***
Снейп был уверен, что даже Альбус с его пылким воображением не мог предвидеть, чем обернется его интрига. Блэка проклинали. Его ненавидели, поносили, разыскивали – организованно и поодиночке. Газетчики едва не визжали от восторга, получив в свои руки сенсацию, и в каждом выпуске Пророка можно было найти две, а то и три статьи, посвященные исчезновению Золотого мальчика и его крестного. Их биографию пересказывали снова и снова, каждый раз добавляя очередные «шокирующие подробности», которые становились все абсурднее. Такой ажиотаж был, не в последнюю очередь, заслугой Министерства магии, которому было чрезвычайно удобно отвлечь людей от слухов о возрождении Того-Кого-Нельзя-Называть другой драмой с участием Мальчика-Который-Выжил. Что же касается самых разыскиваемых в Британии людей, то те, похоже, скрывались в доме на Гриммо. При этом либо они сами, либо кто-то из членов Ордена под Оборотным время от времени объявлялись в разных концах страны, непременно попадаясь на глаза кому-нибудь из магов, и их свежие и довольно качественные колдографии периодически попадались на страницах газет. Из этого Снейп заключил, что такой поворот дела все же был на руку Альбусу, раз уж с его одобрения (а иначе и быть не могло) поддерживалась газетная шумиха. Северус не читал статей, кроме самого первого интервью, которое дал Альбус, и все же в очередной раз замечая на первой полосе колдографию Блэка, он с легким ужасом думал о том, насколько же силен альбусов дар убеждения. Чтобы такой напыщенный гордец, каким Бродяга был всю жизнь, добровольно позволил поливать себя дерьмом, нужно быть чертовски хорошим дипломатом. Альбус и был. И осознание этого рождало два противоречивых желания – благоразумно держаться подальше и бросить вызов старому манипулятору. И иногда второй вариант казался единственным шансом спасти свою шкуру. Впрочем, сейчас их с директором взаимоотношения отошли на второй план, а почти все время и силы отнимал Волдеморт, который медленно, но верно учился жить в своем новом теле. И Северус очень надеялся: что бы ни задумал Альбус, он поторопится. А сейчас Снейпу было необходимо его увидеть, просто чтобы напомнить себе – ничего не изменилось, война идет. И если в старом особняке Реддла-старшего (стоило заглянуть в школьные архивы, и зельевар тут же определил, чей именно дом занял его повелитель – абсолютно бесполезная в данных обстоятельствах информация) время и остановилось, порождая невозможные и причудливые явления – то ненадолго. Что там Альбус сказал через несколько дней после, как Северусу пришлось принести Обет? Волдеморт обаятелен? Не мог же он предвидеть, что у его шпиона возникнут проблемы с тем, чтобы продолжать ненавидеть своего повелителя? И дело было ни в коем случае не в обаянии – просто на фоне того Темного Лорда теперешний казался почти человечным. Директор был лучшим лекарством от иллюзий. По крайней мере, иллюзий тех, которые он не находил полезными. Впрочем, подойдет и Поттер – с такими же глазами, память о которых переворошил сегодня Волдеморт. Или хоть кто-нибудь из первого состава Ордена Феникса. Доступ в дом на площади Гриммо все еще был открыт для него, и это самую малость воодушевило. Где-то посередине узкого и извечно пыльного коридора его ноздрей коснулся аппетитный запах, на кухне что-то зашуршало, и у лестницы на второй этаж показалась Молли. Неизменно рыжая, в очередном цветастом платье – будто и не было этих четырнадцати лет. Видимо, ностальгия и тоска все же отразились на его лице, потому что женщина встревоженно спросила: – Что случилось, Северус? Что-то в школе? Или... – Все по-прежнему, Молли, – успокоил ее зельевар и прочистил горло. Он просто непозволительно расслабился, раз уж даже она может разглядеть его тревогу. Волшебница выдохнула с облегчением и улыбнулась устало, но искренне. – А я как раз собиралась уходить, – сообщила она, отряхнув рукав платья от следов муки. – Заходила передать завтрак. – Поттеру? Женщина переменилась в лице, и зельевар затруднился определить его выражение. – Нет, Северус, – проговорила она растерянно. – Гарри ведь... – Молли, что же ты держишь гостя в дверях? – раздался из кухни громкий мужской голос, обладатель которого прежде наверняка внимательно прислушивался к разговору. – Представь нас, что ли, иначе я решу, что ты меня стесняешься.Глава 10
22 марта 2017 г. в 11:22
Маленькая гостиная выглядела разоренной и полупустой. О картинах напоминали только светлые следы на бежевых стенах, а плотные бордовые шторы явно прежде закрывали другие, более высокие окна, теперь собираясь складками у пола. Зато здесь был камин, пылавший так сильно, что Северус, без мантии и с закатанными рукавами рубашки, отчаянно мечтал о глотке свежего воздуха.
