XL
— Ничего страшного, Пирс, можешь пока что отпустить мою руку, — сказал ласково ангел. Я хмыкнул: — Да уж… Всегда было интересно, как подобные разговоры выглядят со стороны. Надо потом будет поинтересоваться у Штернберга и Инге… …и всё-таки, удивительный эффект: круглое, розовое лицо Нико, напоминающее чем-то личико игрушечного пупса, словно бы осветилось изнутри неземным светом, придавшим ему одновременно и некоторую собранность, даже лёгкую строгость, и, вместе с тем — удивительную лёгкость, ускользающую подвижность. Я улыбнулся. Инге по указу Штернберга подала мне пузырёк с психотропным. Сам «копф дер гезельшафт» колдовал над панелью управления камерой. Прозрачный колпак отъехал в сторону, и у меня защемило сердце: обнажённый до пояса Эрик внезапно показался таким беззащитным. Хрупким. Его лоб, запястья, грудную клетку пересекали эластичные ленты с крошечными присосками-микродатчиками. Странно, — только сейчас пришло мне в голову — ведь я думал, что он будет весь изранен… как я или Генри Смитон. Но, по-видимому, не на всех «зазеркалье» реагирует одинаково. Часть меня желала бы так и сидеть — как сидел Штернберг до моего прихода — и просто смотреть на Эрика. На эту бледную кожу, родинки. Растрепавшиеся прядки вьющихся светлых волос. Словно падший Ас (или — я бы мог предположить раньше — ангел; но Эрик не был ангелом, и я знал это совершенно точно). Мне казалось, что время растянулось, а, может быть, Штернберг и впрямь дал мне возможность увидеть Эрика. Словно последнее испытание. Или искушение. Почему из всех людей мира именно он был настолько важен? Штернберг наклонился ко мне. — Возможно, — сказал он, — мне посчастливиться синхронизировать с вами, Грей. Я ни в коем случае не буду вам мешать… а вот если понадобится помощь… Я помотал головой. — «Делай, что должно, и будь, что будет», сенатор. Я плохо знаю пространство «зазеркалья» и не могу дать вам сколько-нибудь определённого ответа. Но и от помощи не откажусь. Перед тем, как положить в рот капсулу, я очень чётко понял: когда Эрик вернётся… если Эрик вернётся — мы расстанемся окончательно. Я вдел в уши капельки аудио-системы, включил плеер, снова нашёл лапу Нико и сжал её. Необходимо было расслабиться, и я начал размеренно дышать: вдох-выдох, вдох-выдох. Звуки «Святой Библии» — я включил функцию «вперемешку», заиграла композиция «Настойчивое гудение зла» — заполнили пространство, бухали в висках, отдаваясь в сознании особенной болью. Хотелось выключить музыку, но я не смел. Ничего не происходило. Я оглянулся. Инге и Штернберг заняли, каждый со своей стороны, по скамье и сидели подобно стражам по обе стороны от двери. Ровное зеленоватое освещение комнаты стало как будто более тусклым, замигало. Перепады электричества, пришло мне в голову. В какой-то момент я сообразил, что музыку заело: всё время повторялся один и тот же пассаж, как это вообще было возможно — ума не приложу, затем… …затем стало ещё темнее, и я всей кожей ощутил давление этажей сверху. До сих пор не происходило ничего более примечательного, я уже был склонен признать эксперимент провальным: в самом деле, на что вообще можно было надеяться? Музыка, психотропное, Эрик, ангел… неужели этих составляющих и вправду хватит, чтобы попасть на некий тонкий подуровень реальности? В памяти мелькнула тяжёлая усмешка Лоуренса, его огненный взгляд. В двадцатые годы Лоуренс много экспериментировал с… …мысли зацикливались, так же, как и музыка. Вдох и выдох, Пирс. Просто дыши. Вдох и выдох. Вдох и… …горло пережало. Внезапно с паническим ужасом я увидел, что по углам комнаты неумолимо скапливается тьма; словно движущиеся тени стали чем-то материальным и пытаются собрать себя в неведомый страшный