XXXVIII
Парадокс времени: я улетал из Нью-Йорка в 10:00, провёл пять часов в полёте; в моём родном Детройте — три часа дня, а в Берлине — девять вечера. Я неплохо отдохнул во время перелёта, хотя проспал всего около трёх часов. Аэропорт светился разноцветными огоньками. Джет завис над световым крестом площадки и пошёл на посадку. Вот она, Европа… Досмотров больше не было. Я быстро прошёл по направлению к выходу из аэропорта, чувствуя себя чужим, слишком щербатым и ментально «тяжёлым» под мягким освещением. В предписании была указана гражданская форма одежды, я был просто одним из многих туристов. На выходе меня ожидал человек с табличкой «Пирс Грей» и автомобиль. Шёл дождь, огни фонарей и прочей иллюминации растворялись в чёрных лужах. Блестели прозрачные зонтики с подсветкой, плащи-дождевики. Звуки шагов, говор на чужих языках, смех. Общая атмосфера беззаботности и благополучия. И ведь это даже не город ещё, а так… первая застава. Из вещей у меня была одна только сумка, я взял её с собой в салон автомобиля. Шофёр что-то спросил по-немецки, я не сразу среагировал. (Куда делись годы изучения языка? Я не знаю. Наверное, растворились в воздухе над Атлантикой.) Машина катила по автобану. С обеих сторон поднимались высокие буки и вязы. Восприятие постепенно переключалось, слова начали доходить. У меня спрашивали, в котором часу завтра утром, как можно раньше, я буду готов встретиться с «копф дер гезельшафт»*. Так уж и «копф», усомнился я. Потому что если «копф», то меня бы не спрашивали. Я сказал, запоздало осознав, что говорю по-английски: — Могу хоть сейчас. — Поскольку мои часы показывали без пятнадцати четыре, и внутренние ощущения были вполне с ними солидарны. Шофёр, сжав губы, кивнул, поправил микрофон и быстро что-то начал докладывать, не отвлекаясь от дороги. Потом сообщил мне вердикт: — Сейчас едем в центрум. — Хорошо, — ответил я, чувствуя, что во мне снова поднимается волна адреналина. Настолько срочно… Не доезжая до города, авто свернуло на окружную дорогу. Берлин мелькнул среди деревьев — высокие, изящно изгибающиеся подсвеченные здания окраин. Так не похоже на наши американские развалины, растянувшиеся, заросшие, заброшенные пригороды… Европа. Мы ехали в Берлинский ИПИ. Ворота, пропускной пункт, голубые шары фонарей — всё куда более новое, чем у нас в Детройте, и словно сошедшее с рекламного плаката. Европа казалась нереальной. Мелькнула мысль о модульной коррекции психосферы, но я её отмёл. Здесь нашего цинизма не поймут… да и масштаб слишком большой. Мы остановились у входа, я вышел и сразу же почувствовал себя неловко — пилотские брюки, заправленные в высокие ботинки, кожаная куртка, футболка, сумка через плечо. Шофёр жестом указал на дверь, кивнул и отошёл к автомобилю. В смешанных чувствах я смотрел, как машина разворачивается и отъезжает куда-то вправо. Затем толкнул дверь института. В холле в этот поздний час было практически пусто. Шаги звучали гулко по белому мрамору пола. Навстречу мне шёл высокий широкоплечий мужчина в тёмно-синем костюме. — Штернберг, — представился он, подходя ближе и подавая руку. — Грей. — Очень приятно. Пройдёмте сюда. Я рад, что вы смогли встретиться сейчас же, — по-английски он говорил без акцента. Я, с трудом подавив малодушное «а разве у меня был выбор?», кивнул. Сам Штернберг. Собственной персоной. Всё настолько важно… Тот самый Штернберг, Пирс. Тот самый… Мы прошли в одну из комнат первого этажа и расположились в обтекаемых креслах друг напротив друга. За огромным, во всю стену, окном, шумели деревья: снова начался дождь. Глубокие синие глаза сенатора были абсолютно нечитаемы. Некоторое время он просто молча смотрел на меня. Я позволял себя