XLIV
Томми подбросил меня до аэропорта. Он много работал в последние дни, сегодня, в субботу, у него был выходной. С утра я сварил ему кофе — свой фирменный кофе по-американски, с молоком — смотрел, как он, щурясь от яркого весеннего солнца, осторожно пьёт, обхватив чашку обеими руками. И даже сидя в джете я вспоминал именно этот его образ — щурящийся, со сна, с растрёпанными, горящими медью в утреннем свете волосами, разметавшимися по плечам, с коричневой глиняной чашкой в переливающихся радугами руках. Вообще в квартире у Томми много было такого — коричневого, глиняного, деревянного. Были ещё горшки с растениями, «ловцы снов» над изголовьем кровати, индейское одеяло. Эко-шик. Небожители больше не являлись, я чувствовал себя усталым и подавленным, — а ведь мне бы наоборот, праздновать вполне удачное завершение дела: талантливый учёный, светило в мире пси-технологий, спасён, Пирс Грей подтвердил собственное положение и оказанное ему высокое доверие, а что до несчастного Клауса Кальба… что же, здесь это была минимальная из возможных потерь, считая жизни нас троих поставленными на карту… Томас понял — угадал — получил указания сверху — не знаю, что именно, но вечер закончился в его рустикальной квартире на пятом этаже невысокого — по сравнению со знаменитыми берлинскими «Цветными Башнями» — тридцатиэтажного дома, с окнами, выходящими на пригородные поля и рощи. Об Эрике мы не говорили, хотя Томми вскользь упомянул о том, что когда-то работал у него. Не тот ли это лаборант, что падал перед Эриком на колени — если верить «Исповеди»? Вполне могло быть и такое. Помню, что попросил Томми завести музыку. А потом решил показать ему, как именно нужно под неё танцевать… Я, в общем, неплохой танцор — Томми тоже оказался неплохим танцором, и танцы вскоре переместились в другую плоскость. Что ж, тут нам обоим стало не до Эриков совершенно точно. Восстановительная камера, горячий секс, а, может быть и «ловцы снов», — в эту ночь я провалился, как в блаженную пустоту, и, проснувшись бодрым и свежим, как огурец, пошёл на кухню варить кофе. В знак признательности, не иначе. И, возможно, не только Томми, но и Штернбергу — за то, что не прогадал с «гидом». Мы успели ещё продолжить наши вчерашние танцы в душе, а потом быстро домчались до аэропорта, Томми помахал мне ручкой, и вот я возвращаюсь обратно в лишённые милости ССША, а перед глазами у меня вставали то растрёпанный утренний Томас, то поверженный Ас Эрик, то непонятный, самозамкнутый Яспер Штернберг, от которого, признаться, мне становилось всё больше не по себе. И чем ближе джет оказывался к восточному побережью Америки, тем меньше было у меня в мыслях Томаса, и тем больше становилось в них Эрика — холодного, бездвижного, не подозревающего о том, какие жертвы приносились ради него… интересно, знал ли Томас, кто я такой? Впрочем, не важно; для Европы Штаты сейчас значат слишком мало. Снова парадокс времени: пролетев пять часов над океаном, я оказался в Нью-Йорке в те же десять утра, когда вылетел из Берлина. Недолгое ожидание, пересадка на местную линию — в начале двенадцатого я шёл по аэропорту уже в своём родном Детройте, и на меня наваливалась привычная головная боль: двое суток отсутствия — что произошло, пока меня не было? — что с Лукасом? — проверить группу Стэнли — не натворил ли что О’Доэрти, этот способен — обязательно (мысленно я подчеркнул этот пункт жирной красной линией) поговорить с Жаровым… да и всё остальное… Европа быстро выветривалась из головы, словно лёгкий утренний сон. Полупустые