провериться? — Чёрт возьми, как вы все меня достали! — выругался я в пространство, ощущая, меж тем, как волна азарта поднимается во мне. Не зря, не зря ты выбрал эту профессию, Пирс Грей. Не зря увлёкся ещё тогда, в молодости, вместе с Лоуренсом, идеей пси-фактора… Лоуренс ушел в подполье — да, но ты-то здесь. И что-то ты можешь изменить. Если только это что-то не меняет тебя самого. Я вызвал Жарова, который кидал на меня острые взгляды всё совещание. Мне было интересно, заведёт ли он речь о субботе, но Жаров вообще не спешил начинать разговор, сидя на краешке стула и робко улыбаясь. Молчание затягивалось. — Как ваши Химеры, Семён? — наконец спросил я. Жаров немного расслабился. — Неплохо. — А насчёт Армагеддона новости есть? — Пока никаких, — не моргнув глазом, ответил он. Значит, суббота всё-таки была реальной. Я встал и медленно подошёл к нему вплотную. — Ну, раз нет новостей по Последней Битве, идите к своим Химерам. Лукаса я беру на себя полностью. Дане объясните, что делать с остальными. Или, может быть, вы хотели что-нибудь оставить за собой? — вкрадчиво поинтересовался я. — Да. Если можно, пятую и восьмую. — А вас так просто не сбить с пути, да? Ладно, идите. Жаров вскочил так быстро, что я, не успевший отойти, едва не упал. Он подхватил меня за плечи и прошептал на ухо: — Спасибо, Пирс. У вас всё получится, я знаю. — Ага, значит, канал с Высшим знанием открылся? — Я, обняв Семёна за пояс, притянул его к себе. — Или я просто оптимист, — обезоруживающе улыбнулся Жаров. — Не на рабочем месте, — напомнил я. — Не на рабочем, — подтвердил ангел.XXII
К Лукасу я спустился больше чтобы просто проведать его. Поболтать по-человечески, памятуя ангельские слова. Помолчать, если понадобится. Но у него была уже наготове целая пачка новых рисунков, записей и схем. Листы, исписанные текстами «посланий». Лукаса словно прорвало, вести из «зазеркалья» хлынули потоком, минуя Атратуса. Это был не разговор, это была информация, сжатая до черноты продолговатых букв и резких линий: Лукас наконец смог придать форму своим мыслям. — Зеркала, — объяснял он, — это ловушки. За ними живёт она. — Как бы ты мог её описать? — Про неё «Святая Библия» целиком. — Это демон? — рискнул предположить я. — Нет. Это… бы назвал её… Страдание. Потому что она страдает и ловит на крючок тех, кто… подобных ей, и смотрит на них из зеркала, и всё время ждёт, ждёт и ждёт… (Я сделал мысленную пометку: всё-таки поговорить с Дугласом. Интуиция.) Лукас сидел на кровати по-турецки, я — на придвинутом стуле. — …целый лес душ там, пойманных… зацепившихся, и они… они хотят выйти… и… мистер Грей, нельзя, чтобы так было. — Лукас быстро взглянул на меня и сразу же опустил глаза. — Когда «Проповедники» писали свою музыку, а Ричи Эдвардс — тексты, это было как предупреждение, это было… это был манифест, что она выходит… я много думал об этом с тех пор, как услышал альбом… может быть, я неправ... — Его губа затряслась. — может быть, я… просто сумасшедший… — Он резко оборвал речь и отвернулся, подтянув ноги к подбородку. По щеке скатилась слеза. Голос, когда Лукас заговорил снова, звучал глухо. — Может быть, лучшее, что можно сделать — это избавиться от меня как можно скорее. Вдруг я бомба?.. — Ну… что же ты говоришь такое, Лукас? — Я осторожно дотронулся до его руки, но он отшатнулся. — Вы же знаете, та операция. «Подводная бомба». Это же были люди. А их просто утопили. Почему? Они был опасны? Вдруг я так же опасен?.. — Лукас. — Я развернул его к себе. — Смотри мне в глаза. Он повиновался. Ресницы слиплись от слёз. — Мы не участвовали в той операции. Это была военная операция, ЦПИ здесь не причём. Центр занимается исследованиями, мы как раз и пытаемся спасти тех, кого ещё можно… вот ты, Лукас, ты сказал, что видел меня по телевизору — а чего ты хотел от меня? Почему хотел увидеться? Он помолчал. Затем тихо произнёс. — У меня был сон, и я видел, что вы в опасности. — По-моему, в прошлый раз ты говорил что-то другое… Лукас помотал головой. — Я только сейчас понял. До этого было… знание, что надо увидеться. Я думал, это из-за меня. Теперь понимаю, что из-за вас. Я криво улыбнулся. Провел рукой по щеке, успокаивая, стирая влагу. — Опасность уже миновала, Лукас. И кое-что рассказал ему о двадцать шестом августа. Не упоминая Эрика. Более абстрактно. Взгляд Лукаса становился всё более внимательным и серьёзным. Он непроизвольно поднимал руку, пощипывая губу. — Значит, я опоздал? — Может быть. А, может быть, это... — И я впервые подумал так сам. — ...