Горечь

— Ужас! Мой друг неодобрительно покосился на покупателей из отдела напротив. Я же не заметил ничего пугающего, наоборот: молодая женщина выглядела хорошо. Счастливой. Как и ее муж. Как дочь. Малышка с огромным красным бантом в прическе весело говорила что-то на диалекте земного, с которым я не был знаком, пока ее отец с улыбкой помогал ощутимо беременной маме девочки примерить шубу. Я вздохнул, выбирая очередной ботинок. — И что тебя сейчас возмущает? Фос подавился воздухом. Едва сдержался, но коробки с обувью все-таки бросать в меня или на пол не стал. Разумеется, мне это показалось, да и светильники что «Варелли», где он трудился последнее время, что салона мехов «Базель» [1] с той счастливой молодой семьей работали так, что выхватывали любое движение и даже намек на его подобие слишком явно, хотя… Нет. Дело в моей голове. Показалось. Обман зрения. Не мог ведь мой друг сверкнуть глазами так, ну… Словно вот-вот и принялся бы метать ими молнии? — Он еще спрашивает! Я отобрал у него второй ботинок. Точнее, он позволил мне это сделать: до сих пор сил у меня было не так уж много, хотя я старательно работал над укреплением своей мускулатуры каждый день. И не то чтобы мне была необходимая новая пара обуви (а еще — костюм и прочее, я начал кивать, делая вид, что всё еще слушал его, когда Фос что-то сказал о ящике носков и очередной рубашке), только настырным вроде одного из моих друзей легче уступить, чем попытаться доказать, что и после аварии с последовавшей за нею комой я вполне мог жить дальше без обновления гардероба. Мода никогда меня особо не волновала, а все мои вещи пятилетней давности были достаточно хорошего качества, чтобы их можно было носить и дальше, не вызывая у прохожих ассоциаций с бездомным оборванцем, увидь они меня в общественном месте, если вдруг отчего-то вашему покорному слуге вздумается пойти туда, предварительно надев что-то из уже купленного не без дружеского участия. До аварии. — Чем тебя не устраивает эта семья? Фос разве зубами не скрипнул. Удивительно. Раньше я предполагал, что такая реакция характерна только для некоторых персонажей из комедийных фильмов, снятых на Земле не один век назад, а не для обычных разумных. — Да ты сам посмотри! У матери семейства по моде позапрошлого сезона перфорация ткани верхней части декольте, и еще она зачем-то носит сиреневые колготки с этим своим маленьким черным платьем. Кошмар! А муж? Допотопный фасон «зут», федору нацепил, синий галстук, ремень с желтой пряжкой в стиле милитари, сорочку непонятного кроя где-то откопал! А брюки у него какие?! Я уж молчу, во что эти чучела дочь нарядили! Такая лента не подходит к… Я снова принялся кивать ему. Шнуровка не хотела сдаваться, но упорство должно было мне помочь. Обязано. Когда пришлось чуть ли не заново учиться завязывать простейшие узлы и произносить короткие фразы, поначалу было трудно. Меня спасла поддержка друзей. Свою роль сыграли, думаю, и обрывочные воспоминания о той, чье имя вспомнить у меня по-прежнему не получалось. Никак. — Тетя Тальпа, а как вы с дядей Лаутой [2] назовете малыша? Это спросила у втихаря обруганной моим другом женщины еще одна девочка, чуть постарше ее дочери. На диалекте, который был мне знаком. Она вынырнула откуда-то из гущи художественно расставленных по салону манекенов, одетых в меха, неотличимые от настоящих, как и обещала реклама, которой Фос прожужжал мне все уши в прошлые выходные. Женщина мягко улыбнулась племяннице. — Хороший вопрос, Алого [3]. Если родится девочка, быть ей Урсой, а если мальчик… Удивительно все-таки строение мозга: я помнил научные сведения о Греции и Риме, популярные интерпретации их же культурного наследия разной степени древности не забыл тоже, читал по слогам книги о моде и стиле, потому что у моего замечательного, хотя и вредного друга не водилось других. Но имя той единственной, которая так много значила для меня, почему-то упорно, если не сказать настырно ускользало, плывя куда-то за горизонт наподобие черепахи с панцирем, украшенным драгоценными камнями. Такой она мне снилась. Реже одна. Достаточно часто — в компании, из которой отчего-то ярче остальных в память врезались медведица, лошадь, кротиха с лютней ручной работы и змей, щеголявший пуленепробиваемой чешуей. — Ангуис [4], я правда не устала за утро и отлично себя чувствую. Шнурки? Да мне стоило огромных усилий о них вспомнить, не ринуться прочь из обувного, рискуя упасть прямо на бегу! Ведь это же голос моей невесты. А имя, имя?.. — Хелона, точно? Из шубных дебрей вышла моя любовь, только не одна. Ее сопровождал тип, который абсолютно таким же образом смел хватать чужую невесту под руку в новостях. Фос прошипел что-то о женском непостоянстве, хотя я его почти не услышал. Не смог. Потому что моя замечательная, бесконечно прекрасная Хелона вдруг начала расстегивать чрезвычайно объемное в своей пушистости манто. Ее тонкие, но сильные пальчики мелькали быстро-пребыстро, разъединяя магнитные пуговицы, а кровь стучала у меня в ушах всё громче. Раз. Оказывается, у Хелоны было обручальное кольцо. Два. Тот, кто хотел меня убить, носил очень похожее. Три. Алого назвала мою невесту мамой и сказала, что ей к лицу все примеренные меха. Четыре. Хелона распахнула благополучно расстегнутое манто, чтобы его снять, и некий гад не без явного беспокойства коснулся обеими руками ее живота. Большого. Нет. Огромного! ________ 1. «Варелли» продает мужскую обувь, а «Базель» — меха в 19-й серии. В универмаге «Шиндзюку ЭмЭс». 2. Джедайта зовут Лаутой (Лютня он по-гречески), так как символ того из шитенно, Дхритараштры, который стал его прототипом, является пипа, восточный струнный щипковый музыкальный инструмент лютневого типа. 3. Мичиру стала Алого (Лошадь она по-гречески), потому что одним из священных животных греческого Посейдона, чьи черты отчасти унаследовал римский Нептун, считались как раз лошади. 4. Зойсайт стал Ангуисом (то есть Змеем, если обратиться к латыни), потому что одним из символов того из шитенно, Вирупакши, который является его прототипом, является змея.