гулкие залы, серое взлётно-посадочное полотно за покоробившимся от времени пластиком окон, дальше — лес, кое-где прорезанный никчёмными вышками трансляторов: тот мир, который я знаю. Мой мир. Моя унылая, серо-зелёная, позабытая с прочим хламом на чердаке, безнадёжно ржавеющая Вселенная. Единственное, что поменялось, — это моё отношение к Эрику. Поскольку теперь вместо пустоты незнания, вместо сомнений было острое чувство невозвратимой потери. Сказка кончилась. Наивно было верить в бессмертную любовь. Что тебе остаётся, Пирс Грей? Работа, тренировки, секс. Всё как обычно. И никакой «личной вовлечённости» больше. Я успел перекусить во время перелёта и решил сразу же направиться в ЦПИ. Дана предупреждена, что сегодня я возвращаюсь, должна быть на месте. Честно говоря, я даже подсознательно ожидал увидеть на стоянке возле выхода наш старый автобус… но увидел не его. Вместо этого, сверкая и переливаясь даже в сером свете пасмурного дня, стоял шикарный «жук» Рена Кербера, а сам его хозяин, непринуждённо привалившись к боку автомобиля, пускал вверх дымные колечки. Я приподнял бровь, но всё же подошёл. — Какими судьбами? — Здравствуй, Пирс, — выпустив последнее колечко, мурлыкнул Рен. — Узнал, что ты прилетаешь, решил встретить… — Мда? — Я приметил одинокое такси на стоянке. — Откуда тебе стало известно, когда я возвращаюсь? — Свои каналы, — улыбнулся Рен, и я опять подумал, что он не тот, за кого себя выдаёт. — Чего ты хочешь? — Просто… подвезти… и… спросить, не передумал ли ты?.. — Насчёт твоего предложения? — Насчёт моего предложения. Вернее, даже… нашего предложения. — Рен говорил нарочито небрежно, подняв глаза к затянутому облаками небу. Значит, игра действительно была большая. — По-моему, мой ответ был вполне определённым. — И он не изменился? — Он наконец посмотрел на меня. — Ни на йоту… — Я впервые видел Рена при самом обычном свете самого обычного дня. Золотые глаза — просто золотые, никакого расплавленного огня, как это бывает у Небожителей. Дорогая одежда, шикарная тачка… Мальчишка с большими деньгами. — Что ж… тогда подвезти? — Спасибо, я, пожалуй, доберусь на такси. — Кинув последний взгляд на человека, известного мне как бармен клуба «АЗАТОТ», я направился дальше. Вслед мне донеслось: — Как хочешь, Пирс. Это только твой выбор. Я ещё договаривался с таксистом насчёт оплаты, когда автомобиль Рена с лёгким шорохом сорвался с места и исчез — словно его не было. Ещё одна сказка завершилась. Оставалось надеяться, что без последствий, впрочем… это было бы слишком утопично.XLIV
От аэропорта до Оквудса, где располагался ЦПИ, ехать было всего ничего. Ещё до полудня я шагал, чеканя каждый шаг своими военными ботинками, по мраморным полам Центра, и верная Дана Вайсман старалась не отставать. Ситуация месячной давности повторялась, словно время свернулось в ленту Мёбиуса. И два дня, проведённые в Европе, были не меньшим сроком, чем моё полугодовое «путешествие» по больницам и санаториям. Дана правильно уловила мои интонации в телефонном разговоре — все были на местах, словно никакого выходного дня не существовало (я сделал мысленную помету: подать заявку об отмене двух обязательных выходных. Как говорил Жаров — «у Химер не бывает выходных…») — и торопливо докладывала мне прямо на ходу (по её словам, наш единственный оставшийся в «подвешенном» состоянии арестант — Лукас — вполне мог подождать). Я же, по своей старой привычке, проверял всех методом непосредственного «контроля на месте» — то есть, распахивал двери интересующих меня кабинетов и