изучать. Ждал, когда же Штернберг придёт к каким-то своим выводам и заговорит. — Я бы хотел побеседовать с вами, Грей, неофициально. Сейчас вы присутствуете здесь как частное лицо, по моему личному приглашению. Соблюдать формальности нет нужды. Думаю, наш разговор не будет долгим; мне бы не хотелось вас утомить. Я кивнул. Подходящие ситуации слова не находились. Штернберг продолжил: — В вашей карточке значится, что вы способны устанавливать вербальный контакт с группой 13, альфа плюс и минус. Так называемая «angelic conversation», «беседа с ангелами». — И демонами, — добавил я. Штернберг слегка махнул рукой. — Однако о вашей способности входить в мир… — он замялся на мгновение. — Страдания? — подсказал я. — Да. Я бы предпочёл более общее для нас обоих слово… dolor, malum, desperatio**… — Или «зазеркалье». — Вы это так называете?.. — Пусть будет по-вашему… — Я вдруг понял, почувствовал всем нутром, уже безо всяких сомнений, что Штернберг тоже послушал «Исповедь» Эрика. — Эрик… — Я сделал паузу, в течение которой, по блеснувшим глазам сенатора убедился: да, именно так. Никаких фамилий… — Эрик предложил мне «Страна Чудес» или «Зазеркалье», я выбрал второе. — Хорошо. — Кроме этого мелькнувшего проблеска в глазах при имени «Эрик» ничего не изменилось больше в лице Штернберга. Он всё так же сидел, откинувшись на спинку кресла, не сводя с меня своего внимательного взгляда. — Грей, я буду с вами откровенен. Как вы сами уже поняли, я прослушал адресованное вам послание Эрика. Ну вот и подтверждение. Я снова только кивнул. Сжимать кулаки, беситься — это всё мальчишество. Сейчас у нас был серьёзный разговор. — Более того, — продолжал Штернберг. — Я уверен, что Эрик сам на это рассчитывал… — Оставил ключ, — высказал своё предположение я, так как сенатор сделал паузу. — Я бы назвал это страховкой. Внутри всё ныло. Мы пытаемся определиться с тезаурусом, пока… — Но что с Эриком? — не выдержал я. — Ведь, так как я здесь, то, смею предположить, что он… жив? — Я не могу сказать вам этого с уверенностью, увы. Эрик Ланге был мёртв в течение трёх минут… клиническая смерть. Он многое предусмотрел, и его организм удалось спасти… — Но?.. — Деятельность мозга проходит аномально. Уже больше суток Эрик находится в коме, но это не обычная кома. Волновые показания заметно отличаются от стандартных… Мне хотелось сказать: «это же Эрик», но я сдержался. Штернберг, не торопясь и не повышая голоса, продолжал: — В данный момент его «пси-фактор» характеризуется волной пятнадцатого порядка. — Пятнадцатого?! — Как вы помните, у Эрика был «блуждающий» «пси-фактор». Последние… уже почти тридцать девять часов это стабильно волна-15. И мы… вернее, я предполагаю, что Эрик сейчас где-то… там. — То есть в «зазеркалье»? — Так я предполагаю, — снова повторил Штернберг. — И вы рассчитываете, что я смогу его оттуда вытащить? — Я рассчитываю на то, что вы, Грей, сделаете всё, что будет в ваших силах. Но я не смею приказывать вам. И, более того, пойму, если вы откажетесь… — Бог мой… откажусь?! — Открытый океан внезапно оказался вокруг, вот здесь, сразу. Так вот куда влеклась моя лодочка мыслей об Эрике. Кончилось плаванье по реке, я больше не видел берегов. Глубокие синие глаза мужчины напротив. Его спокойное, правильное, уверенное лицо. Расправленные плечи, непринуждённая поза. На вид я бы мог дать ему не больше сорока пяти. Штернберг, сенатор. Копф дер гезельшафт. Глава ИПИ. Соперник, подсказал мне внутренний голос. Нет, не соперник… Победитель. Супермен. Которому, тем не менее, нужен Пирс Грей. — Вы согласны? По спине пробежали мурашки, я почувствовал, что вспотел. — Разумеется. — Тогда, Грей, вам придётся приступить к своей миссии как можно скорее. Я даю вам час на отдых… больше не могу. Наше время, время Эрика — ограничено. — Да, сэр. Вас понял. — Прошу вас, не надо формальностей. — Мне показалось, или сенатор всё же едва-едва улыбнулся?.. — Ужин принесут в эту комнату. Если вам что-то понадобиться — обращайтесь прямо ко мне. — Он указал жестом на панель внутренней связи. — Вызов «17». — Спасибо, — механически ответил я, чувствуя, как в животе начинает разливаться неприятный холодок. — Тогда через час. — Штернберг поднялся, ещё раз кивнул и покинул помещение.XXXIX