Волдеморт мерз. Похоже, его тело, благодаря усилиям зельевара, тратило слишком много энергии на восстановление жизненных функций, поэтому (и, конечно, благодаря ударным дозам транквилизаторов) последние четыре дня маг провел в полудреме и кутаясь в шерстяное одеяло.
Снейп был рядом почти неотступно, хотя его присутствие мало чем помогало. И все же не то Обет, не то простая осторожность не позволяли оставить непредсказуемого пациента одного. И только одному Мерлину ведомо, как ему удавалось появляться в школе, чтобы провести уроки – Северус уж точно этого не понимал, действуя исключительно автоматически.
Зельевар быстро устал от настороженной деликатности – можно быть собранным и отстраненным, если встреча длится час; нервы могут быть натянуты до предела, силы мобилизованы, а каждая мелочь тут же анализироваться и занимать свое место в четкой и лаконичной схеме. Но такие внимательность и напряжение, пусть и помогали успешно вести жизнь двойного агента, обыкновенно стоили Северусу беспощадной головной боли и полного опустошения.
Когда же он стал проводить в обществе Волдеморта по несколько часов в день, то быстро заработал себе нервный тик, а привычные несколько глотков коньяка перед сном превратились в несколько стаканов, и ему пришлось спешно пересматривать свое отношение к магу. Зельевар все же поумерил осмотрительности, за полтора десятилетия благополучно возведенной в ранг паранойи, и философски решил, что если в какой-то момент он запамятует расшаркаться и пролепетать «мой Лорд» – то так тому и быть. Впрочем, ни одного Круциатуса он так и не заработал.
Работа занимала. И, с легкой досадой признавал зельевар, дело было не только в подстегивающей его клятве. Задача, за которую он взялся, была, казалось, непосильной – и с тем большим азартом Снейп отыскивал решение. Почти как в юности. В то время, когда на его предплечье уже появилась метка, но положение Пожирателя смерти не тяготило, а вызывало гордость и открывало множество возможностей. Тогда Волдеморт, разглядевший его талант, точно так же обеспечил его оборудованием, литературой и ингредиентами для самых смелых экспериментов.
Тягостное, изматывающее странное наваждение.
Все не начнется заново, пусть он и не может заставить себя халтурить. Ни Обет, ни кажущаяся сдержанность Темного Лорда не позволят забыть о том, что он есть на самом деле, во что он себя превратил.
И когда старый эльф настойчиво отвлекал Северуса – дергал за рукав, рискуя влезть в кипящее варево или испортить его работу – чтобы заставить съесть принесенный ужин, сухонькие ручки будто бы вырывали его из лап жадного, безумного сна. Зельевар как с похмелья смотрел на плоды своего труда и понимал, что своими руками, вероятно, подписывает смертный приговор многим и многим своим соотечественникам.
Пожалуй, если бы не туманные намеки Альбуса о том, что все идет как надо, и не благоприобретенная гибкость психики, Северус, наблюдая за очевидным прогрессом в лечении Волдеморта, пожалуй, все же решился бы нарушить Обет. Постарался бы до последнего не осознавать своего намерения навредить, выстроил бы ментальную стену и обманул бы собственный разум, на оценку которого и опирается магия клятвы, выиграл время, чтобы заменить ежедневную порцию зелья на яд, автоматически, будто бы случайно. И пусть шанс, что ему это удастся, был ничтожно мал, Снейп предпочел бы его и неминуемую смерть при любом исходе наблюдению за тем, как садист и убийца восстанавливает силы, чтобы снова погрузить мир в хаос.
