"Святая Библия" и другие релизы. Книга о депрессии

      Имя?       Эрик Йонас Ланге. Родился 27 октября 2108 года в г. Копенгаген, Дания, ЕС.       Внешние характеристики?       Белый. Рост метр восемьдесят шесть. Волосы светлые, серо-зелёные глаза. Сложение среднеатлетическое, сухое.       Особые приметы?       Рваный шрам на левом запястье.       П-способность (если есть) и когда впервые проявилась?       Кратковременная репликация «пси-фактора» (группы 5, 8, 13, 15), так называемый «блуждающий пси-фактор». Впервые проявилась в 2131 г.       Родители?       Бьёрн Йеспер Ланге, Элла Карлсен. П-способности отсутствуют.       Образование?       Лицей при Копенгагенском университете 2115-2125, Открытый Берлинский университет имени Гумбольдта 2125-2130.

***

      Крики чаек над Эресунном. Раннее утро. Крики разбудили меня, вырвали из серебристого сна. В этом сне я  был ещё совсем молодым добровольцем Объединённой Молодёжи Четвёртой Республики, в униформе цвета хаки с бело-зелёной повязкой на рукаве. Но это не Эресунн, это Шпрее. Это Плентервальд.       Всё должно идти своим чередом. Тот серебристый сон ускользнул, и меня накрыла печаль.              Я хочу рассказать тебе мою историю. Возможно, она станет последним моим посланием. Моей исповедью. Никогда ещё ни перед кем я не исповедовался. Я хочу сделать это теперь.       С чего начать?       Мне около двух лет от роду. Я смотрю на апельсин, лежащий на полке. Мне очень хочется этого апельсина, но он слишком высоко: не дотянуться.       Это моё самое раннее воспоминание.       Детство: плеск волн и стукающиеся бортами лодки в заливе. Позеленевшая от времени «Русалочка» на набережной. Спорт и музыка. Выступления хора. Всё смешивается в калейдоскоп. Я помню новогоднюю ёлку, как прятался под ней; запах хвои. А ты помнишь свой первый Новый год? Своё Рождество? Праздники каждый раз повторяются, вкладываясь один в другой, словно русская матрёшка; первые воспоминания о них всегда кажутся самыми важными, концентрированными — они остаются в сердцевине. Всё, что происходит потом — и больше, и менее важно. Помню мощёную камнем дорогу, по которой неудобно идти, но где эта дорога и куда она ведёт?       Дни учёбы в лицее. Молодёжные сборы, «сделаем наш дом чище!». Дом — это Земля. Благотворительные акции. Помощь животным. Экологические лагеря. Походы. Пение. Жизнь казалось такой простой тогда, такой понятной: всё в твоих руках, Эрик! Мы верим в тебя! Ты сможешь!       Я мечтал стать музыкантом. Петь для других. Говорили, что у меня прекрасный голос…       Моими любимыми песнями были «Белая Цапля» Антона Фалька* и «Завтрашний день, он мой» Кандера/Эбба**. Так удивился, когда позже услышал оригинальное исполнение первой и узнал контекст второй…              После лицея был Берлин, миротворческая столица Четвёртой Республики. Университет. Структуральная психология малых групп. Волонтёрская работа. Красивые, наивные дети, ясные, солнечные дни.       Теперь они все кажутся солнечными, даже те, что прошли в Копенгагене.       Курсовая по искусству рубежа XX/XXI-го века оказалась гораздо интереснее, чем я мог себе представить. «Футурология»… Милейший фон Эммерих дал мне доступ во второй уровень ТА. «Футурология» — так назывался музыкальный альбом валлийской группы Маниакальные Уличные Проповедники. Две тысячи четырнадцатый год. В то далёкое от нас время музыканты вкладывали в свою работу что-то ещё. Что-то помимо нот. Что-то, что наполняло изнутри, давало дополнительное измерение, открывало двери в иные миры. «Футурология» стала моей биографией, набором произвольных срезов из разных периодов жизни. Послушай — и ты узнаешь об Эрике Йонасе Ланге всё. Нажми на кнопку «перемешать».       Мой дорогой Пирс, ведь ты теперь тоже знаешь о «Проповедниках».       Что было потом?       Я набросал небольшой план:       Добровольцы.       Африка.       Катастрофа.       Возвращение.       Реабилитация.       Изучение.       Африка снова.       Европа.       Направление в Детройт.       Пирс Грей (да-да, ты).       Лукас Линдберг.       Финишная прямая.              Начну по порядку?       В моём детстве и первых годах юности нет ничего примечательного. Обычное становление европейского подростка. Кое-что я уже упомянул, а вести развёрнутый пересказ событий, признаться, не хочется. Ты можешь посмотреть отчёты в ТА. Всё, что было признано безопасным, есть там. Я хочу рассказать тебе о том, что было дальше, в то время, когда я впервые покинул зелёную Европу и её великолепный центральный город.       