осведомлялся, как идут дела. Все эти «вызовы на ковёр» — сплошная показуха. О’Доэрти был в порядке, все приёмники работали, как надо. Группа Стэнли перешла за два дня на пол отметки вперёд — как и предполагалось. Тойвонен сам выскочил в коридор, и некоторое время шагал рядом, несколько нервно, и оттого растягивая гласные, сообщая мне, что плановые проверки и диспансеризация в этом месяце, как обычно, пройдут на третьей неделе. Я остановил его, невольно улыбнувшись — мы обсуждали это накануне моего отъезда, и отпустил с миром. Под конец «обхода» внезапно заглянул к Брауну. Безопасность была на высоте, никаких нарушений зарегистрировано не было. Может быть, я и казался кое-кому въедливым и дотошным начальником, но ЦПИ работал, как отлично смазанный механизм, люди были в хороших отношениях, и я в некотором роде видел в этом свою заслугу. Мысленно я вычёркивал из своего списка пункт за пунктом, пока не остались два самых важных: Жаров и Лукас. — Жарова к вам, сэр? — спросила догадливая Дана. — Ко мне. Вместе с Марчак. И сами зайдите тоже. — Есть, сэр. Я вернулся в кабинет. Зелени в парке как будто прибавилось. Могло такое произойти за два дня?.. Небо просветлело, но тучи расходиться не спешили. Мрачный Детройт, депрессивная психосфера… рекордное количество солнечных дней зарегистрировано за последние пятьдесят лет в 2104 году: 24. Ещё до моего рождения. В кабинет вошли трое. Дана, Нелли Марчак с папкой по 15624 под мышкой и улыбающийся Жаров со свитками психограмм и графиков, которые он тут же свалил мне на стол. Проигнорировав последнее, я попросил Дану чётко и внятно описать ещё раз ситуацию с 15624. По её словам выходило, что второго апреля в 18:23 Лукас без видимой на то причины вдруг впал в трансовое состояние, что было зарегистрировано психодатчиками камеры, где он находится. Не то, чтобы это было так уж нетипично, но здесь… тут вступила Нелли, сообщившая, что такое состояние было зарегистрировано впервые, а Жаров развернул один из свитков и с энтузиазмом начал объяснять нюансы, которые меня совершенно не интересовали. Я прервал его. — Дальше. Марчак? — Да, сэр. Одновременно с этим активизировался «альфа-плюс» Жарова… Я покосился в сторону Семёна. Тот, покраснев, опустил глаза. Ну тут да, тут ничего поделать нельзя. Уж если ты ангел — то ты ангел… — И, полагаю, Жаров решил проверить, как дела у… 15624? — Так точно, сэр. — Я не мог не сделать этого, — тихо сказал Семён. — Я знаю, — так же тихо ответил я. — Возможно, это был единственный возможный… и самый верный шаг. Дана и Нелли переглянулись. — Так. Что там с нашим номером теперь? Пока что всё, что я слышал — это слово «норма». «15624 в норме». В каком смысле вы употребили это слово — «норма»? — В… прямом, сэр, — ответила за всех Дана. — 15624 в норме. Я отпустил девушек, встал из-за стола и переместился на диван. Семён молчал. — Присаживайся, — предложил я ему. Конечно, он присел на подлокотник, прямо как Эрик. Что за люди?.. Никогда не сделают так, как надо, обязательно — на краешек стола, или на стул верхом, или вот так. — Ведь ты был там. — Я отбросил всякую официальность, закинул голову на спинку дивана, прикрыл глаза. Пост-стрессовые (а поездка в Европу была всё-таки сплошным стрессом) волны накатывали тяжестью в висках. — По крайней мере, я тебя видел… а? — Когда произошла перемена… изменение в принимаемых сигналах и активизация уровня «альфа-плюс»… — начал Семён всё так же тихо, а потом его голос снова стал звучным, текучим. Я, улыбнувшись про себя, открыл глаза. — Если ты полагаешь, что