Так что Северус продолжал работу, против воли получая удовольствие от решения сложнейшей загадки – как воздействовать на те системы организма, в которые ритуалу все же удалось вдохнуть жизнь, чтобы заставить его функционировать максимально правильно.
Главной победы зельевар пока не одержал, и Волдеморт все еще оставался слеп, но почти не торопил Северуса, не жаловался на неудобства, так что начинало казаться, что он свыкся со своим положением.
Мало того, маг повел себя неожиданно разумно, согласившись с необходимостью принимать обезболивающее зелье по расписанию и в строго определенных дозах, чтобы избежать привыкания, и молчал, даже когда Снейп видел, что ему приходится терпеть боль. Подобная покладистость сбивала с толку.
Две недели назад Северус закончил разрабатывать комплекс поддерживающих заклинаний, невероятно сложных и точных, филигранно переплетенных так, чтобы стимулировать работу пищеварительной системы. После нескольких неудачных опытов, он повысил их эффективность настолько, что его пациент смог регулярно питаться, пусть и придерживаясь специальной диеты.
Надо было видеть Волдеморта в тот вечер, когда он, в очередной раз подавив свою осторожность, позволил зельевару произнести над ним длинное многокомпонентное заклинание, а потом под внимательным взглядом съел небольшую порцию овощного пюре. Наверняка пресного и препаскудного на вкус.
В тот вечер Волдеморт впервые поблагодарил его, и короткое «спасибо, Северус» настолько выбило зельевара из колеи, что тот кивнул и, не спросив позволения, покинул лабораторию.
Он вспоминал Лили, десятки безликих мертвецов, пытки, и все же несколько долгих секунд был не в силах соотнести безумного, ненормально жестокого Темного Лорда и это искалеченное создание, изо всех сил стремящееся жить. Чувство ответственности, порожденное зависимостью мага от него, сыграло со Снейпом злую шутку.
Волдеморт пошевелился, вытягивая поджатые под себя ноги, и отвлек зельевара от мрачных мыслей. Тот поднялся со своего кресла, которое как магнит притянуло его, вымотанного после суток непрерывной работы, с час назад. Отложив записи, в которые ни разу не взглянул, он приблизился к магу.
Тот больше не спал и дышал ровно и размеренно. Настораживающе размеренно, будто бы считал про себя. Что-то было не в порядке. Снейп приложил два пальца к жилке на левом запястье мага, лежащем поверх одеяла.
Он больше не избегал прикосновений к своему пациенту. Слишком сильна была усталость, чтобы такие мелочи имели значение. Слишком много малоприятных процедур пришлось проделать ему за это время, чтобы простое касание могло смутить или вызвать отвращение.
Пульс был учащен, как будто Темный Лорд чувствовал боль или только пробудился от кошмара.
– Ты слишком теплый, – вдруг сообщил Волдеморт, и было неясно, была это претензия или простая констатация факта.
– Неудивительно, что вам так кажется, – спокойно заметил Снейп. – Самочувствие?
– Приемлемое, – подумав, ответил маг. – Который час?
– Половина первого ночи. Вы спали меньше двух часов.
– Я не... – начал Волдеморт, нахмурил безволосые брови, потом слабо махнул рукой, не желая разбираться в категориях забытья.
С тех пор, как он ослеп, ему и без того приходилось слишком много думать. Он почти перестал получать информацию из внешнего мира, и размышления были всем, что ему оставалось. О прошлом, о своих ошибках, роковых случайностях и продуманных интригах, слугах и врагах. Воспоминания угнетали, вились лентой Мебиуса в его горячечном сознании, он думал, на что-то решался, что-то себе обещал – а потом выныривал из мучительного полусна, забывая обо всем. И через несколько часов все начиналось сначала.
Волдеморт будто заново переживал свою жизнь, во власти странных наваждений кутаясь в одеяло и трясясь от холода. В приюте он тоже постоянно мерз – деревянные стены там пропускали сквозняки, трухлявые оконные рамы не закрывались до конца, и отогреться не получалось даже ночью, под коротким шерстяным одеялом, таким же колючим, как и то, что несколько дней назад отыскал для него домовик. Правда, боль теперь была куда ярче и осознаннее – куда там тумакам и паре переломов, которые, к изумлению туповатой приютской медсестры, срослись уже через несколько дней.