была не главная опасность. То, что мы с ним теперь вот так доверительно беседовали, меня не сильно удивляло. Мне бы очень хотелось видеть Лукаса не как объект изучения, а как сотрудника Центра. В конце концов, основная разница между населяющими этаж минус один и теми, кто находится выше — чистая формальность, основывающаяся на соображениях безопасности «объектов». Нелли, например, была поразительно талантливым эмпатом, вплоть до телепатии — разумеется, она не «читала» мысли, но хорошо улавливала общий вектор их хода. Для медицинского работника подобный дар — чистое золото. Дана, тоже эмпат, отлично «видела» людей с нестандартным пси-фактором и, как она утверждала, у нас практически весь Центр вне нормы. Даже бухгалтерия. Жаров… ну, с ним и так ясно… У меня тоже был свой талант: притягивать к себе всевозможные аномалии. В особенности аномалии мужского пола. И обычно в постель. Хотя с Лоуренсом у нас никогда ничего не было… Лукас дотронулся до моей руки. Я очнулся. — Мистер Грей, — сказал Лукас странным тоном. — Я хочу вам рассказать о наших беседах с… — Эриком Ланге? Он кивнул. И как-то скривился, словно от боли. Что-то чёрное, шевеля усиками, полезло из краешка приоткрытого рта. На мгновение я зажмурился, собирая свою волю. Не провоцируй его, Пирс. — Лукас, — как можно мягче произнёс я, осторожно вставая и усаживаясь с ним рядом на постель. — Я не хочу тебя торопить. Если это больно, не делай этого сейчас. Лукас привалился к моему плечу, и я обнял его. — Хорошо, — прошептал он. И добавил совсем уже тихо: — Потому что это и правда было больно. Несколько чёрных слезинок упали на покрывало и сразу же испарились, не оставив следа. Если так пойдёт и дальше, то тебе, Пирс, придётся тоже передавать дело кому-нибудь по причине «личной вовлечённости». Впрочем, чёрт с ним. Пусть будет «вовлечённость». У нас весь Центр взаимно вовлечён, кто в кого.XXIII
Вечером, вернувшись к себе домой, я решил провести эксперимент и, как и несколько дней назад, включив плеер, устроился на диване, вызывая в памяти ощущения, которые я испытывал в прошлый раз. Но ничего не произошло. Мда. Мало захотеть. Нужно ещё состояние поймать… Прикинув, что ещё могло сохраниться у меня из подходящих «полупроводников», я достал с полки том Эллиота, а из него — старый бумажный конверт. Особых надежд, впрочем, я не питал: в последний раз конверт открывался лет десять назад. Может быть, я ошибаюсь, и он пуст. Конверт пуст не был. Одна марка всё-таки завалялась. Древнейший, ископаемейший, юрского периода ещё запас середины двадцатых годов, подарок на какой-то день рождения, что ли, от Лоуренса. Я положил марку на язык, выбрал песню «Это вчера» и прокомментировал: «Дубль два!» — сидел и смотрел на книжные полки напротив, отмечая, что буквы на корешках начинают ползти и извиваться. Вскоре после этого явился и Эрик. — Где ты был? — спросил я его. — И где ты сейчас? — А ты до сих пор не догадался? — Я так понимаю, что ты вписал себя в другой план реальности… — Почти, почти, Пирс… — Он улыбался, стоя рядом со мной, а затем опустился на пол возле моих ног, упершись головой мне в колено. Почти реально. Я вспомнил воскресное «путешествие». Да. Относительно этого. Мысли разбегались, как тараканы. — Двадцать шестого августа… это был ты? — Когда именно, милый? — Его манера говорить со мной. Это что-то особенное. — Это ты меня… атаковал? — Если ты считаешь спасение атакой — да, это был я. А почему снова возвращаешься к тому дню? — Потому что мне надо знать. Эрик по-кошачьи потянулся и снова встал. Заходил по комнате, временами рассеиваясь — тот самый эффект, какой можно наблюдать на фотографиях движущихся объектов. — Больше тебе знать ничего не надо? — Мне надо знать, где ты сейчас, чтобы я мог тебе набить морду… — Я закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что же я ещё хотел спросить, но Эрик и не думал пропадать. — Пфффф, Пирс… как грубо… — Он оказался совсем рядом со мной. — Ладно. Я дам тебе подсказку. Ты там был уже… Вспомнил. — Что ты сделал с Лукасом? Причём тут Армагеддон? — Как мне с тобой разговаривать, если ты меня не слушаешь?.. — Ты нашёл то, что тебе нужно, — погрозил я ему пальцем. Кажется, идея с маркой была не лучшей. Контроль я явно терял. Эрик усмехнулся. — В прошлый раз было изящнее. Я ещё не пошёл радугами, а? И что ты смотришь теперь? Ковёр? — Когда несуществующий собеседник так над тобой издевается — это как-то обидно… — комната плыла перед глазами, на периферии зрения мельтешили решётчатые алмазные отблески. Помнится, в двадцатых Лоуренс вовсю экспериментировал с составами… — Почему несуществующий, Пирс? Или ты в самом деле затеял всё это только для того, чтобы говорить с пустой комнатой? — Лукас. Ты что, пытал его? — Кажется, что-то начало взрываться, я видел, как рушатся полки. Эрик стоял непоколебимо, словно монумент. — Пирс, не будь идиотом, зачем мне пытать его? — Он говорил, что было больно. — И ты ему веришь? — Теперь голос Эрика гремел на всю комнату, гулко отдаваясь от стен; я понял, что взрывы были вызваны ударами моего собственного сердца. — Где ты? Мне надоело говорить с тобой вот так… — Дыхание перехватывало. Эрик склонился надо мной, вглядываясь, как в картину. Чернота захлестнула меня внезапно. Пронеслась галерея зеленовато отсвечивающих вертикалей. Сознание ввинчивалось во что-то неизмеримо тонкое. В тот самый момент, когда я понял, что умираю, всё закрутилось и неожиданно кончилось.