образ. Заворожённый медленным перетеканием теней, я упустил момент, когда движение вдруг пошло быстрее — не жидкость, не газ, а нечто среднее, клубящееся, как чёрный дым: живая тьма… И, как будто ощутив, что за ней наблюдают, тьма взбурлила, собираясь в спираль, выгнулась жгутом, хищной чёрной змеёй, и устремилась прямо на меня. В меня. Я же не мог и двинуться, тело отказывалось мне повиноваться. Мгновение — и весь мир стал чёрным. Правую руку обожгло, ударил колокольчик, я раскрыл глаза (неужели они были закрыты? или закрылись в какой-то момент?), словно вынырнув на поверхность из глубоких тёмных вод. Всё та же комната. Может быть, меня просто не пускают? Я повернул голову. На скамьях возле двери сидели стражи — тень женщины и синий светящийся человек — Штернберг. Был кто-то ещё за правым плечом, но я не мог разглядеть, кто. Эрик! Я перевёл взгляд на саркофаг. Саркофаг был пуст. Значит, я всё же… Движение, уловленное не периферии зрения, заставило резко оглянуться. Дверь в комнату была открыта. За дверью колыхалась беспроглядная тьма. Эта тьма смотрела на меня некоторое время, а затем разродилась посетителем, материализовавшимся, подобно призраку, из ничего. Но это был не Эрик. Это был молодой человек, с глазами, как два пистолетных дула, в чёрной одежде и с выбритыми висками. Лукас. Лукас из «зазеркалья»: более утрированный, без кровинки в лице. Остро поблёскивал пирсинг. — Пирс, — произнёс он,тихо, едва шевеля губами, — карта с тобой? Я похлопал себя по карманам и с облегчением вытащил карту. Только здесь она выглядела как белая гербера с чёрной сердцевиной. Я протянул цветок, но Лукас жестом отстранил мою руку. — Она нужнее тебе… если захочешь вернуться… На нём были чёрные перчатки из грубой кожи, каждый палец оканчивался длинным когтем. Нет. Это и были его руки. Лукас посмотрел куда-то за моё правое плечо и чуть ухмыльнулся — словно тонкая трещина пробежала по фарфоровой коже. Удивительно то, что на Штернберга Лукас не обратил ни малейшего внимания. — Идём… — Он взял меня за левую руку, когти сомкнулись браслетом за запястье. — Ведь ты пришёл за Эриком? Я только кивнул. Лукас увлекал меня в колышущуюся тьму. Он был реален. Он был ощутим. И он был близко, очень близко. Неожиданно я понял, что это вовсе не колечки пирсинга в его губах. Это рыболовные крючки. На пороге я, помедлив мгновение, оглянулся. Синий человек-звезда, поднявшись на ноги, смотрел мне вслед. Взгляд его был всё так же нечитаем.XLI
Несколько шагов — обхватившие руку когти доставляют физическую боль — несколько шагов в полной, кромешной тьме — и я знаю, что не умер и не потерял сознание только потому, что ощущаю присутствие: присутствие зла со всех сторон, присутствие чего-то хорошего и надёжного за правым плечом — в черноте мелькают отблески остро заточенных лезвий — несколько шагов, и мы неожиданно оказываемся на открытом месте. Площадка — или плоская крыша — твёрдое серое небо над нами покрыто трещинами, словно старый бетон — отражение берлинского института, его «зазеркальная» версия? — я не знаю. Юноша рядом со мной высок и тонок, его одежда кажется сгустком тьмы, колеблющимся самим по себе в безветренном пространстве. Лукас отпускает мою руку, отходит к краю площадки-крыши, оборачивается и манит к себе. Я поднимаю руку к глазам — на коже быстро рубцуются глубокие раны, оставленные когтями. Вспоминаю об Эрике. Как в тренировочной программе: не забыть цель. Не забыть цель. Не забыть… — Пирс… — шепчет Лукас, несколько капель крови срываются с его губ, скатываются по подбородку. На фоне общей серости я вижу тончайшие прозрачные нити, присоединённые к крючкам-пирсингу — струны, исчезающие в воздухе нити. Лукас снова манит к себе, протягивает