XXXIII
Воскресенье. Съездил на рынок за мясом. Протеин. Лучшая пища для мужчины. Но на этот раз у меня не было незваных гостей. Пообедав, я вызвал такси и отправился в ЦПИ — потренироваться в зале, проверить Лукаса. Мне мнилось, что если я не буду проверять его каждый день, то окажется, что он просто моя фантазия. Мне нужны были подтверждения его реальности. Лукас, мальчик-тень. «Мальчик-зверь», как сказал Рен. (Почему зверь? Ангел считал, что это слово не подходит…) Лукас позволил держать себя за руки, и мы даже не говорили ни о чём существенном (под существенным я подразумеваю историю, связанную с царством Страдания). Под свою ответственность я вывел его на прогулку. Вообще-то, это было против правил. Но ему надо было больше двигаться, и не только в физкультурном зале. Больше воздуха. Больше неба. Больше пространства. Лукас шёл рядом, судорожно вцепившись в мой рукав, не поднимая глаз. Тьфу ты, чёрт: агорафобия, вспомнил я. Ну и какой ты специалист после этого, а, Грей?.. Мы обошли вокруг здания Центра. В парке свистели какие-то птицы — одинокие пронзительные звуки. Беседа на улице не клеилась, и мы вернулись обратно в корпус для подследственных. Лукас был единственным, кто жил здесь уже больше четырёх недель. Ещё месяц с небольшим — и будет полгода. А дело только-только начало сдвигаться. Неужели он ждал меня? Деятельность Эрика оставалась загадкой. Эрик. Нет, нет, не сейчас. И вообще больше не надо. Лукас о чём-то спросил меня, я машинально улыбнулся, и он улыбнулся в ответ. В помещении ему стало лучше. Уходя, я пообещал принести ему в следующий раз и другие записи Маниакальных Уличных Проповедников (правда, до этого я собирался послушать их сам: вдруг что…) Шагая в задумчивости по пустому по случаю выходного дня коридору, я услышал слабое жужжание аппаратуры из нового кабинета Жарова — теперь Наблюдающим была назначена Дана, и я об этом ещё ни разу не пожалел, а Семён вернулся к Химерам. Я заглянул в кабинет. Так и есть: сидит в наушниках, делает пометки в блокноте. С головой в рабочем процессе. Вот ведь трудоголик. Хотя я такой же. Я осторожно прикрыл дверь. Ну, пусть работает. Завтра поинтересуюсь результатами. Жаров считал, что Химер нельзя недооценивать. Кроме того, водились они только здесь, в округе Детройта. Чудо природы. Кто из нас не чудо? Все мы чудесны. Первый ажиотаж давно уже прошёл, сейчас Химерами занимались только такие упёртые исследователи, как Жаров. Дождь уже несколько дней как прекратился, но тучи не спешили расходиться, словно раздумывали: покапать ещё? опуститься туманом? мрачно висеть над головами, скрывая верхушки мёртвых небоскрёбов? Хмурая это была весна. Доходили слухи, что в пригородах опять видели стаи диких собак, довольно многочисленные, а Коннелли вообще божился, что это и не собаки вовсе. Коннелли был мастер рассказывать байки, что из них было правдой, а что — выдумкой, определить было сложно. Одна его история про трёхглазого волка чего стоит… Детройт, соль земли… я покачал головой. По зелёной влажной листве парковых деревьев пробегала рябь. Сегодня, понедельник, вторник — и март кончится. Три недели назад «Петерсен & Джонс» снимали мои воспоминания. Получилось ли хоть что-то? И что вообще произошло тогда… не в августе сорок третьего, а тогда… когда я болтался в невесомости, а мой мозг сканировала специальная аппаратура… Я решил заглянуть к Лоуренсу в офис (или лучше назвать его «чайной»?). Дел здесь, в Центре, в воскресенье, было немного. Главное дело — Лукас — я уже завершил на сегодня. Вызвал такси и отправился на Мираклс-бульвар. Контора «машин времени» была заперта, на звонок так никто и не ответил. В густеющих сумерках я отправился домой пешком. Ещё столько всего, столько не распакованных вещей: какое счастье. Физическая работа. Приготовленное с утра мясо. Я и друг мой холодильник, и мемо-карта с музыкой. Понедельник. Подловил Жарова и поинтересовался, как идут его дела. В плане Химер. Жаров тут же с энтузиазмом начал рассказывать. Увлёкся, снова замахал руками, как мельница. Поднял настроение. У Даны, вроде бы, всё получается великолепно. Отчёт по второй и восьмой группе: четверых можно совершенно спокойно отпускать. С пятнадцатой пока что так и осталось… вернее, с единственным представителем пятнадцатой. Лукасом. Долгое дело, ох, долгое… и я не уверен, что мне хочется его заканчивать. Я не уверен, что это вообще получится. Пока что он стабилен?.. Вызвал Нелли. Да, стабилен. Весь этот месяц почти без происшествий, единственный инцидент в начале