Ужин принёс симпатичный молодой человек в светло-жёлтой форме, с рыжими волосами, убранными в хвост, и сплошь татуированными голографической краской руками. Как ни был я голоден, но на ужине сосредоточиться не получалось. Я автоматически подцеплял пищу, клал её в рот, пережёвывал, проглатывал, запивал из красивого, синего с переливами стекла, стакана — и почти не чувствовал вкуса. Внутри всё дрожало. Эрик. Эрик где-то здесь — и не здесь одновременно. Штернберг считает, что я смогу это сделать… что это? Сходить в «зазеркалье» и вернуть оттуда Эрика… почему он так уверен?.. Рассказывал ли ему Эрик обо мне? И что именно рассказывал? Или, может быть, Штернберг сам присутствовал при том, как Эрик… нет, нет… это пустое… Я расправился с едой довольно быстро; посидел, откинувшись на кресле, созерцая потолок с блуждающими по нему цветными пятнами мягкой подсветки. Встал, походил возле окна, вглядываясь в дождливую темень. Далеко за деревьями в небо устремлялись световые лучи — голубой, лиловый, травянисто-зелёный, золотой… Берлин, при всей его близости, не казался более реальным, чем он был для меня в Детройте. Какое-то движение привлекло внимание, но это было всего лишь моё собственное отражение в стекле. Как странно, я — здесь, по одному только слову Яспера Штернберга… Как Эрик удивится, если увидит меня… Если увидит. Параллельно с общим потоком мыслей шла ещё какая-то непонятная тревожная линия, то ли я что-то упустил, то ли чего-то не предвидел… Может быть, это было как-то связано с Реном Кербером, с нашим вчерашним разговором? Что-то он мне такое… или нет, не Рен… но кто же? Я снова перевёл взгляд на волнующиеся под дождём деревья. Голограммы, рыжие волосы… Жаров, осенило меня, — и тут же вся уверенность рухнула в бездну. Если я и смог вернуться тогда, из своего глубокого «путешествия», то только благодаря Жарову, как бы зол я на него ни был… Потому что — Эрик ушёл и не вернулся. Боже мой, да как вообще всё это сделать?! Я нервно ходил из угла в угол и наконец набрал на панели «17». Штернберг отозвался сразу, как будто только того и ждал. — Вы уже готовы? — Да, но… мне нужно с вами объясниться… — Сейчас за вами зайдут. Я жду вас. Я скрипнул зубами. В любом случае, сомнения лучше высказывать при личной встрече. Дверь открылась, заглянул всё тот же хвостатый юноша в голограммах. — Мистер Грей? Следуйте за мной. Мы прошли по коридору, затем спустились на лифте в «минусовые» помещения, отсчитав два этажа вниз. Мой проводник указал мне на дверь с окошком-иллюминатором, за которым виднелась подсвеченная голубовато-зелёным комната, несколько нервно улыбнулся и ушёл. Скрепя сердце я взялся за ручку. Войдя в комнату, первым делом я увидел Эрика. Он лежал в прозрачной камере, словно принцесса в хрустальном гробу. Жизнь его сейчас определялась синусоидами показателей на дисплее у ближнего к нам края камеры, да мерным капаньем звуковых сигналов. Штернберг сидел тут же на одном из придвинутых к камере стульев, смотрел на Эрика, но, услышав, что я вошёл, обернулся. — Вы хотели что-то ещё сообщить? — Да. — Я отвёл глаза от бледного, словно схваченного морозом лица Эрика и невольно