Как ни странно, слиться прошлому и настоящему в один мутный удушливый круговорот не давало присутствие Северуса. Пусть и под страхом смерти от Обета, но он заботился о его благополучии, и это досаждало и успокаивало. Волдеморту казалось, унизительная зависимость, которую он познал за несколько месяцев жизни с Петтигрю, с Северусом должна быть еще мучительнее, но, к удивлению мага, общество того могло быть почти приятным. О том, что, проводя свои дни в густой, мрачной и временами пугающей темноте, он малодушно был бы благодарен любому обществу, маг предпочитал не думать.
В моменты, когда непонятная тоска и вполне конкретная боль не мешали рассуждать рационально, Волдеморт с облегчением думал о том, что в момент слабости все же сумел обеспечить себе относительную безопасность, хотя бы в физическом плане. Потому что как бы не была сильна его магия, тело предавало, отравляло волю, а зелья, пусть и были эффективны, туманили разум. Что же касается состояния душевного? Маг, хотя и убеждал себя, что ни в коем случае не готов пожертвовать всеми амбициями и планами, чтобы снова быть живым, променять бессмертие на цельную душу, не заключенную в холодный металл и не разбросанную по Британии, подспудно понимал, что как прежде больше никогда не будет. И Волдеморт не знал, как относится к этому соображению.
Когда он только знакомился с теорией создания крестражей, душа, которая упоминалась в рукописях, представлялась ему чем-то наподобие одного из звеньев цельной натуры мага, неким сложно формулируемым, но объяснимым с научной точки зрения видом энергии – но не той переоцененной полумифической и непостижимой сущностью, которая понималась обывателями под этим словом.
Путаница в терминах, чрезмерная романтичность автора заклинания, влияние церкви, которое в те далекие времена не обходило даже чистокровных магов – можно было найти десяток объяснений подобной формулировке. Юный Волдеморт, тогда еще Том Реддл, был чрезвычайно горд тем, что не поддался иррациональному плебейскому трепету перед понятием «душа» и суровому претенционному заявлению, что убийство эту самую душу разрывает.
Кто бы мог подумать, что средневековые трактаты окажутся так близки к истине?
Волдеморт до сих пор не мог сформулировать, как это ощущалось. Все изменения происходили постепенно, и вспомнить сейчас, каким он был вначале, было довольно сложно. Каждый крестраж добавлял ему холодности и рассудительности, уверенности в собственной правоте, но, как теперь понимал маг, отнимал невыразимо больше.
Остановился ли бы он, знай заранее, чем все закончится? Сумей безрассудный недоучка, каким он был в пятнадцать, увидеть Лорда Волдеморта таким – ослепшим, тусклым големом, не имеющим сил продолжать дело своей жизни?
Иногда магу казалось, ему бы хватило рассудительности не произносить заклинание в тот, самый первый раз. Но чаще он признавал с несвойственной по отношению к самому себе объективностью, что мальчишка самонадеянно продолжил бы разрушать свою жизнь, полагая, что все равно сможет избежать последствий.
Против воли снова и снова вспоминая, Волдеморт замечал, что часть его воспоминаний кажется размытой настолько, что он не уверен в их реальности, хотя они вполне логично вписывались в картину его прошлого. Чем-то это напоминало извлечение воспоминаний для Омута Памяти, и через время маг догадался, что они стали частью крестражей.
Крестражи. Крестражи. Он уже не мог определить для себя, были ли они величайшей ошибкой, или самым удачным его решением, хотя прежде не имел привычки сомневаться ни в чем. И это было невыносимо.
– Как обстоят дела в Хогвартсе? – вдруг нарушил молчание Волдеморт.
– Что именно вы хотите знать? – напрягся Снейп.
Его пациенту, кажется, неоткуда было узнать о том, что школа, да и вся Британия стоит на ушах из-за покушения на директора и исчезновения Поттера, и зельевар не собирался пока сообщать ему об этом, намереваясь впоследствии объяснить молчание заботой о его душевном (Мерлин, какой абсурд) равновесии. Но было не похоже, что Волдеморт его проверяет. Снейп сам не знал, откуда взялась такая уверенность.