когтистую чёрную лапу. Я подхожу к нему, заглядываю вниз. Мы довольно высоко над местом, которое я бы мог назвать городом, если бы в нём не было некоторой совершенно неестественной для человеческих построек повторяемости. Серые плоские крыши, проржавевшие балки, куски арматуры — всё выглядит так, как будто один и тот же фрагмент фотографии размножили, «замостив» им всё свободное поле. Лукас указывает вперёд. За тусклым горизонтом возвышаются фантастические строения. Нечто подобное можно увидеть на картинах Босха: серые башни, словно построенные гигантами; множество маленьких, отсюда — не больше игольного ушка — окон чередуется с пространствами голых стен. Тонко звенит в воздухе, голова Лукаса дёргается влево, из израненных губ кровь начинает течь уже струйками: нити тянут его куда-то. Но он упрямо подаёт мне свою лапу. — Ск-корее, Пирс. Не так много времени, — невнятно произносит кровоточащий рот. Из-за грани площадки, снизу, показываются подобные антеннам, любопытно ощупывающие пространство чёрные жгуты. Лукас хватает меня за руку и, подобравшись, прыгает с крыши — огромные чёрно-коричневые меховые крылья ночного бражника развёртываются за его спиной. Я бросаю взгляд назад: по стене здания карабкаются несметные полчища мадагаскарских тараканов, каждый размером с собаку… В небе мелькает далёкая синяя звезда. По крайней мере, Штернберг — где-то здесь. Сможет ли он вмешаться, если понадобится?.. Далёкий шорох рушащейся под весом жуков платформы долетает до ушей, словно через слои ваты. За правым плечом во время полёта — ощущение невообразимой лёгкости, и я всё ещё не могу уловить, кто или что там. Закрываю глаза на мгновение — а, может быть, что-то закрывает мне глаза на мгновение — а когда открываю снова, мы уже стоим на улице города. С обеих сторон возвышаются скелеты зданий, груды битого кирпича заползают на тротуары и проезжие части; ржавые остовы допотопных автомобилей кажутся рыжими костями динозавров. Длинные ветхие серые полотнища чуть трепещут в неведомом ветре, прикрывают дыры окон, на время делают дома слепыми, на время — дают им возможность видеть. Лукас, продолжая сжимать моё запястье, тянет вперёд. — Лукас, — говорю я, — ты точно знаешь, куда нам следует идти? Ты уверен? Мой провожатый оборачивается. Его губы беззвучно шевелятся — он словно говорит на каком-то неведомом рыбьем языке. И снова что-то дёргает за едва видимые нити, и подбородок Лукаса заливает кровь. И я знаю… вернее, часть меня знает: всё это нереально. Другая же часть — та, что безусловно верит в реальность происходящего — хочет отереть кровь с бумажной белой кожи, я протягиваю руку, но Лукас отшатывается и мотает головой. Затем, сконцентрировавшись, с трудом произносит: — Я не знаю точно. Я знаю… — Он неопределённо взмахивает рукой (если можно ещё эту, оканчивающуюся подобием рачьей клешни, лапу назвать рукой). — Я знаю… что здесь. — Ясно. Снова затемнение на краткий миг. Если Леди Страдание присутствует здесь сейчас — а я в этом не сомневаюсь — она играет с нами, как кошка с мышью. Мелькание комнат её Дворца: освещённая тусклым серым светом подземная парковка, тянущаяся на многие мили; лес остро заточенной стали; ангар с ржавыми цепями и крючьями — дом Атратуса; маленькая пыльная каморка с замурованным окном, стены оклеены покоробившимися, засиженными клопами жёлтыми обоями… Не знаю, как именно, но я осознаю: Эрика здесь нет. Где же он? Хватка Лукаса становится нестерпимой, и только чувство лёгкости за правым плечом помогает держаться, не забывая о цели. — Как же нам искать его! — восклицаю я, когда мы оказываемся в длинном коридоре заброшенной лечебницы для душевнобольных — стены испещрены кривыми рисунками и бессмысленными