XXIV
Я очутился в сером пространстве, уставленном частыми полупрозрачными колоннами, словно заполненными клубящимся дымом. Инстинктивно подняв голову, я не увидел потолка — только теряющаяся в слабом свете протяжённость всё тех же колонн. Руки легли мне на плечи, развернули, и, прежде чем я успел что-либо сказать, Эрик закрыл мне рот поцелуем. Вернее, я, конечно, знал, что это Эрик — что это может быть, должен быть только Эрик, и никто другой — но всё же место наложило на него свой отпечаток — а как же, в таком случае, выгляжу я? — бледно-голубая с зеленоватым корка льда этих радужек скрывала живую тьму, колышущуюся в расширенных зрачках — если лёд треснет, что произойдёт? — не затопит ли эта тьма всё вокруг? — что её удерживает? — как можно ощущать поцелуй в таком месте? — что значит поцелуй? — что значит место? — что значит я?.. Десятки вопросов возникали словно бы не в голове, а вокруг, поднимали свои бледные головки и, обессиленные, тут же скукоживались, сворачивались, прекращали быть, вытесняемые всё новыми, такими же недодуманными, немощными и хилыми. Абсурдность самого понятия времени и пространства. Это могло длиться вечность, а могло — одну миллионную долю секунды, результат был один: колонны, растянувшись, слились в единый серый фон, голубовато-зелёный лёд придвинулся так близко, что я и вправду увидел расходящиеся от зрачков трещины. Не знаю, падали мы или летели; возможно, мы просто стояли на месте, а падал и летел мир вокруг — но в какой-то момент это движение прекратилось. Эрик разорвал поцелуй. Мы стояли в какой-то полуявной комнате, за большим окном было видно зеленоватое небо с серыми тучами. Смеясь, он взял моё лицо в ладони и отодвинулся, чтобы лучше разглядеть. Эрик был похож на Эрика, но выглядел как-то резче и словно бы более утрированным, как рисунок: скулы и нос острее, волосы совершенно белые, бритвенная улыбка, слишком ровный цвет лица. Серая одежда, которую мне пока не удавалось, как следует, рассмотреть. — Ты всё-таки добрался до меня, а, Пирс? Всё-таки решился… — Что мне ещё оставалось делать? — На самом деле я понятия не имел, что произошло. — Пирс, я всегда знал, что ты умнее других. Именно поэтому я тебя и выбрал. — Эрик улыбался, как акула. Это было немного жутко. Он снова притянул меня к себе, целуя. На этот раз я ощущал языком зубы… много, много зубов… меня пробила дрожь. И снова он отстранился с хохотом, как будто само моё присутствие здесь его безумно веселило. Склонил голову на бок. — Я скучал, Пирс, а ты? Ты скучал по мне? Или работа затянула? Помнишь, как мы хорошо работали вместе? А кофе? Я не нашёл, что ответить. Сказать: «я постоянно думал о тебе» или «ты поселился у меня в голове»? Всё это бессмысленно. В чьей голове я сам сейчас? Кто меня думает? Или это нейтральная зона? Не очень нейтральная, кстати… Тусклый свет за окном сгущался и мерк, тёмно-серый смешивался с цветом полинявшей морской волны — я видел такой же оттенок в Гудзоне, пару лет назад. Старый, грязный Гудзон… — Что это за место? — Я сделал несколько шагов по направлению к окну. Эрик как-то перетёк, изменил положение в пространстве, оказавшись рядом со мной, вернее, за мной, удерживая меня за талию и пристроив голову на плече. — А ты разве не знаешь, милый? — прошептал он мне прямо в ухо. — А ты знаешь? Он хмыкнул. — Страна Чудес или Зазеркалье? Как тебе больше нравится? — Пусть будет Зазеркалье. — Я сделал усилие, концентрируясь на какой-то старой