Daddy's little rose

POV Gwen Неимоверное счастье для матери, если она чувствует, что её дочь может доверить ей все и рассказать обо всем; просто подойти и, присев рядом, тихо шепнуть: «Мамочка, я хочу с тобой кое-о-чем поговорить.» Доверие ребёнка — наверное, главная родительская заслуга и даже повод для гордости, ведь это стоит неимоверных усилий и, главное, правильного — корректного — воспитания. Вот только жаль, что мне никогда не удастся понять, каково это — испытывать подобную прелесть материнства. Сегодня, едва только пересекши порог собственного дома, я, прежде пребывая в прекрасном настроении и желании расцеловать всех и вся, имела счастье сразу же подняться в комнату Эстер, дабы наконец увидеть покинувшего меня ранним утром дитя. Стоило мне сделать пару предварительных стуков прежде, чем открыть дверь, за стеной раздалось недовольное, едва слышимое, бурчание, которое я расценила за вполне дружелюбное «войдите». Но, ох, как же ошибочны оказались мои предположения. Стоило мне показаться в проеме, бесформенная масса на кровати зашевелилась, и из-под кучи одеял, пледов и нестираной одежды показалось хмурое заплаканное создание с взъерошенным вороньим гнездом на голове. — Я же сказала, что сплю, — охрипший и не такой бойкий, как прежде, голос заставил моё сердце сжаться от того, насколько непривычно даже для меня самой выглядела моя дочь. Оторвавшись от пола, я сделала пару неуверенных шагов и, ещё раз скромно обведя взглядом внешний вид Эстери, присела на кровать рядом с ней, но она быстро поспешила завернуться в одеяла вновь и отползти к своей подушке. — Прости, я не расслышала, — моя рука потянулась к её едва выглядывающей ладони и осторожно сжала её. Эст не стала одергивать меня и с нескрываемым равнодушием продолжила пялиться в потолок, чтобы удержать наворачивающиеся на глаза слезы. — Как мама, я могу узнать, что у тебя произошло? Как и ожидалось, в ответ я получила лишь вялый отрицательный кивок и глухое молчание, которым так щедро одаривала меня Эст после любого заданного мною вопроса. Я никогда не удосуживалась чести быть вовлечённой в подробности её жизни — о личной я даже зарекаться не буду — и меня всегда обходила стороной любая проблема, связанная с Эстер. В пять и десять лет ты ещё можешь уследить за своим ребёнком и тем, что он вытворяет втайне от тебя и в какие казусы ввязывается, потому что не составит труда разгадать не обезображенные взрослой пошлостью детские замыслы. Но вот в более старшем возрасте все эти, казалось, безобидные шалости принимают совершенно иной подтекст и плюс ко всему начинают тщательно скрываться от взрослых, что хоть и вполне логично, но слишком рискованно. — Эстер, я понимаю, что, возможно, пытаюсь влезть не в своё дело, — говоря это, мне самой становится не по себе от того, как отчужденно звучат мои слова по отношению к, казалось, самому близкому и родному человеку, — но, может, ты мне все-таки расскажешь, что заставило тебя сегодня спрятаться от всего мира под этой кучей одеял? — Мир, — она втянула носом воздух, мужественно удержав в себе рвущийся наружу всхлип, — тебе необязательно знать обо всем, правда. Её голос стал несколько живее, собственно, как и всегда, когда она собиралась отмазаться или красиво увернуться от моих допросов. — Ты знаешь, что нет ничего плохого в том, что ты поделишься со мной своей проблемой. — Мам, — и снова её тон сделался ниже, — я непременно поделюсь с тобой. Но только после того, как решу их. Эстер сильнее сжала мою руку в своей, обвив пальчиками мою ладонь, и вполне убедительно улыбнулась, вновь собираясь окунуться в беспросветную тьму подушек. — Но справиться с чем-то вместе намного проще, чем в одиночку, — наблюдая за тем, как аккуратно и незаметно она вновь натягивает на себя плед и прикладывается к матрасу, я не могла