твоё видение совпадает с действительным присутствием, то ты не совсем прав, Пирс. — Хорошо, допустим, моё восприятие было сугубо индивидуальным. Но всё же ты там присутствовал. И… полагаю, вытащил Лукаса? Ангел задумчиво покачал головой. — Всё немного не так. Лукаса вытащил ты, Пирс. — Прости, я не… — Ваши понятия о времени очень односторонни. — Но Великая Битва? Армагеддон? Все твои предостережения и пророчества? — Битва… Битва никогда не заканчивается. Один из всплесков её пришёлся на 16 ноября 2143 года. Это имело своими последствиями атаку 26 августа прошлого года — и беседу Эрика Ланге с Лукасом 6 февраля этого года, и ещё множество событий, произошедших в самых разных временных направлениях… — То есть… ты хочешь сказать… — Я хочу сказать, что, к сожалению, есть вещи, которые не дано понять смертным — и всё-таки вы удивительно хорошо можете управляться с ними. Вы действуете вслепую и сетуете на отсутствие глаз, не подозревая о том, что вас ведёт совершенно иное чувство… что глаза не нужны. — Как мне надоели загадки, — пробормотал я. — Такова жизнь, — улыбнулся Ангел и снова стал Жаровым. — Семён, — сказал я, — мне всегда было интересно, что ты чувствуешь, когда тебя вот так… накрывает? Помнишь ли ты хоть что-то? Жаров покраснел. — Боюсь, я не смогу это объяснить. Но… если я сделал что-то не то… Жаров встал с дивана. Рыжий, нелепый, не знающий, куда деть руки… — Всё в порядке. — Я снова закинул голову на спинку. — Свободны. Хлопнула дверь. Может быть, это я — сумасшедший? Сто пятьдесят лет назад меня бы точно признали сумасшедшим… а сейчас — это просто мир. Мир, который пронизывают странные волны. А все мы — человеческие приёмники… Тридцать девять лет собственной жизни, бесчисленные поколения живших до меня — и никакой ясности. Приближаемся мы к чему-то важному или наоборот, отдаляемся от этого? Перейдёт ли однажды всё наше невозможное количество в новое качество? Я немного посидел в одиночестве, полистал оставленное Нелли дело 15624 (последние сутки — стабильная волна 16), а потом направился к Лукасу. Лукас сидел на полу возле кровати, и я тоже опустился на пол, рядом с ним. — Карта помогла? — не глядя на меня, спросил Лукас первым делом. — Помогла. — Я неожиданно сообразил, что понятия не имею, куда её дел: она просто исчезла. — А… Эрик? — Фраза далась Лукасу с трудом, он прямо скривился весь, когда произносил имя. — Эрик… возвращается. Так мне сказали. — Человек-звезда? Синий? Он забрал его. — Лукас смотрел в стену напротив. — Но это ненадолго… Вы принесли новую музыку? — Лукас… — позвал я. Он, наконец, оглянулся. Наши глаза встретились. — Я… — начал Лукас. — Шшш, — я прижал палец к губам и, обняв его за плечи, привлёк к себе. Лукас доверчиво опустил голову мне на плечо. — Она больше не смотрит на меня. Почему? Она отвернулась. — Разве это плохо? — Нет. Не знаю. Наверное. — В задумчивости он дёргал себя за нижнюю губу. — Но это… как снова потерять кого-то, кого ты почти любил. Для этого есть особое слово? — Может быть. Я думал об Эрике. — Ну, теперь к новостям. Ты остаёшься на карантине ещё четыре недели. Сейчас твоя волна — вполне приемлемая, 16, — это очень неплохо. Потому что… — Скажите, мистер Грей, — перебил меня Лукас. — Вы поняли, что произошло? Тогда, в прошлом году? И два дня назад? Вы можете это объяснить? — Нет. Я это объяснить не могу. — То есть… вы действуете вслепую? — Можно сказать и так. — Я вспомнил разговор с Небожителем. — Но иногда глаза не нужны. Лукас обернулся на меня и посмотрел так, будто видел впервые.