Инсбрукская волчица. Книга первая

Вскоре случилось и то, о чём ещё не раз упоминал следователь на допросе — тот роковой день, когда математик фактически предсказал моё будущее. Наверное, сам бы Нострадамус перекосился от зависти, узнав, как сбылись слова Бекермайера о том, что мне «прямая дорога в тюрьму». Нет, он не был пророком, просто его опыта общения с проблемными ученицами и собственной проницательности хватило с головой, чтобы предугадать всю мою незавидную судьбу. На этот раз «виновником торжества» выступила Сара. Как и в случае с Эстер, история ударила не по ней, а по мне. Не могу сказать, что я была слишком сильно внушаема, или была бесхарактерной. Но постоянно как-то так получалось, что одноклассницы подставляли меня, устраивали моими руками пакости, а отвечать за всё приходилось мне. В первом классе Мила Гранчар убедила меня в том, что мой отец изменяет матери, потом по вине Эстер Келлер я обидела добрую Ингу, теперь вот Сара… Интересно, что после моего первого посещения дома Сары я не раз думала, что сама Сара очень похожа на ручную галку её брата Ненада. Так же любит блестящие вещи, так же тащит их отовсюду и складывает в укромные местечки, и, наверное, потихоньку ворует. Несколько раз я присутствовала при довольно сомнительных ситуациях. Например, во время экскурсии в ближайший монастырь, Сара стащила под носом монашки маленькую бумажную иконку Спасителя и сунула её в карман. Цена этой иконки была ничтожной. Похожие нам раздавала после экскурсии добрая матушка-настоятельница совершенно бесплатно. Я ничего никому не сказала о том, что видела. Даже самой Саре. Мне было неловко, как будто в том, что она сделала, была и моя вина. В конце ноября нашей классной даме фройляйн Гауптманн исполнялось 50 лет. Существом она была безобидным — типичная старая дева, помешанная на детях. Седеющие жидкие волосы она собирала в традиционный пучок, кроткие глаза были неопределённого водянистого цвета. Разговаривала новая классная дама почти басом, а ростом была повыше иного мужчины. Нас она называла «деточки» или «мои крошки», а мы её за глаза звали овцой. Нельзя сказать, чтобы ученицы любили её. О том, что происходит в классе на самом деле, она не имела не малейшего понятия. Представляю, как бы вытянулось её кроткое овечье лицо, если бы она узнала, что вытворяют «её крошки» тогда, когда их никто не видит. Мне порой казалось, что каторжницы ведут себя порядочнее. Но на 50 лет ей решили подарить подарок от всего класса. В нашей гимназии учились девочки разного достатка. Были такие, которых после уроков ждала у дверей лакированная повозка с личным кучером, а были и такие, которые приходили на занятия в штопаных чулках. Большинство же учениц были из семей со средним достатком. Чтобы никого не ставить в неловкое положение, было решено не устанавливать твёрдую сумму, которую мы все должны были сдавать на подарок. Каждый должен был сдать сколько сможет. Казначеем выбрали Симону. В качестве копилки она принесла из дому большую железную банку из-под халвы. Банка была тёмно-синяя, по изображённому на ней ночному небу были разбросаны золотистые звёзды. И у банки был маленький ключик. Разумеется, замочек был, скорее, игрушечный, но то, что у нашей «кассы» есть ключ, всем очень нравилось. За неделю до дня рождения фройляйн Гауптманн, Симона перед началом занятий пошла по рядам с копилкой. Каждый жертвовал, сколько мог. Я тоже отдала Симоне монетку, как и остальные. Наконец, когда дошла очередь до Сары, та развела руками: — Извини, подруга, но у меня туго с денежками. — Что, совсем нет? — участливо спросила Симона. — Ну… — глазки Сары забегали, а она, покопавшись для виду в своём кошельке, извлекла оттуда драненький геллер. — Это всё, что могу, честно. — Ничего страшного, Сара, в конце концов, ты тоже поучаствовала в складчине. — В лучшие времена дам больше, — напомнила хорватка, отдавая монетку. Вот ведь лиса! Буквально этим утром я видела, как она перебирала монетки в своём кошельке, а ведь там были деньги достоинством куда большим, чем этот дрянной пятак. Похоже, Манджукич не жалует новый класс, и стремится дистанцироваться от него, предпочитая ограничить круг общения мной и Милой, изредка — Эстер и Симоной, которые ей интересны разве что как источник мелких услуг. Некоторые учителя уже называли нас троих «волчата», и похоже, были недалеки от истины — мы действительно фактически игнорировали остальных, а в Саре я нашла родственную душу, только в отличие от меня она всегда давала своим обидчикам жёсткий отпор. Так прошло ещё два дня. В школе шла большая перемена. Часть моих одноклассниц, которые жили рядом с гимназией, ушли обедать домой. Большинство же собрались в кондительской неподалёку. Я же медленно