"Святая Библия" и другие релизы. Книга о депрессии

      Я упомянул уже о том, как исследовал пятую, восьмую и тринадцатую (в 2140 году) группу. Всё это было, разумеется, крайне интересно и поглощало меня целиком; однако я так и не приблизился к разгадке катастрофы в Нгабе. Данные по пятнадцатой группе даже у нас в институте были весьма скудные. Я долго откладывал исследование этого вопроса, надеясь, что наиболее частотные резонирующие психо-волны могут дать мне какое-нибудь удовлетворительное объяснение. Когда этого не произошло, я принялся поднимать архивы.       Исследуя глубины ТА (была у нас шутка, что ТА временами — дно Каспийского моря, временами — Марианская впадина), я обратил внимание на то, что интересующая меня группа — вернее, данные по интересующей меня группе — в наибольшем количестве (двадцать три) находятся в детройтском Центре Паранормальных Исследований.       В общем, оставалось только оформить командировку — для учёного Европы попасть в ССША гораздо проще, чем, например, тебе, Пирс, слетать в Берлин…       Изначально я планировал поездку на этот — 2144 — год, но в связи с некоторыми событиями…       Расскажу о них. Ты должен знать Эрика Ланге.       Случай с моим лаборантом, как я уже говорил, в некотором роде раскрыл мне глаза. Я понял, насколько непохож на других людей моего направления.       Другим случаем было знакомство с сенатором Яспером Штернбергом (это произошло на каком-то официальном приёме, которого я не мог избежать). Пожимая мне руку, Штернберг несколько дольше задержал её в своей, при этом посмотрев мне в глаза, как мне показалось, со значением. Мы неожиданно разговорились. Позже ещё несколько раз встречались, уже неофициально, и беседовали. Пожалуй, за всё время в моей жизни появился человек, которого, пусть с некоторой натяжкой, я мог бы назвать своим другом. Можешь откинуть прочь все ваши американские представления о людях правленческого типа: хотя Штернбергу не так давно исполнилось пятьдесят, выглядел он даже по европейским меркам прекрасно, был в отличной форме. Широкие плечи, тёмные волосы, твёрдое лицо с синими глазами… В конце 2142 года сенатор весьма недвусмысленно намекнул, что люди, подобные мне, нужны в Правлении. «Что же во мне такого особенного?» — удивился (пусть несколько рисуясь) я. «Ваша выдержка. Ваш опыт. Ваша способность говорить ‘нет’… Ваша харизма, Эрик. Ваша привлекательность» — снова этот значительный взгляд глаза в глаза. Условием, о котором не было сказано ни слова… я думаю, ты уже догадался…       …я испросил время подумать. А потом, придя к выводу, что решение слишком серьёзное, — перенёс запланированную командировку на год раньше, взяв этот год и для работы, и для размышлений. Штернберг одобрил такой подход.       Я и думать не мог, что поездка в Детройт изменит всю мою жизнь.       Что я встречу тебя, Пирс.              Твой родной детройтский Центр Паранормальных Исследований произвёл на меня странное впечатление. С одной стороны — энтузиасты, влюблённые в свою работу, удивительно тёплые отношения внутри коллектива, редкие по ценности архивы и проводимые исследования, общая уникальная психосфера Детройта. С другой… ну, это ты знаешь не хуже меня: аппаратура выпуска начала двадцатых и даже конца десятых годов, военная постановка дела и эти камеры этажа минус один… бррр… как будто оказался не столько в институте, сколько в тюрьме. Странная должность — «наблюдающий» — когда один человек оказывается ответственным за целый ряд… «заключённых»… резонно, впрочем, по причине то и дело выходящей из строя аппаратуры… Но, Пирс — всё это было довольно дико, в особенности после берлинского ИПИ. Хм, поправлюсь: всё это показалось бы мне ещё более диким, если бы я не успел побывать в Африке.       И всё же ЦПИ имел два плюса, важность которых для меня с лихвой перекрывала все минусы. Первым был замечательно структурированный архив по группе пятнадцать. Вторым был… директор заведения. Не знаю, поверишь ты или нет: я был сражён. В день моего прибытия у вас был ещё какой-то местный… прости, не помню, что — то ли годовщина, то ли мероприятие… не важно. Ты был в военной форме. Выправка. Ирландская кровь, тёмные волосы, тёмно-карие, почти чёрные глаза. О, твои глаза, Пирс. То, как их выражение мгновенно может меняться от сосредоточенно-жёсткого до удивительно тёплого и мягкого… ха-ха, сейчас я готов слагать эпические саги о бравом воине Питере Сером…       Всё, что было потом… ты помнишь сам. Всё, что было до катастрофы… очередной катастрофы, которую я не смог предотвратить.       