мысли. — Но ведь это… то самое место, откуда приходит Атратус? Мне оставалось ещё пройти некоторое расстояние до окна, но Эрик не пускал меня дальше. — Сколько ты уже знаешь, смотрите-ка… — Эрик, хватит играть. — Я убийственно серьёзен. — Он легонько сжал объятия. — Где мы находимся сейчас? Что это за комната? Что за окном? — Тебе это не интересно. — Тон голоса стал скучным. Затем Эрик немного оживился: — Давай, я лучше покажу тебе те пределы, которые уже успел исследовать? А, кролик? — А здесь… много пределов? Почему кролик, а не Алиса? — Потому что ты любишь морковку, милый, — расхохотался Эрик. — Пределов здесь целый мир, Пирс, целый мир… пойдём, — он резко развернул меня, пространство снова перекрутилось, и мы очутились в длинном плавно изгибающемся серо-зелёном коридоре с гладкими, словно стеклянными, стенами. — Это её дворец, — пояснил Эрик, слегка усмехнувшись. Мы зашагали по незаметно поднимающемуся полу. Впрочем, слово «шагать» не совсем точно описывает наше перемещение: мы словно совершали квантовые скачки, оказываясь намного впереди от предыдущего шага, растворяясь и снова собираясь в точку. — Её, Эрик? Ты говоришь о той же… женщине, которую видел Лукас? — Лукас, — фыркнул он. — Уже и Лукас? Вы уже друзья, да, Пирс? — Я просто пытаюсь разговаривать с ним, как с человеком. И, кажется, мне это даже удаётся. Ты не ответил на мой вопрос… Снова растворение. Снова сжатие. Мы — полуневидимки. — С человеком там разговаривать нет никакого смысла. Человек не знает ничего. Человек зависим… куда интереснее то, что идёт через него… ладно, если хочешь ответов — да, это та самая «она», которая «живёт в зеркалах». Но назвать её женщиной… я не уверен. Хотя, конечно, внешне она где-то и похожа на женщину. — Так ты видел её тоже? Он остановился и обернулся ко мне. — Я знаю её уже очень давно. Как оказалось. Прожил с ней половину жизни. Но мне не хватало только ключа… — Он мотнул головой, не договорив. Мне показалось, что я заметил какое-то движение сбоку, но не успел я повернуть голову, как Эрик схватил меня за руку и снова — всё плывёт и меняется, слышимое смешивается с видимым. Теперь мы были в огромном, невообразимом ангаре, стен которого я не увидел, но определённо знал, что они существуют — возможно, где-то за горизонтом; с потолком, уходящим во тьму; из этой тьмы спускались цепи и крючья, цепи были ржавые, крючья — с сияющими бритвенно-острыми гранями, явно рабочие; под ногами — растрескавшийся бетонный пол, весь покрытый какими-то ржавыми железками, трухой и пятнами... воздух — если можно говорить о воздухе в таком месте — был густой и плотный, словно пропитанный физическим ощущением боли. Я почувствовал парализующий ужас. Ничего конкретного. Всё в деталях: сверху сорвалась капля. Капля упала на пол прямо передо мной. Густая, тёмно-красная, она тут же впиталась в сухую серо-бурую пыль, стала ещё одним ржавым пятнышком. — Кровь, — облизнулся Эрик. — Здесь её кладовая. В ужасающей тишине его голос показался мне сладким, как запах подгнивающего мяса. Меня передёрнуло. — Эрик, уйдём отсюда… — Тебе не нравится? — Это… отвратительно… — Мне казалось, ты хочешь знать, где живёт Атратус… — Так он здесь живёт? Эрик поднял голову, вглядываясь в темноту. Прищёлкнул языком. — Да, именно здесь. Хотя сейчас и не совсем… — Ну и хрен с ним… Эрик! — Расслабься, Пирс. Ты только гость здесь. Как и я. Пока тебя не зацепит крючком… — Он подпрыгнул, сделав вид, что собирается дотронуться