упустить последнего момента, чтобы хоть немного исправить её неряшливый вид. — Иди сюда, — я подобралась ближе к ней и все-таки успела перехватить её по пути в бездну сна и депрессии. Уложив её на свои колени, я запустила пальцы в темную чернь густых волос и принялась осторожно распутывать мудреные хитросплетения. Все это время Эстер даже не думала противиться, а наоборот покорно устроилась на моих ногах, время от времени вздрагивая от излишне резких движений. Пока я перебирала в своих руках её непослушные локоны, она тихо, словно мышонок, посапывала, прижавшись горячей щекой к моей коже, и теребила какую-то ниточку на юбке. — Даже не вздумай, — едва почувствовав, как я начинаю сплетать её волосы в косу, она обернулась ко мне, обхватив ладошкой хвост. Я знала, что она не любит подобные прически, но ничего не могла поделать с желанием привести свою дочь в опрятное состояние. Мне больно каждое утро смотреть, как Эстер с пушащимся гнездовьем на голове и в растянутом до коленок свитере идёт в школу, неряшливо запрокинув сумку на плечо, но я ничего не могу сотворить с этим. Все мои попытки сделать из неё леди или хотя бы что-то вроде того оканчивались хлопком входной двери и фразой: «Мама, оставь меня в покое хотя бы здесь.» И чтобы окончательно не испортить отношения, мне действительно пришлось приспустить свои нападки в этом самом «хотя бы здесь». Но кто бы знал, с каким трудом мне это даётся. — У тебя телефон, — приподнявшись, а потом снова припав ухом к карману моей юбки, Эстер указала на мобильник, еле слышный звон которого только сейчас донесся до моего слуха. Я в спешке потянулась к нему, неохотно отпустив от себя Эст, которая, не теряя времени, уползла от меня, но на сей раз, к счастью, из кровати. Надеюсь, что моё появление хоть как-то оживило её мрачную одинокую обстановку. Увидев на засветившемся экране все то же имя, которого в последнее время в моей жизни стало слишком много, я не решилась завязывать разговор в детской спальне и осторожно вышла за дверь, прикрыв её. — Я вас слушаю, — ещё раз обернувшись назад, дабы убедиться в том, что Эстер все ещё в комнате, я двинулась в гостиную. — Рад, что вы не сбросили мой звонок, — голос в трубке был по обычанию приглушенным и без единого намёка на чувственность, — вы можете уделить мне минуту? — Думаю, да. Я присела на кресло, напряжённо ожидая следующих слов и украдкой посматривая на проем. — Я не знаю, на самом деле, захотите ли вы ещё раз встретиться со мной после нашего недавнего разговора, но, думаю, нам есть, о чем поговорить. Я не привык повышать голос на женщину и ещё раз прошу у вас за это прощения, — динамики трубки притихли, а для меня эта пауза казалась вечностью, так как возбужденный рассудок уже с жадностью жаждал большего, — вы, возможно, посмеетесь и вновь назовёте меня глупым мальчишкой, но, миссис Оллфорд, я не могу сносить все это так. Я не считаю, что наши с вами отношения достойны молчания. И последняя встреча тоже. Я не могу оставить все так, как есть. Его искренность не позволяла мне ответить ему так, как приходилось делать это обычно. Я, честно, даже не знаю, как правильней будет среагировать на сказанное. Мне никогда не приходилось думать над тем — слушать своё сердце или разум — я всегда отдавала предпочтение второму, но сейчас я яро металась от одного к другому. Я не могла сказать ему о том, что меня гложут те же мысли, но и сухое отрицание тоже будет неверным. Это был тот момент, когда я запуталась сама в себе, не доверяя ни единому собственному решению. — Я буду ждать сколько потребуется, но надеюсь, ваш телефон не разрядится прежде, чем вы скажете мне хоть что-нибудь, — мистер Стайлс вновь заговорил, последней репликой заставляя вернуться дар речи. — Я солидарна с вами насчёт вышесказанного, — мой голос предательски задрожал, и