Хочу рассказать тебе о том, как ломались красивые дети и их наивные мечты. Как «божественная юность» пошла на войну, чтобы быть растоптанной, растерзанной. Чтобы лишиться невинности и умереть.              Это было в тридцать первом году. Я уже закончил университет к тому времени, но пока что не мог определиться с дальнейшей деятельностью. Я жаждал активно участвовать в жизни планеты. Набирали отряд добровольцев для работы в Конго. Я и ещё семеро других человек составили этот отряд. Я помню их всех по именам: Эринн Шрёдер, Тимо Кранц, Дариуш Климек, Аня Мас, Ян Бартош, Майя Альтхаус, Виктория Линдберг.       Виктория…       Ты ведь знаешь историю о «подводной бомбе». Нет смысла рассказывать её снова.       Представь: мы, наша восьмёрка, солнечные дети Европы, едем в Центральную Африку с благородной миссией — доставить медикаменты, оказать психологическую поддержку, используя самые прогрессивные европейские методы. Мы едем вместе с нашими радужными мыслями и нашими «зелёными» амбициями, мы, прошедшие специальную подготовку, мы, жаждущие помочь, готовые делать это бесплатно, лишь бы уменьшить хоть на одну миллиардную долю число страданий на Земле… мы, здоровые, сильные, закалённые — вчерашние выпускники университетов, желающие применить свои знания и умения, искатели приключений, скауты, походники, спортсмены, психологи, социологи, теоретики прекрасного будущего, практики осознанного настоящего… мы, едва разменявшие второй десяток лет жизни на нашей голубой планете.       Мы попадаем в Конго. Другими словами… мы попадаем в Ад.              Ты ничего не найдёшь об этой миссии в ТА. Дело было закрыто. Я до сих пор не могу вспоминать о нём без боли, хотя, конечно, спустя годы это чувство несколько притупилось… нет. Я лгу. Боль так и не ушла никуда.       Лицо Виктории Линдберг, кричащей Виктории Линдберг ещё долго оставалось в моих кошмарных снах.       Ты знаешь, что пси-оружие было запрещено ещё в семидесятых годах прошлого века. Весь цивилизованный мир от него отказался. На деле же это был вовсе не «весь мир». Это была только часть мира. Я отвлекаюсь…       …нужно ли рассказывать о нашем путешествии подробно? Границы Конго за последние двести лет — это тема для отдельного исследования… ну или же «дело, покрытое мраком», как тебе больше нравится… самолёт доставил нас до старого Браззавиля. Оттуда мы должны были добраться до Болобо. По прямой — около двухсот пятидесяти километров. Но мы не могли использовать геликоптеры, ты помнишь ситуацию конца двадцатых — начала тридцатых годов, ультиматум Бандунду: никаких перелётов над страной: нас бы просто сбили ракетами. Оставался наземный транспорт. Если добираться по берегу реки Конго, по старой трассе, то расстояние было уже порядка двухсот восьмидесяти километров. У нас было три автомобиля с клеймом «Миссии мира». Тогда их ещё пропускали. Учитывая состояние дороги, ехать пришлось бы семь-восемь часов. Проще некуда. Но мы успели добраться только до Нгабе.       Нгабе теперь вычеркнут из истории. Этого места не существует.       …ты слышишь, как я вздыхаю. Вдох, выдох — я не могу решиться перейти к следующей части. Дай мне ещё несколько секунд…       …ну вот. Теперь, пожалуй, можно.       Мы все вместе проходили подготовку. Мы были подобраны так, чтобы сочетаться друг с другом в психологическом плане. В конце концов, Европа пыталась подстелить соломку для своих детей…       Представь, Пирс. Наш маленький караван в очередной раз задерживают, чтобы проверить документы и груз. Мы выходим из машин и должны пешком пройти через весь досмотровый пункт. Показать, что мы чисты (а мы были чисты). Показать, что едем с миром (а мы ехали с миром). Именно в этот момент Нгабе оказывается ареной военных действий. Буквально вслед за нами, на таких же машинах «Миссии мира» врываются боевики Мабана и предъявляют нам требования: все медикаменты, назначающиеся в Болобо, оставить здесь — иначе... Наивные, мы полагаем, что можем договориться. Нет. Это невозможно. Военные Нгабе становятся на нашу сторону. В конце концов, их больше. И это их территория. Но в итоге…       …погоди, Пирс. Ещё минуту.       …       К тридцатым годам весь цивилизованный мир уже отказался от пси-оружия. Однако в Центральной Африке его всё ещё можно было достать… У боевиков Мабана был излучатель. Всего один излучатель. Не знаю, откуда он у них взялся: был перекуплен на чёрном рынке, похищен, добыт через какие-то свои связи… неважно. Важно то, что этот излучатель работал. Вернее, сработал всего один раз — этого хватило. Вообрази себе… Нгабе словно накрывает невидимой волной депрессии. Никто не понимает, что происходит, оружие валится из рук… а потом Виктория Линдберг начинает кричать. Она кричит и кричит, и я вижу, как из её глаз, из её носа, рта и ушей рвётся чёрная материя, то слитным потоком, то вдруг рассыпающаяся, словно рой насекомых…       …Пирс, ведь и ты видел нечто подобное?..       …пришлось сделать перерыв. Я быстро утомляюсь в последнее время. Прости, не хотел тебя волновать…       Смешно подумать, но в какой-то момент я решил, что у Виктории эпилептический припадок… Всё происходило, словно в кошмарном сне. Я не думаю, что люди Мабана знали о последствиях излучения. Иначе они бы не применили его. Более того, сейчас я уверен, что они, в общем, собирались только припугнуть… Высокие технологии в руках варваров — это страшное дело. Ирония судьбы: атакующие оказались такими же жертвами, как и все прочие. И всё-таки среди этого ужаса были два человека, на которых излучение подействовало не так, как на других. Первым была, как ты уже понял, Виктория. Она стала словно бы эпицентром атаки, сильным резонатором, усиливающим действие волны… чёрный вихрь крутился вокруг неё, как воронка.       Боюсь, что, несмотря на мою исключительную память, я всё же не смогу во всех подробностях описать тебе то, что происходило: я не уверен, что это происходило в том пласте реальности, где обитаем мы, смертные. Если оно и было как-то связано с реальностью, то больше походило на её изнанку. Всё это ко мне, конечно, пришло уже позже… Да, Пирс… вторым человеком с необычной реакцией был я. Когда началась атака, меня словно вынесло в иное измерение. Люди казались тенями, реальна была только Виктория — Виктория между зеркальными стенами генератора, которые превратились в пугающие провалы. Только её я видел, только её я и запомнил — изогнувшуюся, изрыгающую тьму вместе с криком.       Ты спросил как-то, откуда у меня шрам на запястье. Это Конго, Пирс. Это метка, обозначающая границу моей невозвратной юности. Когда мы не можем понять, является ли происходящее сном, или же это явь, мы пытаемся ущипнуть себя. Но я не щипал. Я укусил… и действительно вернулся в реальность. Я прокусил кожу насквозь. Кровь вытекала из раны. Кровь была на губах, во рту. Вкус крови. Это было даже приятно.       Эринн Шрёдер, Тимо Кранц, Дариуш Климек, Аня Мас, Ян Бартош, Майя Альтхаус, Виктория Линдберг… солдаты Нгабе, боевики Мабана… все мертвы.       Зеркала генератора были разбиты, провода оборваны, связь прервалась.       Я перевязал рану, сложил погибших друзей в комнате поста и поехал в Болобо. Кажется, я не понимал толком, что происходит. В голове было только одно: доехать до конечного пункта, отдать медикаменты, доложить ситуацию. Я приехал, отрапортовал, выгрузился, и поехал обратно за оставшимся грузом. Не помню, как именно всё происходило. Помню, как приехал уже во второй раз и просил разрешения забрать тела…              Продолжу рассказ? Информация о ситуации Нгабе достигла вышестоящих лиц. Дело было, разумеется, не в боевиках. Дело было в том, что эти боевики применили пси-оружие. И в том, что погибли добровольцы «Миссии мира», дети Европы. Поступило распоряжение об изоляции пункта…       Пирс, помнишь, у нас был как-то разговор о том, как временами начинаешь действовать в непривычных условиях. Ты довольно иносказательно поведал мне тогда о некоей операции, участником которой оказался. Тогда же я выдвинул некоторые свои — гипотетические, как я тогда выразился — предположения, не говоря уже об общеизвестных фактах, связанные с изменённым состоянием сознания. Всё это было больше похоже на какую-нибудь университетскую лекцию.       На самом деле, всё это я знал по собственному опыту. Прости, что не рассказал тебе этого тогда. Я не мог. Не смел. Я так боялся…       Вернёмся к моей… миротворческой миссии.              