жевала принесённые из дома бутерброды в коридоре. Внезапно я услышала в классе странную возню. Мила что-то кричала на родном языке, однако, заметив меня, притихла. Я не понимала по-хорватски ни слова, однако интонации, с которыми произносили эти слова подруги, свидетельствовали, что Манджукич замыслила что-то тёмное. — Всё хорошо? — поинтересовалась я, заглянув в класс. — Как никогда, — усмехнулась Сара. — Слушай, стоит вот тут копилка… Ну, нельзя же вот так легкомысленно оставлять деньги у всех на виду… Тем более, — она встряхнула довольно тяжёлую копилку, — столь приличную сумму. Вот это да! Она решила устроить кражу! Если нас поймают за руку, не отвертимся. До сих пор все мелкие кражи сходили Саре с рук, но в этот раз всё может всплыть. Но Сара сказала совсем не то, что я ожидала от неё услышать: — Надо проучить Симону, — хитро произнесла она, — чтобы не бросала общие денежки без присмотра. Ведь если бы в класс, вместо нас, пришёл вор, наша Овца осталась бы без подарка. Давайте сейчас спрячем копилку, а потом, когда все начнут искать, отдадим, и скажем, чтобы её больше не бросали. — Да, надо так сделать, — важно поддержала подругу Мила, — деньги нельзя так оставлять. — Но куда мы её спрячем, — с сомнением спросила я, обводя взглядом классную комнату, — может быть, в шкаф? Шкаф, в котором меня когда-то заперли, был набит различными учебными плакатами, картами, сломанными указками и другими школьными предметами. — В шкаф нельзя, — задумчиво сказала Сара, поднимая на вытянутой руке копилку, как будто взвешивая её, — Инга обязательно полезет туда во время урока за мелом или ещё за чем-нибудь. — А давайте просто Симоне в парту положим, — предложила я, — она войдёт, увидит, что копилки нет, перепугается, а потом найдёт её в парте. Смешно будет. Сара и Мила посмотрели на меня, как на неразумного ребёнка и даже не потрудились отвечать на такое предложение. — Куда же, куда же, куда же… — бормотала Сара, оглядывая класс. В это время в коридоре раздались голоса наших одноклассниц, возвращающихся после обеда. — А вот куда! — торжествующе воскликнула Сара и быстро сунула копилку в полотняный мешочек, в котором я принесла в гимназию бутерброды. — Что ты делаешь?! — яростно зашептала я, пытаясь спихнуть мешочек на ту половину парты, которая принадлежала Саре. — Тихо, заметят! Сиди спокойно, сейчас будет цирк, — невозмутимо заметила она. Симона даже не сразу заметила, что копилки нет. Она быстро стала доставать тетрадь и учебник немецкого языка, нужные для следующего урока. В класс вошла Ингрид. Урок начался. Я сидела, как на иголках. Внезапно Симона подняла руку: — Можно выйти? — Да, пожалуйста, — ответила Инга, и спросила обеспокоенно: — ты хорошо себя чувствуешь? — Да-да, — пробормотала бледная, перепуганная Симона, — мне просто надо выйти. — Может быть, послать кого-то из девочек, чтобы тебя проводили? — предложила учительница. — Нет, — очень твёрдо, ответила Симона и выбежала из класса. Вернулась она минут через двадцать, и не глядя ни на кого, села на своё место. — Всё в порядке? — поинтересовалась Инга. — Да, — ответила Симона, опустив глаза. После урока, едва только за Ингой закрылась дверь, Симона подбежала к двери и прокричала: — Девочки, внимание! У меня кто-то стащил копилку с деньгами на подарок. — Как стащили? Кто стащил? — раздались отовсюду голоса. Одноклассницы перестали раскладывать на партах швейные наборы и ножницы, необходимые для следующего урока домоводства и уставились на Симону. — Она стояла вот здесь, — показывала Симона, почти плача, мы ушли на обед, а когда вернулись, то вот… нет… — Ты, наверное, забрала копилку с собой в кафе и там забыла — предположила Тильда фон Штауфенберг. — Я тоже так подумала, — убитым голосом сказала Симона, — я отпросилась у Инги для того, чтобы сбегать в кафе и проверить, не находили ли там банку. Но там тоже ничего нет… — Нет, ты не брала банку с собой, — зашумели некоторые девочки. — Брала, брала, ты несла её с собой, — к моему удивлению, утверждали другие. Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор. — Пора признаваться, — прошептала я в ухо Саре. — Подожди, — отмахнулась она, — не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе. Но в это время кто-то спросил: — А кто у нас оставался в классе? — Я обедаю всегда дома, — сообщила Тильда. — И я… — И я… — раздались голоса ещё двух или трёх девочек. — Оставались блохастые! — провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, — и она заглянула в парту к Миле. — Ты с ума сошла, — крикнула Сара, — она всё время была со мной, нет у неё ничего! В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать. На свет была тут же извлечена злополучная копилка. — Я не воровала! — закричала я, — мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра. — Так мы тебе и поверили! — закричала Хильда Майер, — мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась! — Это неправда! Я никогда ничего не воровала! — А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году? — Это не был её жених! И вообще… — Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила! В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски. Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники. Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь до меня. — Прекратите немедленно! — кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич. Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто. — Двери, двери держите, а то убежит! — кричала Ирма Нойманн. Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас. Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить. В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам. — Не подходи! — крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно — Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне. Я даже не сразу сообразила, что произошло и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим. — Ирма, — с нервным смешком подозвала я. — Иди-ка сюда… Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик. — Что за шум? — поинтересовался он, поправляя очки, однако увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился: — Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно. Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями. Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик. — Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если… — Вы меня вообще слушаете?! — спрашивал Бекермайер. — У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться… Домой мы попали, когда было уже совсем темно. По дороге никто из нас троих не проронил ни слова. Родители были слишком потрясены случившимся, а я слишком устала. Дома отец с порога так налетел на прислугу, которая всего лишь спросила, подавать ли обед, что я поняла: сегодня мне покоя не будет и дома. Видимо, в разговоре с начальницей гимназии всплыли все мои прегрешения за последние годы — прогулы, ссоры, драки, плохая успеваемость практически по всем предметам. — И мало мне всего этого, так ещё и воровство! — гремел голос отца на весь дом, — разве ты в чём-то нуждаешься? Разве я не даю тебе карманных денег? Тебе надо было так опозорить нашу семью! — Я не брала эти деньги, — попыталась я оправдаться. — Ты хочешь сказать, что все в гимназии лгут? Все учителя, начальница, а ты говоришь правду? Каким же образом общие деньги оказались в твоих вещах? Я начала подробно объяснять, как всё было, но потом вдруг остановилась. Я вдруг почувствовала, чтобы я ни сказала, чтобы ни сделала, мне всё равно не поверят. Я неожиданно испытала жгучее отвращение ко всем в мире словам. Слова — только бледные тени реальности, они не отражают ничего, каждый их понимает по-своему, и чаще всего, неправильно. Вспомнился Зепп из лавки антикварного оружия: — Тебе, наверное, кажется, что я, как все взрослые, ничего не понимаю. Да, все взрослые действительно ничего не понимают. Они и не хотят понять. Их единственное желание состоит в том, чтобы никто и ничто не волновало устоявшегося болота их привычного мира. А когда такое волнение начинается, они бросаются истерически обвинять вовсе не того, кто действительно виноват, а того, кто находится ближе. — Я хочу спать, — сказала я, прервав свой рассказ. — Она неисправима! — ахнула мать, — мы воспитали чудовище! Тебе что, вообще ни капельки не стыдно? Ты сможешь сейчас спать? Тебя не волнует здоровье несчастной девочки, которую ты поранила? Тебя не волнует то, что завтра скажут сослуживцы твоему отцу? Ведь слухи о том, что ты натворила, наверняка, уже разошлись по городу. Да, я это знала. Город наш был небольшим. Новостей в нём было не так уж много, а у многих сослуживцев отца дочери учились в гимназии. Наверняка сейчас не в одной семье рассказывают, представляя в лицах, за ужином о моём ужасном поступке. — Меня предупредили, — жёстко сообщил отец, — ещё одно нарушение дисциплины, и ты будешь отчислена из гимназии с волчьим билетом. Ты знаешь, что это такое? — Знаю, — устало произнесла я, — это значит, я никогда больше не смогу поступить ни в какую другую гимназию. Не больно-то и хотелось. — Марш в свою комнату! — не выдержал отец и затопал ногами. Ночью у меня начался жар. Я провалялась в горячке целую неделю. Доктор, приглашенный на следующий день, не нашел следов простуды и заявил, что болезнь была, скорей всего, следствием потрясения. Не таким уж бессовестным чудовищем была я в свои четырнадцать. Ничего, с Сары я обязательно спрошу. Возможно, её же перво-наперво и «разыграю».