надписями, каталки с широкими ремнями для пристёгивания рук и ног присыпаны давно осыпавшейся с потолка извёсткой. Под ногами хрустят забытые шприцы и пластиковые стаканчики для таблеток. Меня охватывает паническая мысль, что Лукас вовсе не намерен помогать мне. Что он сам — жертва, игрушка в руках Королевы Боли. Его тонкая фигурка кажется такой хрупкой… — Я пытаюсь… — тихо говорит Лукас, отпуская мою руку. — Слова… лучше начать со слов… Надписи… Уловив его мысль, я уже с большим вниманием начинаю осматривать стены коридора. Если у этого места вообще есть логика… то это логика предсмертной записки. Мы медленно движемся по коридору. На одной из рассохшихся дверей написано единственное слово: «ДА». Слово с положительным смыслом в царстве отрицательных значений? Подтверждение мелькнувшей мысли о выбранном направлении поиска? Название песни Маниакальных Уличных Проповедников? Теперь уже я хватаю чёрную клешню Лукаса и толкаю дверь. С трудом подавляю стон разочарования: мы снова на замусоренной улице разрушенного города. И всё же… высоко в небе раздражающе яркой в этой серости точкой горит синяя звезда. Что дальше? — М-может быть, будут знаки… надо искать… — невнятно произносит Лукас. Его губы неестественно изгибаются, слова с трудом протискиваются сквозь крючки. Говорить ему очень сложно и больно… Но я как будто начал улавливать странную, изогнутую логику этого места. И синяя звезда в небе, и тёплое чувство присутствия за правым плечом тоже дарят мне надежду. Поэтому я решительно тяну Лукаса — вернее, то, что ещё недавно было похоже на Лукаса, но что неумолимо мутирует в этой стылой атмосфере уныния и запустения, это жутковатое существо с рыбьим ртом и чёрными клешнями — я тяну его за собой в густеющем не-воздухе этого несуществующего реального места. Фантасмагория развалин подавляет. Силуэты крошащихся, гниющих зданий настолько фантастические, что сложно и предположить, кем и для каких целей они были построены когда-то: знакомые всем по снам окраинные места неведомых городов. Я ищу знак — и толком не знаю, какой именно. Что-то связанное с Эриком. Но что?.. Лукас снова, словно поддавшись незримой силе тянущих струн, дёргает головой в сторону, я невольно перевожу взгляд.Смешение теней, поваленных балок и обрывков истлевшей ткани в конце улицы странным образом складывается в… образ гигантской длинноклювой птицы, стоящей на одной лапе. «Белая цапля»?! Я, усомнившись, застываю на месте. Может быть, это ловушка? Может быть, это просто мираж? Но нет; словно те сюрреалистические картины, на которых целостный образ получается путём сложения всевозможных несвязанных с ним предметов — овощей, фруктов, кусков мяса, книг — циклопическая, составленная из ржавой арматуры и битого кирпича, подкрашенная посеревшей извёсткой (или плесенью?) фигура вполне определённо является белой цаплей. — Туда, — говорю я и делаю первый шаг. Пространство сжимается и расправляется снова; мы оказываемся уже внутри здания — и, я уверен, внутри того самого здания-цапли. Сумерки стали ещё гуще, существо, цепляющееся за полу моего ветхого плаща (на мне — плащ?!) пригнулось ниже, тяжело дышит, словно выброшенная на берег рыба. Я вижу крупные тёмные капли, падающие на пол. Кровь?.. Присев на корточки, обеими руками поднимаю… «лицо» существа: здесь можно употребить это слово только в кавычках. Выкаченные рыбьи глаза смотрят на меня с немой мольбой. — Скоро всё закончится, Лукас, — говорю я ему. Но что закончится? Закончится ли наш поиск, или, может быть, «закончится» кто-то из нас? Существо опускает лапу в натёкшую лужицу крови и начинает размазывать её. Нет, оно рисует стрелку! Я следую взглядом в указанном направлении и вижу едва различимый силуэт очередной двери. Никаких больше указателей… но, может быть, Лукас почувствовал что-то? Подхватив существо на руки — его голова заваливается назад, и на шее видно с каждой стороны по нескольку поперечных надрезов, сочащихся чёрной жидкостью — я открываю дверь пинком. Сила удара такова, что, не удержавшись, я падаю вниз — вниз — вниз — вниз — в самое сердце тьмы — и я не знаю, чем всё это может закончиться — а, может быть, это и есть конец.XLII