Я потерял голову, Пирс. Я потерял голову из-за тебя. Я сошёл с ума… от страсти. От этого удивительного вихря, в котором оказался. От твоего отношения ко мне. От того, что творилось между нами. Никогда я не переживал подобного. Никогда. Да, я не рассказывал тебе всего, но, Пирс… я рассказываю это сейчас. Я хочу, чтобы ты знал. Я хочу, чтобы ты запомнил меня таким. То есть…       …и снова мне хочется помедлить. Я помню твой вкус, твой запах, твои прикосновения. Помню наши спарринги в тренировочном зале ЦПИ — как ты укладывал меня на лопатки. Мне хотелось поддаться, Пирс. А, может быть, ты и вправду был сильнее. Я помню все наши ночи вдвоём. Все.       …когда я обнаружил тебя… в том… подвале, мне казалось, что мир сдвинулся. Что стены смыкаются вокруг… предчувствие ужасных событий — ещё более ужасных, чем ощущение твоего едва дышащего окровавленного тела на моих руках, — захлестнуло меня.       И не оставляло потом ни на миг.       Мне показалось, что тридцать первый год так и не кончился. Я думаю, в какой-то мере, он продолжал жить всё это время где-то в тёмном закоулке моего сознания или… знаешь, как говорят — «в моём сердце». Ах, романтическая глупость…       После… ты был в больнице, и меня не допускали к тебе; никого не допускали. Я пытался найти выход в работе. Первое время у меня словно бы всё валилось из рук. Потом сообщили, что твоё состояние стало стабильным.       Я плохо помню, как прошёл сентябрь и октябрь. Меня назначили твоим временным заместителем. К счастью, Детройт не давал повода скучать… На какой-то момент меня заинтересовало дело Лесли Хувера — я потом рассказывал тебе о нём — забавный был случай. Тот электрик, который получил разряд тока, при этом не погиб и на короткое время приобрёл способность к телекинезу…       Мне разрешили навещать тебя; больно было видеть моего бравого воина ослабевшим от всего пережитого… Но я радовался. Радовался, что ты жив. Что снова начинаешь улыбаться.       А потом наступил ноябрь, ты перебрался в Канаду, а здесь… здесь, в Детройте, появился Лукас.       Живой представитель пятнадцатой группы. Причина смерти ста двадцати шести человек. Я не знал, чего ожидать — да, конечно, был в курсе возраста и общего облика этого… феномена… В конце концов, я читал его дело… но дело это… оно повергло меня в ужас. Но не по тем причинам, что остальных. Вовсе не количество жертв и странность происшествия ужаснули меня.       …когда впервые спустился в одну из камер провести с ним беседу… Пирс. В какой-то момент у меня появилось отчётливое ощущение, что я проваливаюсь в неведомую бездну.       Потому что с подследственного кресла на меня смотрело лицо Виктории Линдберг.       Как так могли сложиться гены, чтобы сходство было настолько сильным? Но это была она. Это была Виктория.       Она посмотрела на меня и начала кричать.              Прости. Снова делал паузу. Сейчас, во время своего рассказа… своей исповеди… я словно бы заново переживаю все случившиеся события. Я теряю ощущение времени. По крайней мере, я могу сказать, что теряю ощущение линейного времени: вся жизнь кажется каким-то клубком плотно переплетённых нитей, или… змей, шипящих, извивающихся…       Я, должно быть, слишком сильно разволновался.       Перехватывает дыхание, пульс участился… или, может быть, дело в…       Нет, нет. Я должен закончить свой рассказ. Свою исповедь.              Двенадцать бесед было у нас с Лукасом, получившим номер «15624». Пять остались в архивах ЦПИ. Всё это тебе уже известно. И, я думаю, ты бы хотел узнать, что было в тех семи, данные о которых не сохранились?.. Хотел бы узнать, что именно произошло, что я делал с арестантом, да?       Пирс, ты действительно хочешь об этом узнать?..       Ах, глупо спрашивать у пустой комнаты и единственного собеседника — собственного отражения в зеркале…       Зеркала, Пирс. Зеркала стали разгадкой. Зеркала и странный резонанс, на который был способен мой собственный мозг… вернее, моё собственное сознание.       При первой же беседе я удалил всех из смежной комнаты.       «Виктория!» — воззвал я. Глаза Лукаса потемнели, из них словно потёк гудрон, и я, почему-то, вспомнил полковника Смитона: он тоже умел смотреть вот так.       Не знаю, что произошло потом. Я пришёл в себя, всё так же сидя на стуле. Стул напротив был пуст. Лукас свернулся калачиком в углу переговорной, прикрыв голову руками и, кажется, плакал. Так прошла наша первая беседа.       Как видишь — никаких пыток.       Контакт продолжался всего четыре с половиной минуты. Обо всём этом я оставил запись в журнале.       Следующие четыре беседы были запротоколированы, как положено. Вернее, именно бесед из них было всего три: Лукас продолжал молчать до начала декабря. Только смотрел. Временами плакал. Временами его слёзы казались мне чёрными. Но то, как он смотрел на меня… я был уверен, что откуда-то из другого измерения на меня смотрит Виктория. Какая ирония судьбы: Лукас был её племянником, сыном трагически умершей Дженни Мэй.       Наконец, седьмого декабря, Лукас заговорил.        Ох, Пирс, конечно, я не давил на него! Я терпеливо ждал. Применял все известные мне психологические методы… но…       …       Ну хорошо. В начале декабря я применил ещё кое-что. Это была первая наша встреча, оставшаяся за протоколом, неурочная, неучтённая. Я знал, что ты бы запретил подобные методы… что… их запретили бы и в Европе… (но не в Африке).       Пирс, ты же знаешь, как страстно я мечтал раскрыть тайну пятнадцатой!.. В конце концов, это касалось меня… лично.       И я использовал катализацию волновых процессов, так называемую «пушку Шнайдера». Разумеется, в самом мягком варианте. Самом мягком, Пирс, и я подчёркиваю здесь это. Я учёл всё — и пятнадцатую волну, и индивидуальные параметры… чёрт возьми, я не хочу здесь повторять всю научно-техническую часть.       Скажу только, что результат был ошеломляющим.       Лукас словно впал в транс, а затем начал говорить, и говорил до того странно, что у меня мелькнула паническая мысль о возможных невозвратных изменениях в его психике. К счастью, через некоторое время он оправился — не беспокойся, я выполнил и проверку тоже. Но мне пришлось знакомиться с ним во второй раз.       А на следующей встрече — уже при свидетелях — мы с ним уже разговаривали, как человек с человеком. Но всё это было не то. Этот и последующие два разговора ничего мне не дали.       Зная о запрете применения «пушки Шнайдера» (кстати, забавно, что этот запрещённый аппарат находился в сейфе твоего кабинета… и, я так понимаю, ты сам его усовершенствовал?), я провёл ещё шесть разговоров без объявления и записей. Это был мой долг как учёного — с одной стороны. И как человека — с другой, потому что, Пирс… ну зачем тебе лишние проблемы с обвинениями в хранении незаконных вещей?..       Я вижу, как ты начинаешь гневаться. Как раздуваются твои ноздри, напрягаются мышцы шеи. Нет, Пирс. Не стòит. Оставь свой гнев. Гнев ничего уже не сможет изменить. Всё это теперь — прошлое.       Наши беседы — наши тайные беседы с Лукасом — напоминали больше сеансы медитаций. Что и говорить, я и сам использовал некоторые способы «расширения» сознания… Так что, можно сказать, это были сеансы психоделических медитаций. В комнате, кроме того, всегда присутствовало два зеркала. Роль первого исполняло бронированное зеркальное стекло, за которым обычно помещаются наблюдатели. Второе было перенесено мною из ваших старых запасников. Лукас ненавидел зеркала, боялся их, но что поделать… наука влекла меня вперёд. В конце концов, я пошёл на хитрость: сперва облучал его, и только затем отодвигал занавесь с одного и снимал чехол с другого зеркала.       Дело в том, что я вспомнил: Виктория тогда находилась между зеркальными стенами генератора — и сделал вывод, что, возможно, именно этот факт сыграл свою решающую роль в усилении волны. Как ни странна была эта идея, я оказался прав. Итак, Лукас между двух зеркал, в трансовом состоянии; я, сидящий напротив, уже принявший «пробу Лазарева» (пришлось позаимствовать из местных запасов, но ты ведь меня простишь?..). Зрелище, достойное кисти какого-нибудь сюрреалиста двадцатого века.       Естественно, в таком состоянии я не мог ничего записывать. Я пробовал делать аудио-записи, но аппаратура каждый раз выходила из строя. Так что всё осталось там, где, в итоге, осталось: в моей голове, моей памяти.       