Rootless

      Намеренно не спеша, Арамис ехал по дороге в сторону домушки, где недавно произошла схватка. Мотивов было много, а оправданий невозвращению вовремя к попойке с Портосом и д'Артаньяном достаточно. Да и Мадлен не дала бы возлюбленному надолго себя покинуть. Смысла бежать куда-то не было, как не было и желания. Промолвив пару слов о том, что он обронил платок от одной дамы и золотую цепочку, которую должен был ей вернуть, можно было рассчитывать на спокойное отношения Атоса. Но, по сути, размышления о путях побега, устроенного таким образом, удручали аббата. На душе становилось тяжело и неспокойно с каждым лье на пути к ангару.       Спешившись, Арамис поднял глаза на здание, отмечая, что в нем никого нет. Была надежда, что хозяева, в страхе перед случившимся, вернутся сюда не раньше, чем к следующему утру. Тишина была плотной, напрягающей, а на фоне неба, которое заволакивала черная туча, казалась и вовсе зловещей. Мужчина вздохнул, положив ладонь на эфес, и подошел к дверям, осторожно заглядывая внутрь и замирая. Мушкетер и раньше не имел привычки возвращаться на места дуэлей или стычек, ведь, насколько бы не был кровожаден и зол солдат, осознание того, что он убивал человека, порой сводило с ума. Либо делало из него ополоумевшего. Или алкоголика. Справиться с этим было невероятно сложно, и потому пили. Много, перед боем, после, лишь бы глаза во сне заволакивали не пятна крови, а ласковый туман бездумья.       Пахло смрадом и железом. Шумно втянув носом свежий воздух, Арамис прошел к середине площадки, переступая через обломки досок, через тело гвардейца, которого пообещал себе потом отмолить, и остановился перед головой лежащего навзничь англичанина. Убеждая себя в том, что вернулся проверить, все ли осталось на своих местах, и померла ли все же ехидна, наставляя себя внутренним диалогом на то, что никому он не нужен будет на отпевание, аббат подавился тихим шепотком совести, которую в последнее время отвергал. - …Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra tuo Filio nos reconsilia,tuo Filio nos commenda, tuo Filio nos repraesenta*.. – сложив ладони вместе, Рене шептал первое, что вспомнилось. Прикрыв глаза, он продолжил, стараясь вычитывать четче и спокойнее. Получалось не очень – дрожали руки, и судорогой сводило пальцы, а в сознании бродила мысль о собственной вине перед мальчиком, которого именно он с друзьями выбросил на улицу много лет назад, лишая возможности стать достойным гражданином. Молитвами искупить такой поступок казалось невозможным.       С грохотом обрушился на здание ливень, маршем затопав по крыше и прорываясь в щели и дыры от выстрелов. Мушкетер вздрогнул, распахнув глаза, и сощурился от того, насколько ярко сверкнула совсем близко молния, освещая потемневший ангар. Ветер ворвался, распахнув двери и дрожащие окна, занося с собой свежесть и холод, которыми обдало задержавшегося героя, принуждая обхватить себя руками. Послышалось ржание лошади, забившейся под козырек. Она жалобно поглядывала на двери, надеясь быть отвязанной и впущенной в убежище. Рене с ужасом понял, что ему придется остаться здесь до конца бури, наедине с мертвецами и собственными терзаниями. Делая усилие, мужчина шагнул назад, выходя из этой цепочки, между двумя звеньями которой его замкнуло, немного приходя в себя и как можно скорее лишая лошадь пут, не дающих ей проникнуть в жилище. Конь успешно выбирает себе сухой угол, тихонько начиная пожевывать сено и иногда подергивая ушами, но успокоившись. А Арамис присаживается у лестницы, укутавшись в плащ и закидывает голову, смотря на створку качающегося окошка.       Вода заливала пол и образовывала лужи все больше и больше, где-то чернея, а где-то набираясь остатками крови, расцветая в бордовый. Всплески синих искр снаружи сменялись темнотой, в которой тени, секунду назад обретшие четкие линии, возвращались к бесформенности, растекаясь по стенам и полу. Гром уходил на север, а вода все набиралась в протоптанных кусках деревянного пола. Снова в пространстве образовывалась пустота. Визуально дождь силы не убавил, но издаваемый им шум стал привычным фоном, ритмичным и повторяющимся, топящим все вещественное в омуте сочной, природной бодрости.       Потерявшись в полудреме, мужчина, сползший сапогами в лужу, выпрямился, когда музыку ветра и воды прервал слабый, кашляющий хрип. Короткий и похожий на сон коня, если бы тот не бодрствовал все это время, так же насторожившись и подняв голову в направлении, откуда пришел звук. Арамис, взявшись за эфес, встал, делая несколько тихих шагов в ту же сторону. Кашель повторился, заходясь и булькая, длительно потухая в колебаниях воды. - Вот черт бы тебя побрал! – мужчина вскрикнул, бросившись к луже, в которой утопало лицо Мордаунта, поднял его за плечи и со всей силы стукнул кулаком между лопаток. Ответом ему был вялый сип, но из рта англичанина вылилось некоторое количество жидкой кровавой грязи. В то, что Джон дышал, верить не приходилось – полсуток были позади, ранение в грудь было не единичным. Все, что было понятно ошарашенному аббату, аккуратно оттаскивающему тело к соломе – Мордаунта спасло то, что он лежал лицом вниз и кровь вышла наружу, а не оказалась в туловище. Казалось именно так. Ровно как и то, что оставь д'Артаньян в нем лезвие – признаки жизни мужчина подал бы раньше.       На чердаке дома нашлись тряпки, постельное белье и пара вещей из одежды. Выпав из рационального звена и логики, аббат действовал по наитию и слабым воспоминаниям из книг, несших хоть какие-нибудь медицинские знания. Так Джон оказался наспех перевязан, переодет и напоен: воду пришлось вливать в него, перегнув в другую сторону от ранения так, чтобы лишняя жидкость не оказалась в легких снова. Мужчина уложил англичанина грудью на сваленное в кучу тряпье, оставляя плечи наклоненными и надеясь, что дождь закончится вовремя.