Как водится в Царстве Страдания, за вспышкой черноты следует очередной этап путешествия, и на этот раз я оказываюсь сидящим верхом на странном морском чудище (Лукас?! значит… значит, те надрезы были жабрами!), плывущем по серо-зелёным, чуть фосфоресцирующим волнам к неясно виднеющейся в мутной дымке земле. Движется эта чудовищная рыба с поразительной скоростью, как будто рыбак, поймавший диковинку на крючок, азартно вытягивает леску из воды… Существует ли вообще свободная воля в этом пространстве? Или же оно опутано невидимыми нитями, по которым мы и движемся, словно крысы в лабиринте… Синяя звезда материализуется впереди, прямо над неясным островом. Не смея разжать руки — ведь тогда я, несомненно, свалюсь в жуткую, гнилостную холодную воду — я ощущаю малую толику тепла за правым плечом. Все мы — здесь. Между тем тёмная земля наваливается на нас, погребая под своей сумрачной тенью; морское чудище со всего размаху выбрасывается на берег, и я скатываюсь с его мокрой спины на серый песок. И тут же, встав на четвереньки, склоняюсь над Лукасом: тёмный силуэт, словно сгустившаяся тень, колышется, вздымаясь и опадая. Руки не находят материального, ничего, за что можно было бы уцепиться, что можно было бы потрогать: один туман. Я не знаю, что это значит. Бросить человека-тень здесь? Или ждать, пока он снова материализуется? Тёплая невидимая рука подталкивает меня в правое плечо: иди, Пирс! Но я медлю. И действительно: несколько погодя (время здесь не имеет значения, я не знаю, что означает это «несколько») тень становится гуще, затем — переместившись в пространстве — оказывается возле меня и, как и при нашей первой встрече, из этой тьмы выплывает бледное лицо и руки-клешни. — Идём же! — Я беру мальчика-рака за руку, и мы продолжаем путь. Шаг, другой, третий — Земли Долорес являют себя всякий раз с новой стороны, и всякая новая сторона их сера, пуста и безжизненна. Но теперь я точно знаю, что мы движемся в нужном направлении. Откуда я знаю это? Мне неизвестно. Есть только странное чувство внутри — там, где в материальном мире находится сердце. Словно намагниченная стрелка компаса, это чувство ведёт меня вперёд, дальше и дальше, и Лукас идёт слева от меня, и некто незримый — справа, и далеко вверху горит синяя звезда. Шаг, другой, третий — сумерки сгущаются в коридоре из тусклых зеркал, где, отражённые, следуют с нами вместе наши искажённые тени; где в неверном свете впереди едва виднеется нечто, жутким, оплавленным свёртком подвешенное в воздухе… Последняя преграда — толстое зеленоватое стекло. А за стеклом… за стеклом я с невыразимой болью различаю Эрика. Эрика, висящего вниз головой — крючок пронзает стопу одной ноги, другая нога подогнута — руки связаны за спиной — и я не могу как следует даже рассмотреть его, так как стекло напоминает застывшую воду, оно не совсем прозрачно. Я прижимаюсь к этому стеклу, я бью его руками, зову Эрика — всё бесполезно, я только лишь в кровь разбиваю кулаки. В Царстве Страдания свои законы… И не обычная физическая усталость, а страшный душевный гнёт обрушивается на меня, заставляя ноги подогнуться, а тело рухнуть на истёртый серый бетон. В следующее мгновение незримая волшебная сила снова поднимает меня на ноги, заставляет отвернуться от зелёного