Маг не ответил, не то сам не зная, не то ожидая реакции Северуса. Тот задумался на секунду, собираясь выдать стандартный отчет о действиях Альбуса, но вместо этого зачем-то сказал:
– Пивз раз в несколько дней доводит одну из моих второкурсниц до истерики, эмоционально признаваясь ей в любви.
Ни поза, ни дыхание Волдеморта не изменились, но зельевар угадал его изумление. Давно ли он стал различать оттенки его настроения? Или дело было в том, что прежде его хладнокровие разбавляли только приступы ярости? И стоит ли ожидать очередной из них сейчас, если маг решит, что он издевается?
– И что на это сказал Кровавый Барон? – наконец отозвался Волдеморт, поежился от озноба и плотнее укутался в одеяло.
– Посчитал, что я его разыгрываю. Потом пообещал разобраться. Но тем же вечером Райс прибежала ко мне в слезах, – поморщился зельевар. – Следом за ней явился Барон. Вы знали, что когда призраки хохочут, они на время теряют человеческий облик? – Снейп, слегка выбитый из колеи, подумал, что перебарщивает с дружелюбием, и за фамильярность сейчас же последует наказание, но маг и не думал тянуться за палочкой, лежавшей на спинке софы.
Что ж… Если его повелителю паршиво настолько, что он нуждается в его болтовне, Северус станет с ним беседовать, какой бы абсурдной не казалась идея светского разговора с Темным Лордом. Все же, прежде своего возрождения маг предпочитал другие, менее безобидные способы развеять скуку.
– Мне не приходилось насмешить кого-то из них, – с иронией проговорил Волдеморт, а потом добавил задумчиво и с какой-то горечью: – Но когда они смущены или рассержены, то тоже рассеиваются.
Снейп понял, что маг снова погрузился в раздумья, и не стал озвучивать продолжение истории. А потом Волдеморт снова заговорил, и зельевар не узнал его голос.
– Ты когда-нибудь испытывал раскаяние?
Он раз за разом мысленно возвращался к тому примечанию, которому он почти не уделил внимания, когда изучал заклинание крестража. Осмыслить, как раскаяние, субъективное и эфемерное явление, может собрать душу воедино, ему не удавалось. Слишком расплывчатые формулировки, туманные и сомнительные концепции. Было ясно только одно – существовало условие, которое может свести на нет усилия по созданию крестражей. Не то просто искреннее желание мага отменить заклинание, не то сожаление о совершенных убийствах. Том не стал об этом задумываться. Просто потому, что был твердо уверен – никто в здравом рассудке не может отказаться от бессмертия. Уж точно не он.
Северус молчал и не двигался, и Волдеморт повернул к нему голову.
– Это сложный вопрос? – недоуменно поинтересовался он.
– Нет, – ровно ответил зельевар.
– Не испытывал? – с сомнением переспросил маг.
– Нет, это не сложный вопрос, – все с тем же спокойствием объяснил Снейп. – Но я его не ожидал.
– И все-таки, Северус, как обстоит дело? – Волдеморт сел ровнее. – Что заставило тебя чувствовать раскаяние? – и когда тот снова промолчал, предположил: – То пророчество, из-за которого я пришел к Поттерам, – маг поджал губы, вспоминая одну из худших ночей в своей жизни. – Ты просил меня пощадить твою... – он остановился, затрудняясь подобрать нейтральное определение. Ему нужен был честный ответ, и нагнетать обстановку рассуждениями о чистоте крови не хотелось.
И все же, как только угораздило подающего надежды юношу влюбиться в грязнокровку? На миг почти забытая ненависть к рыжей девке, пожертвовавшей собой ради отпрыска и своей защитой лишившей его, величайшего мага столетия, сил, всколыхнулась снова, но показалась какой-то смазанной, давно пережитой.
– Вы правы, – извечно спокойный голос явно скрывал за собой бушующие эмоции, это было очевидно Волдеморту безо всякой легилименции.
– Раскаяние действительно может убить? – вспомнил он еще одну оговорку, а потом странная идея пришла ему в голову. – Подойди ко мне, – негромко потребовал маг, не уверенный до конца в том, что собирается сделать, но почему-то не имея сил откладывать.
Шелест ткани, два глухих шага по старому паркету, и его вытянутую руку обхватили обжигающе горячие пальцы. Волдеморт рассеянно позволил себе целых несколько секунд бездумно наслаждаться согревающим прикосновением.