до одной из свисающих цепей. Кажется, я крикнул. Эрик снова рассмеялся. — Кстати, Пирс, о времени… что ты принял? — ЛСД-93. — Никогда о таком не слышал. Почему 93? — Один знакомый химичит. Даёт номера по своему усмотрению… никогда не интересовался… чёрт возьми, Эрик, это не лучшее место для разговора! Во мне начала подниматься паника, я чувствовал, будто тьма наблюдает за нами, но Эрик оставался безмятежным. — Не существует лучших или худших мест здесь… Я не знаю состава твоего наркотика, но точно могу сказать, что, скорее всего, ты благополучно покинешь меня, когда его воздействие закончится. Почему ты мне не рассказывал о таких полезных знакомых раньше, а, Пирс? Могло бы здорово облегчить задачу. — Эрик, уйдём, — безнадёжно повторил я. Меня накрывало отчаянием. Что-то шевельнулось во мраке. Лязгнул металл; оглушительно, как взрыв, пришёл в движение какой-то скрытый механизм; цепи поползли вниз. Эрик нахмурился, рванулся ко мне, взвихряя и расталкивая чёрные щупальца, неприметно окружившие нас в кольцо… Мы оказались в пространстве частых колонн, где встретились в самом начале; затем — на унылой серой пустоши под зеленоватым небом от горизонта до горизонта; в мрачном мёртвом лесу, где с каждой раскоряченной древесной лапы свисали гнилые верёвочные петли; в гигантской зале с огромным количеством разного размера и формы окон и окошек, занимающих всю протяжённость стен от пола до невообразимого потолка, за каждым оконцем чувствовалось иное измерение… среди стеклянных стен города, преломляющих и искажающих взаимно всё, что их окружает; в смутном пространстве, полном размытых образов, тянущих к нам свои туманные руки; в комнате, где на нас устремились миллионы острых лезвий, и откуда Эрик выдернул нас в последнее мгновение; в десятках других мест, напоминающих пыточные, концентрационные лагеря и переполненные больницы; на пустыре среди крошащихся кирпичных стен, под хмурым небом, так похожим на Детройт, что у меня перехватило дыхание… на полуразрушенных бетонных ступеньках я успел разглядеть сидящую фигурку в чёрном, почувствовать взгляд, — и вот мы снова в полуявной тускловатой, глубоко-сумеречной комнате с большим окном. На этот раз за ним было темно. — Эрик… — Пирс… — Он притянул меня к себе, обнял, уткнувшись в плечо, судорожно пробегая острыми пальцами по спине. — Что это было? — Я пытался понять, почему последнее видение кажется мне таким важным. — То, что я показал тебе… пределы. — Все эти тени… души… Неужели ты думаешь, что можешь использовать всё это? Ведь ты хочешь использовать… иначе тебя бы здесь не было… Эрик, ты сошёл с ума… — Нет, Пирс, не сошёл. Ты не представляешь, какая это сила. Какие возможности… — Он приподнял голову и шептал мне в ухо, щекоча дыханием, голос шелестел крылышками насекомых. — Это какой-то кошмарный сон… Я попытался высвободиться из объятий. Его руки были неестественно жёсткими, как хитин или холодное дерево, тело утратило теплоту и пластичность. Длинные когти, оцарапав, скользнули по предплечью. Я отстранился. В мутном умирающем свете Эрик казался чёрным и тускло поблёскивающим, я пытался различить черты его лица и не узнавал их. Стены таяли во мраке, темнота за окном смотрела голодно, слегка колышась; прикосновения — всё это нереально, напомнил я себе — были, тем не менее, осязаемы. От общей тёмной серости казалось, будто чувства наполовину атрофировались. «Меня скоро вынесет» — понял я. Куда вот, только? Есть ли ещё время