Полковник Смитон с интересом смотрит на меня. Хлопает по плечу и говорит, что мне всегда здесь рады. Военные действия на какое-то время утихают. Излучатель разобран на части, начинается закрытое расследование инцидента.       Я успеваю покончить со своей миссией, и даже благополучно вернуться под особым конвоем в Европу — а потом меня накрывает. Следующие полгода я провожу в клинике при исследовательском центре под Берлином. Вроде твоего родного ЦПИ, но только аппаратура даже десять лет назад была новее, чем у вас в Детройте. Я, разумеется, прохожу программу реабилитации.       Меня, разумеется, изучают.       Впервые за всю мою жизнь у меня обнаруживаются изменения в «пси-факторе»: теперь это не нейтральная нулевая, не безопасная первая или вторая группа. Строго говоря, я являю собой новый феномен: «пси-фактор» впервые признан «плавающим», «блуждающим», «деформирующимся», «нестабильным», и прочие определения, которые я помню по различным медицинским консенсусам. Я понимаю, что рядом с моим именем теперь появился большой изогнутый знак вопроса.       Но я… я сильный и молодой сын Европы. Я не привык сдаваться. Хотя больше не верю в мирные переговоры. Не после того, как я переносил тела своих мёртвых друзей на руках. Теперь я знаю, что в мире много… зла, Пирс. И всё же я не сдаюсь. Я, в конце концов, учёный. Настоящий учёный должен быть готов пожертвовать своей жизнью во имя Науки.       Я знаю, сейчас ты скептически улыбаешься, как это бывало уже во время наших разговоров, но, Пирс, ведь ты и сам такой же: торчишь день и ночь в ЦПИ, пытаешься докопаться до истины, пытаешься разобраться в причинах и предугадать следствия, читаешь отчёты, проверяешь сотрудников… чёртов трудоголик! Слышишь, я даже смеюсь. Ты до сих пор можешь меня рассмешить.              Вернёмся к моей исповеди. Это всё же исповедь, Пирс.       Экспедиция в Конго состоялась в ноябре тридцать первого года. Шестнадцатого ноября произошёл инцидент в Нгабе. И, немного забегая вперёд, я хотел бы рассказать о некоторых последствиях этого инцидента. О том, что произошло со мной, я поведаю в своё время; о том, что случилось с остальными… что ж. Остальные были мертвы. Семьям сообщили, объяснив инцидент атакой боевиков — про пси-оружие не было произнесено ни слова — я сам был при семи металлопластиковых гробах, возвратившихся в Европу. Странное произошло потом. Мать Виктории, Анне-Марие Линдберг, утонула через несколько месяцев после инцидента, было подозрение на самоубийство. Отец — Фредерик Линдбрег — после смерти жены ушёл из дома. Был найден спустя две недели мёртвым, причина — остановка сердца. Старшая сестра Виктории, Дженни Мэй, покончила собой спустя ровно год после событий в Нгабе, шестнадцатого ноября тридцать второго года. До этого она провела несколько месяцев в клинике для душевнобольных в жесточайшей депрессии.       Да, я знаю; у меня тоже мурашки по коже. Как у учёного — не должно было бы быть. Как у человека — …       …ты любил надо мной посмеиваться. Помнишь, назвал меня как-то «Ваше Ледяное Величество»?.. Я думаю, у меня это была реакция самозащиты. Лёд кажется таким грозным, пока не попадает в тепло, на солнце. И тогда он начинает таять. Кто был моим солнцем — это, мне кажется, понятно…       И здесь… здесь, Пирс, я сделаю ещё одно отступление. Относительно… Виктории. Она не была просто участником миссии, не была… случайным человеком. О, я произнесу эти слова. Да. Просто скажу: я и Виктория, мы… Мы не были близки… не в том смысле. Честное слово, так сложно говорить, когда дело доходит до чувств, пусть и похороненных более десяти лет назад… Мы… Пирс, мы думали, что у нас может быть какое-то совместное будущее. Не знаю, как с подобными вещами обстоит дело в Америке, особенно в современной разъединённой Америке… Мы познакомились в то время, когда оба ещё учились в университете; сперва приятельствовали, потом дружили; затем… Понимаешь, мы были молоды. Красивы. Мы считали себя вполне осознанными. И рассчитывали на то, что однажды создадим семью. «Такое время, такие чувства…» У нас был отличный эмоциональный резонанс. «Божественная юность»…       В последующие годы я не раз задавался вопросом: не сыграл ли этот резонанс свою решающую роль в том, что я выжил при атаке — или же он оказался причиной особенно ужасной смерти Виктории — но проверить мою теорию уже не было никакой возможности.