Он еще не успел коснуться сознания Северуса, но уже понял – по все тому же размеренному дыханию – что тот готовится к болезненному вторжению и пытается взять мысли под контроль. И хотя маг находил дисциплину его сознания весьма похвальной, самому ему это помешать не могло. Можно было перерыть его воспоминания, докопаться до сокровенного – это не составило бы труда и заняло не больше минуты, но Волдеморт уже второй раз за сегодня решил проявить деликатность – зачем им обоим лишняя головная боль?
– Что ты чувствуешь, когда думаешь о ней? – спросил он вкрадчиво, ожидая, что зельевар попробует отстраниться или хотя бы вздрогнет.
Но маг не ощутил ни его горя, ни стыда – уловил только удивление, мимолетное, как рябь на воде.
– Покажи мне, – Волдеморт все еще избегал действовать насильно. – Я хочу знать.
«Знать что?» – Северус подумал это очень отчетливо, и маг, подумав, выбрал сыграть на его обиде и ненависти.
– Я хочу знать, что сделал.
Отчаяние и злость, блеклые, будто запыленные от времени, вспыхнули прежде, чем зельевар успел вернуть себе самообладание, и Волдеморт, раздраженный и уставший от переговоров, зацепился за них, потянулся глубже, изучая потрепанные, спутанные переплетения эмоций и воспоминаний, сквозь десятилетия ведущие прямо к тому дню, когда закончилась жизнь четы Поттеров и едва не оборвалась одна из жизней Волдеморта.
Молодой Пожиратель был оглушен и шокирован. Метался от одного варианта к другому, упорно, не веря, пока черное, липкое, как беспамятство и безжалостное, неотвратимое, как смерть отчаяние медленно и неизбежно не затопило его сознание, не оставив ничего человеческого. Мягкие рыжие волосы щекотали подбородок и намокали от его злых слез, мертвое тело было таким тяжелым, неповоротливым – Лили (так вот, как ее звали, вспомнил захлебывающийся в чужой тоске и ненависти маг) никогда не была такой. Легкая, теплая, как солнечный лучик. Нереальная и такая земная, и она, чудесная, единственная, смотрит сейчас в никуда остекленевшими зелеными глазами – из-за него.
Не успел. Не успел исправить чудовищную, непростительную ошибку! Вернуться, если можно было бы вернуться всего на несколько недель назад, он бы придушил себя голыми руками, чтобы не слышать никогда поганого, трижды проклятого пророчества, не передавать повелителю, не пытаться выслужиться, заплатив жизнью единственного близкого человека. Чтобы этот...
Волдеморт потерялся, почти захлебнулся в чужой боли, когда его, почти оглохшего, выбросило в реальность – видимо, Северус больше не смог этого терпеть. И маг был даже рад этому – слишком много переживаний для него одного.
Он часто дышал, растерянно отмечая, что его одеяло, кажется, упало на пол, а по щекам к подбородку бежит что-то горячее – не то кровь, не то... слезы?
Северус был рядом. Волдеморт чувствовал это, но не мог различить ни звука. Как он вообще может молчать, обладая такой чувствительностью?
– Я не казнил ее, – сказал маг, поражаясь своему хриплому голосу. – Это был ее собственный выбор. Она пожертвовала собой. И действительно спасла Гарри Поттера от меня. Если бы это не принесло мне столько проблем, я бы, пожалуй, был впечатлен. Такая сила – и у грязнокровки.
Волдеморт сидел, замерев в неудобной позе и понимал, что наконец согрелся. А еще – что никогда не сможет почувствовать и сотой доли того сожаления ни к одной из своих жертв. Даже убедив себя, что убийства были лишними – все равно не сумеет. Настолько сильным и иррациональным было то, что он испытал несколько минут назад.
Северус, не обращая внимания на покалывание в руке, на которой обязательно появятся синяки, развернулся и нетвердым шагом вышел из комнаты. Ступая в камин, он все же сумел сформулировать опасение, которое так его потрясло. Он боялся, что когда-то – не сегодня и не через месяц, но он поймет, что смерть незабвенной Лили больше не стоит между ним и Волдемортом. Боялся, что отпустит милый призрак из прошлого, переживет свое горе и надеялся, что Темный Лорд погибнет прежде этого.