для вопросов? Соберись, Пирс… — В прошлый раз ты сказал, что так было нужно. Почему?.. — Ты не поймёшь… ставки слишком высоки… — даже голос теперь звучал как-то плоско. Всё стремительно развоплощалось. — Апокалипсис? Меня уже предупредили, но… зачем, Эрик?.. Зачем было пытаться меня убить? — Если бы я действительно хотел тебя убить, ты был бы мёртв. Я должен был понять… Он ещё что-то говорил мне, но я уже не мог разобрать слов. Пространство начало линять, высветляться, бухая белыми вспышками прямо в голову, раскалывая череп; я пытался за что-то ухватиться, но материя разъезжалась у меня под пальцами, как гнилой шёлк; кажется, в какой-то момент мне показалось, что я проваливаюсь сквозь атомы, как лягушка в фантастическом рассказе… меня трясло, свет становился всё более ярким и невыносимым, я застонал, из глаз брызнули слёзы… буханье внезапно отдалилось, превратившись в комариное жужжание музыки из наушников. — Осторожнее надо, — услышал я бормотание совсем рядом. Что-то полыхнуло закатным солнцем на периферии зрения. Так убить кого-то мне не хотелось ещё никогда.XXV
Я лежал, тяжело дыша, на диване, мокрый от пота, дрожащий и очень злой. Сквозь слёзы я видел размытые очертания лица, склонившегося надо мной. — Какого чёрта! — Получилось что-то вроде сдавленного рычания. — Пирс, ты очнулся… — Что ты здесь делаешь, чёрт тебя дери?! — Я попытался сесть, отбиваясь от помощи, вскочил, потерял равновесие, свалился снова на диван. Со второй попытки сесть получилось лучше. Спрятав лицо в руках, я пытался прийти в себя. После паузы раздался тихий голос: — Я боялся, что ты не выдержишь… — Чего я, мать твою, не выдержу? Всё было под контролем! Я уже почти узнал, в чём дело! — Какое дело, Пирс? — осторожно поинтересовался голос. — Зазеркалье, будь оно проклято! — Кажется, я ругался ещё; не помню точно. Мне явно давали выговориться. Наконец повисла напряжённая тишина. Я, отвернувшись, сжимал кулаки. — Пирс. — Жаров явно старался говорить успокаивающим тоном. — Тебе нельзя столько… сперва «Машины времени», потом «АЗАТОТ», и теперь сегодня… — Вы следили за мной? — Приглядываем… Я развернулся. Ни один ангел ещё не получал такого хорошего удара в скулу. Надо сказать, принял он его как настоящий мужчина и в следующее мгновение уже перехватил мою руку, намеревающуюся нанести второй удар. Лицо у Семёна было спокойное и немного печальное, скула сразу же сильно покраснела. Мне хотелось порвать это лицо, как бумагу, смять и выкинуть. Всё ещё знобило. — Тебе нужно лечь, Пирс. — Я смотрел на андрогинные губы, произносящие слова, и ненавидел их. Переведя дыхание, я, наконец, смог выдать: — Мне нужно, чтобы вы оставили меня в покое. Потому что, мать вашу, у меня есть личная жизнь. Жаров вздохнул. — Пирс, говори с Лукасом, если хочешь что-то узнать… по крайней мере, он человек… — Ты даешь советы мне? — саркастически поинтересовался я. Вспышка гнева отступала, сменяясь желчью. — К твоему сведению, я только что разговаривал с… другим… человеком… и не только разговаривал, но и видел всё собственными глазами. Семён посмотрел на меня с безмерным участием. — Пирс, ты был один в комнате, пока я сюда не пришёл. Ты ни с кем не разговаривал. Только со мной. Сейчас. Вот, прими лучше. — Он уже протягивал невесть откуда взявшийся стакан с водой и таблетку. — Парацетамол. Возможно, завтра понадобится провести дополнительное обследование в Центре… — Заткнись! — снова взорвался я. — Хочешь упрятать меня