понизил голос, как будто мы находились у постели больного. Или в морге… — Во-первых, я не уверен, что у меня получится. — У вас получалось уже выходить на этот слой реальности. Из известных мне специалистов вы такой один. — Во-вторых… мне понадобится психотропное. Не менее сильное, чем «проба Лазарева». Штернберг кивнул: — Разумеется. Мы уже всё приготовили. — Он указал на выдвинутый из стены ящичек, в котором виднелись яркие колпачки пузырьков с необходимым мне допингом. — Наверное, ещё музыка… но это уже моё дело, плеер у меня при себе… Да, в-третьих… мне нужен ангел. — Ангел? — Тринадцатая группа, альфа-плюс. Для страховки. — Ангел-хранитель… — Снова этот слегка заинтересованный взгляд. — Именно. Некстати запищал браслет телефонной связи. Стоит только помянуть… Штернберг не повёл бровью. — Ничего, отвечайте на вызов, Грей. — Извините. Я отошёл в угол. — Жаров, в чём дело? — Как это хорошо, Пирс, что ты всё-таки решился… — Голос капал, точно мёд, я так и видел золотые глаза говорящего на том конце. — Я ещё не… — Но будь осторожен, ибо Зверь сильнее в стократ за стеклом… — Чёрт возьми, вы можете выражаться более определённо? — Коварство его велико, и всё же, если ты напомнишь ему о его земной сущности… — …то стяжаю викторию, ясно. Это всё, что вы хотели мне сказать? А что насчёт помощи небесного воинства? На том конце произошла некоторая заминка. А затем неземной голос задумчиво (и с некоторым, как мне показалось, сомнением) сообщил: — Попробуй обратиться к Клаусу Кальбу. Удачи, Пирс! — Отзвучали райские трубы, и звонок окончился. — Ненавижу ангелов, — пробормотал я. Штернберг всё с тем же лёгким интересом наблюдал за мной. — Простите, Штернберг… это было, так сказать, знамение… мне посоветовали обратиться к Клаусу Кальбу, если только это хоть что-то значит. Подозреваю, что местный представитель тринадцатой альфа-плюс… если, конечно, у вас нет других… — Клаусу Кальбу?.. — Теперь взгляд сенатора из заинтересованного стал задумчивым. — Да, он единственный… Это можно устроить… даже сейчас, я думаю… Штернберг отошёл к панели внутренней связи. — Нужен Нико. На минус два. Да. К Ланге. Я почему-то решил, что это будет рыжий юноша с татуировками. Наверное, потому, что Жаров был рыжим. Однако через некоторое время — я успел ознакомиться с биометрическими и психоволновыми данными Эрика на дисплее камеры, Штернберг, не говоря ни слова, всё так же — с лёгким интересом — наблюдал за мной — в комнату вошёл вовсе не тот, кого я ожидал увидеть. Во-первых, их было двое: женщина в светло-жёлтой форме ИПИ с добрым лицом и сияющий улыбкой пухлый молодой человек, которого она держала за руку. Во-вторых, при первом же взгляде на юношу было понятно: синдром Дауна… я невольно сжал кулаки. — Здравствуй, Нико, — сказал Штернберг мягко. Юноша в ответ ещё сильнее заулыбался. Штернберг представил меня, а затем обратился к женщине: — Простите, Инге, я знаю, что ему уже пора спать. Но дело не ждёт. — И больше… больше нет никого из представителей тринадцатой, альфа-плюс? — осторожно поинтересовался я, запоздало сообразив, что вмешиваюсь в разговор. — Я уверена, Нико сделает всё, как надо! — с гордостью произнесла Инге. — Правда же, а, Нико? Нико только что-то возбуждённо промычал, а затем его глаза стали золотыми. — Пирс, я знаю, эта оболочка не самая лучшая по человеческим меркам. Но тебе придётся принять её такой, какая она есть… — Да не проблема, — ответил я ангелу. — Мы же не будем заниматься… — я мотнул головой, — …как с Жаровым… — Нико — золотое сердце, — уверенно сказала Инге. Мы с ангелом опустились на стулья возле камеры. Я осторожно взял неразвитую, мягкую, напоминающую сосиску руку Нико. — Что ж. Попробуем.