стекла и посмотреть туда, откуда мы только что пришли. Лукас сдавленно вскрикивает. Из мрака, окутавшего дальний конец коридора, появляется ещё одна фигура. Фигура приближается, кажется, целую вечность, но вот она — совсем рядом — и смутное воспоминание о ком-то, виденном совсем недавно, вспыхивает молнией: молодой человек в белой одежде, с глазами-дырами и обритой головой, погодите, не его ли я видел во сне перед полётом? На руке у пришельца намотана леска — та самая леска, что оканчивается крючками, прокалывающими губы Лукаса; он тянет за неё, вынуждая Лукаса приблизиться к себе почти вплотную. Я понимаю, что встреча судьбоносная, ибо мрак стал ещё гуще, и белая одежда светится флуоресцирующей гнилушкой, призраком. И теперь я совершенно чётко понимаю, где же я видел этого молодого человека: Ричи Эдвардс, пропавший поэт, Маниакальный Уличный Проповедник. «Пирс, — говорит тихий тёплый голос в моё правое ухо. — Не забывай, зачем ты здесь». — Как мне добраться до Эрика? — спрашиваю я. Призрачный пришелец лишь ухмыляется и тянет за леску, заставляя Лукаса выговорить сквозь капающую кровь: — Ты не доберешься до него. Не таким ли точно образом происходили и прочие наши разговоры с Лукасом в этом месте? — Атратус, — понимаю я. Юноша кивает. Я пытаюсь найти выход. — Может быть… У Эрика есть цена? Снова медленный кивок. — Что ты хочешь вместо него? — Образ, — срывается тёмными, уже совсем теряющимися во мраке каплями. — Но ведь это же… Мы и так здесь… — Сделка, — раздаётся лаконичный ответ, и Лукас закашливается, хватаясь за горло. Несмотря на то, что мир вокруг гаснет, тёплое присутствие моего невидимого ангела-хранителя не даёт мыслям растечься; меня озаряет очередное понимание: Атратус безлик, ему нужна презентация, аватара — возможно, для того, чтобы эффективнее взаимодействовать с миром людей… — информация обрушивается на меня единым пакетом, и в ней гораздо больше того, что я вообще в состоянии выразить словами… — и это означает, что часть информации — «образ» — действительно можно сохранять даже после смерти — но какова цена… — Жертва, — совсем тихо слышится из тьмы. — Ну уж нет, — говорю я. — Не Лукас и не Эрик… Я не имею ни малейшего понятия, что мне теперь делать — я лишь полон решимости делать что-то, может быть, принять бой, если понадобится… в конце концов, я же воин… И тут словно лёгкая птичка, неощутимо сидевшая всё это время на моём правом плече, взмывает в воздух, загораясь сперва светлячком, затем фонариком — а вот и весь он целиком: забавный пряничный ангел с румяными щёчками, украшения из глазури отражают невиданные солнечные зайчики. Мой ангел-хранитель, Нико. Атратус отшатывается, Лукас, потеряв равновесие, падает на четвереньки, когда появляются ещё два персонажа: ещё один ангел — знакомые мне андрогинные губы мелькают в медово-золотом ореоле — оказывается рядом с Лукасом, и спускается сверху синий человек-звезда. Я же, подойдя снова к стеклу, пишу на нём — повинуясь невообразимому в этих местах ощущению сатори — кровью из собственных разбитых рук:REVOL
Раздаётся едва слышимый вздох. Тело за стеклом начинает, сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее, крутиться, одновременно опускаясь всё ниже. Не знаю, чего я ожидал — расходящихся трещин, рушащихся сводов — в любом случае, ничего подобного не происходит: есть только это кружение. — Карта! — мычит Лукас, и, ещё не сообразив для чего, я тянусь к гербере, спрятанной в кармане плаща и, по законам этого странного мира, оказываюсь неожиданно у самого тела Эрика. Миг касания решает всё: пространство освещается синей вспышкой, чья-то рука настойчиво тянет меня вверх, а вот она уже толкает меня в плечо, словно заспавшегося школьника…