на минус первый? — Я хочу, чтобы наш начальник был в норме. Пирс, это же частный разговор… — И частный дом. Как ты сюда проник? — Я могу это сделать, — неопределённо сказал Жаров. — Тебе нужно отдохнуть, Пирс. Я молча смерил его уничтожающим взглядом. Как будто я нуждаюсь в чьих-то добрых советах. Ни один добрый совет не поможет здесь. Мне было больно, до сих пор больно от Зазеркалья. Если вещи, которые совершаются там, реальны — а я теперь был уверен в их реальности — и если Небеса это допускают, то и пошли они все со своими ангелами-хранителями куда подальше. Сегодня я предпочёл бы Падшего. Например, Рена. Из чистого противоречия и как способ не сойти с ума при мысли о том, что скрывается за тонкими гранями зеркальных поверхностей. К счастью, в этом доме больше нет ни одного зеркала… — Я иду в душ. И, когда вернусь, чтобы духу твоего здесь не было, ангел. Эта встреча больше не обсуждается. Но сначала звонок. Стянув мокрую футболку, я подошёл к телефону и набрал номер с прикреплённой рядом карточки, не обращая больше никакого внимания на посетителя. К тому времени, когда я закончил разговор — да, Рен меня помнит, ещё бы, нет, сейчас он не занят, понедельник — день мёртвый, да, конечно, представляет, где это, поедет с северной окраины, будет через полчаса, думал обо мне — ангел уже исчез так же незаметно, как и появился. Был ли он здесь вообще? Диссонансной нотой звучал оставленный на журнальном столике пустой стакан. Я сидел, съехав по кафельной стенке, под горячими струями и не имел ни малейшего желания выходить. Мозг уже снова лихорадочно работал. Воспоминание о таинственно пропавшей и внезапно оказавшейся потом у 15624 мемо-карте неприятно мельтешило. До сих пор немного мутило от зазеркального трипа и резкого возвращения обратно. Мучили сомнения в реальности встречи с Жаровым. Я начинал понимать Лукаса, сомневающегося в собственной нормальности. На звонок в дверь я среагировал не сразу, напрочь забыв о только что назначенной встрече. Потом встрепенулся, не с первой попытки встал на ноги, выключил воду и, проклиная всё, устремился к дверям, на ходу заворачиваясь в полотенце. Рен, сам дьявол, с бутылкой в каждой руке, присвистнул. Потом вгляделся повнимательнее и, войдя в дом, осторожно поставил бутылки у порога. — Тебе, я вижу, стимуляторы сегодня не нужны. Он закрыл дверь, развернулся ко мне и поклонился. Я не мог вымолвить ни слова. Я просто стоял, чувствуя себя преглупо — мокрый, в полотенце — и… ощущая внезапную волну накатывающего возбуждения. В ярком свете прихожей Рен смотрелся неестественно тёмным, шрамы выглядели словно резьба по дереву, длинные, до пояса, дреды казались змеями Горгоны. Внезапно я понял, что ведь ни разу не видел в ССША настолько темнокожих людей. Как он вообще оказался в Детройте? Взгляд Рена упёрся мне в пах. — Я мог бы дать тебе время, Пирс, но что-то говорит мне, что удача нынче кроется в первой же мысли. Одежда на нём тоже была из тёмной кожи. И кожаные перчатки на руках. Рен высунул кончик раздвоенного языка и облизнулся. Затем, быстро оглядевшись, заметил выключатель, погасил свет и опустился на колени. Прикосновение прохладной кожи и горячих губ — лучше любого доброго совета. Полотенце, безнадёжно забытое, валялось в углу. Через несколько минут вместе со спермой я выбил из себя и ЛСД-93, и парацетамол, и паранойю, и тоску, и злость на ангелов, и всё, что думал об Апокалипсисе. Уж Рен-то, без сомнения, был реальней некуда.