марта (но это уже при мне). Хотя, ей кажется, что Лукас несколько возбуждён. Он по-своему к ней привязался, даже иногда разговаривает — вот это прогресс! Я улыбнулся. — Если и есть в нашем учреждении настоящий ангел, то это Вы, Нелли, — сказал я ей. До чего мила, когда щёчки розовеют от смущения. Тот, другой небожитель — жаровский — не показывался больше. Либо Пирс Грей ему пока не интересен, либо, как это им, похоже, свойственно, наблюдает. До поры, до времени. Вторник. Наконец закончил распаковку большей части коробок, а ведь мне казалось, что вещей у меня немного. Или просто надо было выделить на это больше времени? Решился послушать подарок Дугласа. С чего бы начать… «Всё должно идти своим чередом» или «Золото против души»? Я выбрал «Золото». «От страдания — куда…» Великолепно. Похоже, эта тема у них постоянная. Но музыка хороша. И голос, да… голос… Голос?! — Пирс, я уже думал, ты про меня забыл. Я подскочил с дивана. За окном — темень, только моё отражение смотрит диким взглядом. По стеклу ударили крупные дождевые капли. Вспышка. Грохот. Гроза. Музыка отошла на задний план, смешиваясь с шумом ливня. — Пирс… — Уйди… — Голоса своего я не слышал, может быть, это даже не вслух получилось. — Куда? И… разве ты не хотел бы встретиться со мной ещё раз? — Эрик, не будь сволочью. — Я закрыл глаза. Может быть, мне только кажется… может быть, это такой текст в песне… — Пирс. Я жду тебя. Я сорвал наушники. Как бы не так. Вот он, тут, слегка расплывающийся. Я верю в магию музыки. Я верю в магию слов. Они пока что продолжали звучать во мне, находили отклик — пока не растаяли. Я успел ещё заметить такую знакомую невинную улыбку — и образ пропал.XXXIV
Первая картина такая: я и Лукас, идём по дорожке парка, сбежав с обеденного перерыва. Как так получилось? Я не знаю. Но сейчас Лукас рядом со мной. На нём вся та же ярко-оранжевая форма. …Оквудс кажется настоящим лесом. По деревьям скачут белки, птицы распевают так, как пели, наверное, в те далёкие времена, когда здесь ещё не было ни городов, ни даже людей. Мы останавливаемся под старым вязом. — Знаешь, — говорю я, — у Маниакальных Уличных Проповедников ведь есть и другие альбомы… те, что были уже после «Святой Библии»… — Да? Что за альбомы? Я убираю вечно падающие на лоб Лукаса волосы и вглядываюсь в глаза. Ему и правда интересно. — Ну… например, тот, что они записали после исчезновения Эдвардса… он называется «Всё должно идти своим чередом». — «Всё должно идти своим чередом»… мне бы… мне бы хотелось его послушать… — Он нерешительно улыбается. — Если можно… — Конечно, можно. — «Всё должно идти своим чередом», — тихо повторяет Лукас про себя. — Всё должно пройти… Я поднимаю глаза к небу, но вместо него вижу потолок, далёкий, но очень чётко различимый. Я думаю о том, какого же размера должны быть трещины на этом потолке. Какого размера должны быть лампы. Внезапно я понимаю, что мы находимся в комнате Лукаса. Мы сидим у него на кровати, друг напротив друга. Меня захлёстывает волна печали: вот он, наш мир. Крохотная комнатка на этаже минус один. Лукас снова робко улыбается, протягивает руку и касается моего лица. Он хочет ещё что-то сказать, но из его рта вместо слов начинают лезть чёрные жуки. Лукас давится ими, выплёвывает на кровать, жуков становится всё больше и больше… он скрывается под чёрной мельтешащей массой — лапки, усики, хитиновые панцири… а потом это покрывало снова распадается на отдельные части, расползается, и картина меняется. Теперь рядом со мной сидит Эрик. Эрик, бледный, обескровленный и с глазами, которые кажутся такими невыносимо-холодными. Холод и печаль, и трещины в зеленоватом льду. — Ты замёрзнешь! — Нелепо беспокоюсь я. — Я должен тебя согреть, я должен как-то тебя согреть… — Я дотрагиваюсь до него, дышу на его ледяные щёки, дыхание облачками вырывается из моего рта, на ресницах Эрика — иней. Но он всё же улыбается. А я притягиваю его к себе, ощущая, насколько он жёсткий, как деревянный, растираю его руки, плечи, спину… — Эрик… Эрик… — Я ощущаю, насколько бессмысленны мои старания, но не могу прекратить. — Эрик… — Пирс, — шелестит его голос, тихо-тихо, совсем близко, словно прямо — в сердце. — Пирс, я люблю тебя. Я буду ждать тебя. Там. Дело было не в доме. Нет. Вовсе не в доме. Дело было во мне. И в Эрике. Я бы многое отдал, лишь бы снова увидеть его! Что? Ну, например, половину своей жизни. Своей нелепой жизни. Среда. Сегодня, первого апреля, получил повестку явиться лично в Головной центр в Европу. Эрик Ланге был найден мёртвым.