XLIII
Я пытаюсь увернуться от этой настойчиво толкающей руки, но меня раскачивает всё сильнее — словно лодку в штормовом море; движения теряют мягкость, становятся всё более судорожными, прерывистыми. Я чувствую себя непомерно тяжёлым грузом, который пытается удержать в своих когтях огромная птица, каждый взмах крыльев которой отдаётся грохотом в моих ушах. Воздух — или, вернее, само пространство — свистит вокруг, звуки укладываются один на другой как кирпичи, образуют стену, отгораживающую меня от прочего мира. Всё тяжелее машет крыльями птица, выбиваясь из сил, всё сильнее грохочут крылья, всё резче свист, всё толще стена. Словно колодец, она окружает меня со всех сторон, становится всё `уже… последний рывок — стены сжимаются, горло сдавливает, а сознание вспыхивает чернотой. Тонкие иглы звуков прошивают пространство, гортанный голос с настойчивостью повторяет одну и ту же строчку на немецком…. Хватая ртом воздух, кашляя, хрипя, я пришёл в себя. И первые секунды не мог понять, где нахожусь. Резко сел, ударился головой о что-то, снова откинулся на лопатки. Голова постепенно прояснялась. Спокойнее, Пирс, спокойнее… соберись. Лента поперёк груди? Пластиковые кружки на висках… прозрачный пузырь, внутри которого я нахожусь… похоже, это восстановительная камера. Неужели… клиническая смерть?.. В это мгновение купол отъехал, и меня отвлёк от моих мыслей голос: — С возвращением, мистер Грей! Я снова сел. Всё тот же рыжехвостый голограммный юноша-техник в бледно-жёлтом. — Что за музыка играла? — Запоздалое, отставшее во время «путешествия» восприятие наконец дало о себе знать. — Музыка? А вы слышали? — с любопытством поинтересовался техник. — Естественно, слышал… — Я стащил пластик с висков и растирал их руками. — Судя по грохоту… что-то такое… давнее… — Это Раммштайн, — охотно сообщил рыжий. — Композиция «Энгель», «Ангел» то есть. — Ангел… — я пригляделся к нему внимательней. И, не удержавшись, фыркнул: — Вечно сбиваете с толку… И почему надо было именно Нико ко мне посылать, когда есть такие, — я кивнул в его сторону, — специалисты… Зеленовато-серые глаза вспыхнули золотом. — Не тебе решать, смертный, когда и кто из Воинства решит пожертвовать собой ради восстановления Порядка и окончания Битвы… — Жертвовать! Что за чушь! — Теперь я возился с лентой поперёк груди. — Нико покинул нас, — тихо произнёс Ангел. — Что? — Я даже замер. — Такое тоже случается. Вы должны ценить подобные жертвы. — Наконец, переливающиеся всеми цветами радуги татуированные руки пришли мне на помощь. — Боже мой… — Я прикрыл глаза. — Но как? — Нико… вернее, одна из аватар Уриэля, вступил в схватку с силами тьмы… — Атратусом? — Да. И… — небожитель сделал эффектную паузу. — И? — И пал. — Но победил? — Временно, — скривился Ангел. — Ведь Битва не оканчивается никогда… — Странные у вас всё-таки методы… Сплошные разглагольствования, пожертвования и показуха… и, что самое удивительное... — Я перекинул ноги за борт камеры и, наконец, поднялся в полный рост, с удовлетворением отметив, что почти не шатаюсь и — о да — что на мне, к счастью, остались трусы. — Что самое удивительное… так это то, что вам при этом необходимы люди… без нас вы — никто… может быть, вы и в самом деле никто. Может быть, вы всего лишь фикция, выдумка, мираж… — Я сделал несколько пробных шагов. — Вы существуете только там, где есть сознание, и вам необходимо копировать внешние формы проявления этого сознания… Атратусу требовался образ, аватара… так и вам… и, чёрт возьми, почему именно рыжие?.. Но как обычно, я не получил ответа ни на один свой вопрос. Серо-зелёные глаза с удивлением смотрели на меня. — С возвращением, мистер Грей! — повторил техник. Я вздохнул. — С возвращением… да… как тебя зовут? — Томас. — О’кей, Томми. — Одежда лежала, аккуратно сложенная, на стуле. Я принялся осторожно, не делая резких движений, натягивать её на себя. — Можешь не говорить, что стало с Нико. Я уже знаю. Но… как там… Ланге?.. И почему я оказался в восстановительной камере? Что вообще произошло? Томми не успел ответить. В комнату вошёл Штернберг собственной персоной — я как раз застегнул ремень. — Что с Эриком? — спросил я его. — Эрик возвращается. — Он… что? — Он возвращается, Грей. Не так скоро. Не так быстро. Мы не хотим его повредить. Я передёрнул плечами. Видимо, меня они повредить не боялись. — Это было сложно… Если вы не против, продолжим разговор в другом месте? — Не против. — Я