и без того вялые фразы выходили с ещё большей неуверенностью. — Возможно, нам и вправду необходимо несколько иначе принять общество и мнение друг друга. — Я не решусь на очередной конфликт в пределах вашей кухни, поэтому предлагаю сменить привычное место нашей беседы, — он негромко засмеялся, от чего и на моем лице проскользнула улыбка, — мне хоть и довелось знать вас не так долго, как хотелось бы, но я все равно успел понять, что вам не претит моё привычное поведение. Могу уверенно пообещать, что не допущу прежних ошибок. Неужели этот человек не может быть немного проще? — Вы будете свободны завтра после шести? — Да, — услышав шорох позади себя, я с нескрываемым волнением обернулась назад и встретилась растерянным взглядом с Эстер, забивающей рот лежащими в тарелке крекерами. — Меня здесь нет, — она подняла руки кверху и, сделав невинное личико, неторопливо потопала в кухню, с силой перебарывая своё любопытство. — Вы могли сказать, если находитесь рядом с дочерью. Мне не составило бы труда набрать вам позже, — мужчина виновато отвлёкся от прежней темы, но я вовремя успела вернуть его настрой в прежнее русло. — Все в порядке, не беспокойтесь. Это восьмое чудо света всегда там, где его вовсе не ожидаешь увидеть. В трубке в очередной раз раздался хриплый смех, на сей раз более живой и настоящий, и только оправившись от внеплановой разрядки, он продолжил вновь: — Спасибо, что уделили мне время, Гвэн. Если вы не измените своего решения, то я буду ждать вас завтра в шесть. Мне действительно приятно было слышать вас вновь, — казалось, что на последнем слове его губы растянулись в той самой улыбке, которой он проводил меня в авто, укрывая своим пиджаком. Я прекрасно помню, как мягко звучал его голос с размеренным йоркширским акцентом, когда лицо невольно поддалось эмоциям. Это было то же самое. — Взаимно, мистер Стайлс, — я выждала некоторе время в надежде, что он первым положит трубку, но, как оказалось, вновь пришлось делать все самой и перенимать в свои руки лавр мнимого невежества. Перекатывая телефон в руках, я все так же сидела на прежнем месте и бездумно пялилась на узор настенной фрески. Мне, если можно так выразиться, ещё не удалось прийти в чувства после этого разговора. Его проникновенная речь не тронула меня столько, сколько сам звонок. Где-то в глубине души какая-то часть меня ликовала и подпрыгивала, хлопая в ладоши от радости, но вот наяву это выглядело несколько иначе. Да и как бы мне не хотелось по-настоящему признаться самой себе, что я действительно обрадовалась его звонку, моё эго никогда не позволило бы допустить этого. Я не привыкла подпускать к себе чувства, так же, как и не привыкла к мужскому вниманию. Эстер свято верит в то, что её мама хорошо проводит вечера в компании новых ухажёров, в то время как последним мужчиной, которого я целовала, был никто иной, как Роберт. Она считает, что у меня не было любви к нему, но это вовсе не так. Я любила его до боли в подреберье и любила, словно в первый раз. Но вот только не все было так прекрасно и однозначно, как казалось. Его участившиеся одобряющие взгляды в сторону других женщин вскоре сменились задержками на работе и прочим. Любовь остаётся любовью, несомненно, если чувства истинны, но все-таки измены могут обернуть все то, что испытывал к человеку, вспять. Я не могу сказать плохих вещей в его сторону, поэтому не скажу ничего. Я сама до сих пор задаюсь вопросом, а действительно ли у меня была любовь. Может это просто была влюбленность, юношеская и глупая, но преисполненная всеми ошибками и их прелестями? Восемнадцать лет жизни я провела с ним рядом, но только половину из этого времени я чувствовала то, что он близко. Эстер необязательно знать, что иногда моя подушка тоже становится влажной, а лежащая в выдвижном ящике фоторамка покойного мужа находится крепко прижатой влажными руками к моей груди. Я не могу удержать слез, вспоминая счастливую молодость и улыбку юного Роба, его полуночные признания и робкие поцелуи в кромешной темноте моей спальни. Больно вновь вспоминать его яркие живые глаза, когда он узнал о моей беременности, когда впервые взял на руки Эстери, когда услышал её плач и биение маленького сердца. Он любил свою дочь так, как полюбит своего ребёнка не каждая мать, и Эст прекрасно чувствовала это. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зареветь навзрыд, слушая ее упреки в моей чёрствости. Она так мало знает. Она даже не догадывается, что я потеряла её отца задолго до того, как его настигла смерть. Я не хочу сказать ничего и никогда не стану оправдываться — уж лучше казаться тем, кем тебя хотят видеть другие, но я никогда не обнажу душу снова. Это больно. Большую боль приносят те, кого любишь до потери пульса. Я прекрасно знаю, что чувства Эстер ко мне не так искренны и желанны, как полагается дочерним, и знаю, что она едва сносит моё общество, но я сама тому виной. Мне не стоило отпускать её от себя, когда она, сама того не понимая, нуждалась в матери. Отцовская любовь поглотила её полностью, и сейчас ей этого недостаёт, как воздуха. Она уже задыхается, живя лишь остатками того, что когда чувствовала наяву, и я не знаю, как ей помочь и чем восполнить утрату. Я не должна опускать руки, но я не могу. Хочется просто спросить: «как?» Когда я слышу её тихие всхлипывания по ночам, которые едва слышимы за стеной моей спальни, у меня самой катятся из глаз слезы, особенно когда наутро находишь её спящей в плетёном кресле с кофтой Роберта и тетрадкой его собственных стихотворений, которые он зачитывал ей при жизни. Она сильная девочка, и я вижу, как каждый день она борется с тем, чтобы преодолеть своё нежелание видеть кого-либо, и выходит из комнаты. Она никогда не полюбит меня так, как любит его. Но я этого и не прошу. Хочу, лишь чтобы её сердце вновь обрело прежнюю радость. Пусть и в лице Харпер или другого человека. Роберт на протяжении многих лет дарил ей счастье и в одночасье сделал самой несчастной. Я не стану стоять поперёк её жизни и снова кидаться к мистеру Стайлсу с жгучими обвинениями. Он был прав, когда говорил насчёт того, что главная ценность — семья, где люди любят друг друга. И я никогда не захочу для своей дочери того, с чем живу сейчас сама. Если Харпер даёт Эстер то, чего ей так не хватает, то так тому и быть. Я всю жизнь жила по правилам и делала все по чужой указке, но к чему это привело? Для счастья иногда нужно поступиться принципами: невозможно всегда получать то, чего хочешь, не отдавая ничего взамен. С трудом поднявшись с кресла, ещё будучи не готовой к возобновлению настоящего после настигнувших мыслей, я отложила телефон на столик и, поправив поднявшуюся юбку, прошла снова к комнате дочери. Дверь была как никогда открыта, а в самой спальне царил полный хаос, над которым витало огромное облако пыли, хорошо виднеющееся на солнце. — Ну-ка, расступись, — громкий деловитый возглас, раздавшийся за моей спиной, заставил меня шелохнуться и сделать пару шагов в сторону. С полным воды ведром, в котором пенилась губка, и шваброй подмышкой Эстер размашисто прошагала в центр спальни и поставила все свое «оборудование» на пол. — Начнём решать проблемы с самого начала. И полная ненужного хлама и мамы комната явно тому помеха, поэтому, миссис, попрошу вас покинуть склеп моей юности и ожидать моего фееричного возвращения часика так через два. Двинувшись ко мне, устрашающе оттянув края резиновых перчаток, Эстер вывела меня за руку за порог её комнаты и, помахав ручкой, прикрыла дверь. Мне же оставалось лишь стоять напротив и в очередной раз удивляться тому, насколько странным для меня становится происходящее.