Как ни слабо было излучение катализирующего аппарата, у Лукаса всё-таки возник некоторый побочный эффект: он стал плохо различать людей, больше ориентируясь (я так предполагаю) на своё «волновое» чутьё, нежели на внешние признаки. Не беспокойся, эффект этот не является долгосрочным. Думаю, он уже пропал.       Да, метод работы был запрещённым. Но результат! Результат, Пирс!..       Целый подуровень реальности, имеющий прямое влияние на наш привычный рациональный мир!.. Кроме того, я…       …я научился выходить на этот подуровень. Думаю, не ошибусь, если скажу: и ты тоже. И ты тоже, Пирс. Ведь как ещё можно объяснить нашу «встречу» первой недели марта?.. Это не была галлюцинация, я знаю. Мы были там. Были оба.       ...мне до сих пор становится не по себе, когда я думаю о том, какое влияние подобное открытие могло бы оказать на всю современную науку. На весь мир…       Ах, Пирс…       Как жаль, что всему этому так и суждено остаться в моих сжатых записках — да ещё в этом моём рассказе!..       Шестого февраля во время нашего очередного… последнего сеанса, произошло ещё что-то. Некий выплеск избыточной энергии, приведший излучатель в почти полную негодность… и ещё — голос. Помнится, ты рассказывал мне о своём опыте общения со специфической модификацией волны 13, так называемых «альфа-плюс» и «альфа-минус», а я всё пытался представить, как же это происходит: ведь я мог только регистрировать определённую психическую активность да ловить некое ощущение… присутствия, скажем так. Так вот. Здесь было не просто ощущение. Здесь определённо было именно присутствие. Нечто, чьей сутью была тьма, что должно было оставаться там, по ту сторону — оно вышло наружу и…       …и вполне определённо сказало мне, пусть даже голос звучал подобием эха у меня в голове… оно сказало, что я скоро буду там. Скоро буду его — полностью. Потому что я уже — и давно — являюсь его частью.       Меня, прошедшего Африку, пережившего смерть близких людей…       …меня это сообщение повергло в ужас.       Пирс. Не знаю, поймёшь ли ты это. И уж точно не оправдаешь, потому что…       …ведь это означало — по крайней мере, такова была одна из вероятностей, — что катастрофа повторится снова. И на этот раз причиной её буду я.       Оставаться в Детройте? Ждать твоего выздоровления, осознавая, что мне самому осталось уже не так много? Что я могу стать причиной гибели моего… любимого?       Я попросту сбежал. Европа могла предоставить мне убежище…       Чувство тревоги, не покидавшее меня с момента кошмара, произошедшего с тобой, ещё усилилось, когда по возвращении в Берлин я узнал, что полковник Генри Смитон погиб прошлым летом в Африке при весьма таинственных обстоятельствах: его обнаружили возле взорвавшейся зеркальной стенки генератора, истыканного осколками. Никаких военных действий в тот момент не велось.       Виктория. Генри Смитон. Ты, Пирс. С кем бы я ни оказывался связан, всё кончалось катастрофой. «Злой рок», как сказали бы древние.       Я обратился за помощью в профильную клинику при берлинском ИПИ, объяснил всю сложность ситуации: мой «блуждающий» «пси-фактор», моя несчастная способность вступать в резонанс с убийственной пятнадцатой волной — всё это представляло не мнимую, а вполне реальную опасность.       Сейчас…       Сейчас я нахожусь в особой камере, вроде камер вашего этажа «минус один».       На моём запястье установлен специальный индикатор, я сам настоял на этом. Если что-то со мной произойдёт… возможно, помощь и успеет — как успел спасти тебя я.       Возможно — нет.       Я попросил принести зеркало, ведь, если моя теория имеет жизненную силу, атака произойдёт с той стороны, и осколки вонзятся в меня… ах, чёрт, я драматизирую… но всё же таинственное совпадение — присутствие во всех случаях зеркала — не даёт мне покоя, а какой же я учёный, если не попытаюсь его проверить, пусть даже ценой собственной жизни?..       Всё, что я имел сообщить миру науки, я оставил в предварительных записях в своём кабинете.       Всё, что я…       Всё, что я хотел рассказать тебе, Пирс — я рассказал.       Ещё одно…       Я люблю тебя.       Возможно, по ту сторону есть какая-то лазейка, и я не буду настолько уж мёртв, но…       …       Пирс, если ты слушаешь сейчас эту запись, это означает, что я всё же умер.