молча завершил процесс одевания. Штернберг двинулся к дверям, я за ним. На пороге оглянулся. Томас возившийся с камерой, поднял на меня взгляд и помахал рукой. Мы продолжил беседу с сенатором в том самом кабинете, где разговаривали в первый раз. Только сейчас за окном были лёгкие сумерки, а по двору нет-нет, да и проходил кто-нибудь в бледно-жёлтой или бледно-зелёной форме. — Я не буду спрашивать вас, что вы видели… я был там и, думаю, сумел составить некоторое собственное впечатление… Общее время… операции… — По спасению, — вставил я. — Операции по спасению… хм, да. Было около двадцати минут. Если точнее — семнадцать минут и сорок три секунды. Ваш плеер успел проиграть «Настойчивое гудение зла», «Да» и «Револ», почти до конца. Вы знаете уже, что произошло с Нико? — Да, — пробормотал я. — И соболезную… — Нико был прекрасным гармонизатором. Работал с детьми… Но, признаться, я не ожидал от него того, на что он пошёл… там. Вы понимаете, о чём я говорю? — Жертва? — Да. Как это удивительно. Он умер мгновенно. Душа просто отлетела… Исключительный случай в современной медицине… Вас мы успели спасти. Вы провели в восстановительной камере восемнадцать часов. — А Эрик? — Это всё произошло одновременно. Психоритм Эрика изменился. Знаете, словно перелом в болезни… — Я… я могу его увидеть? — Нет. Яспер Штернберг сказал это «нет» очень просто, без нажима, и выражение его лица — немного задумчивое, немного грустное, каким оно стало, когда он заговорил о Нико — не изменилось. Но я понял, что это окончательный ответ. Более того — я знал, что это будет окончательным ответом уже в тот момент, когда приехал сюда, в Берлинский ИПИ. Но всё-таки спросил: — Почему? Сенатор посмотрел на меня своими ясными синими глазами. — Вы знаете, что я дал Эрику год на размышление над одним вопросом… это дело сугубо личного характера, которое должно остаться между мной и им. — А я… — А вы… «Третий лишний», — мысленно закончил я. Но вслух никто не сказал ни слова. — Грей, я не знаю, как мне выразить признательность и благодарность за то, что вы сделали, — продолжил Штернберг после паузы. — И, поверьте, при иных обстоятельствах… — Я понимаю, — вздохнул я. За окном снова начался дождь. Пробежало несколько людей. Сказка стремительно заканчивалась. — Разумеется, официально ваши заслуги будут оценены по достоинству. Но лично… Знакомое чувство узнавания нахлынуло на меня, заставив распрямить спину и вглядеться в глаза существа напротив. Нет, их не скрывала текучая мгла; они не сияли золотом — они оставались всё такими же синими и спокойными, как океан в штиль. Но я чувствовал… Человек-звезда (а как его ещё назвать? я не знаю) улыбнулся, едва-едва. — Я рад, что мы поняли друг друга, воин, — сказал он тихо. Наваждение прошло, и сенатор поинтересовался, нет ли у меня желания остаться ещё на некоторое время в Берлине, ознакомиться с новыми технологиями института, с жизнью города?.. Вздрогнув, я покачал головой. — Не знаю, что это было… там, но, боюсь, в моём родном детройтском центре сейчас творится… невесть что. — Лукас? — Лукас. — Ну что же… ваше право. Но вам всё же нужно восстановиться. Утренний джет вас устроит? — А… сколько сейчас? — Сейчас шестнадцать часов тридцать три минуты пятницы третьего апреля… — Устроит. Спасибо. Спасибо, сенатор… — Я поднялся, не имея ни малейшего понятия, куда идти. Штернберг тоже встал. — Вы подружились с Томасом? Думаю, он уже закончил со своей камерой (камерой Эрика занимаюсь я сам), и уже свободен. Он будет вашим гидом. А мне, боюсь, придётся попрощаться с вами, Грей, уже сейчас. Штернберг подал мне руку, и, пожимая, немного дольше задержал мои пальцы в своих. Жест, который перенял от него Эрик… — За вашу помощь я должен вам, Грей, очень многое. И я буду помнить об этом, — сказал он и вышел из комнаты. А я снова с размаху опустился в кресло. Возвращение Эрика, смерть Нико, собственное балансирование на грани жизни и смерти, смутные, рваные клочки образов, оставшиеся после «путешествия»… я нашарил в кармане браслет и позвонил Дане. Услышал такой знакомый голос, понял что сейчас ситуация стабильна, предупредил, что буду завтра днём. В плеере так и стоял недослушанный «Револ». Я выключил всё. Завтра. Ты подумаешь об этом завтра, Пирс. А сейчас… лёгкий шум отворяемой двери заставил поднять глаза. Прислонившись к косяку, стоял красавчик Томас, распустивший свои длинные рыжие волосы.(Томми)
4 января 2018 г. в 20:58