Странная история

      Он услышал над собой голоса и открыл глаза. Верней — попытался. Получилось не сразу. Картинка распадалась на квадратики, плыла, но голоса звучали четче. — Тише, — скомандовал кто-то рядом с ним, — он очнулся.       Голос казался знакомым.       Он пытался сосредоточить на чем-нибудь взгляд, но картинка по-прежнему была мутной — разве что стала просто расплывчатой, а не состоящей из мириадов ячеек.       Рядом с ним ходили, возились, таскали что-то. Потом его подняли, усадили, принялись одевать, — он не мог контролировать тело, не мог даже сидеть сам, простое движение рукой стоило огромных усилий.       Он не знал, нужно ли ему их прилагать.       Он ничего не знал.       Зрение возвращалось медленно, гораздо медленнее, чем накатывала слабость. Его поставили на ноги, кто-то закинул его руку себе на плечо, он попытался идти. Рядом возник другой, говорил что-то с досадой, и теперь он висел между них — ну или очень нетвердо стоял.       Его куда-то вели, затем усадили в машину. Этого он уже не чувствовал — сознание уплыло в какой-то ад. Клубы дыма, огня, взрывы, немыслимый шум, и он посреди всего этого... опять. Опять? Это должно было бы удивлять, наверно. Но там ему почему-то было спокойно. Спокойней, чем...       Ишшин с самого начала считал, что это плохая идея, и если бы не доводы Урахары — ни за что бы не согласился. Не то чтоб Киске был уверен в своем решении спрятать Айзена от Готея — поначалу у него подобного намерения не было, но после тяжелого ранения, которое для любого другого шинигами неизбежно закончилось бы смертью, состояние Айзена удивило даже Урахару. Хогиоку восстанавливало физические повреждения, и раны, пусть и не быстро, заживали, но Айзен почему-то не приходил в себя — достаточно долго, чтобы это вызвало беспокойство... нет, не за состояние самого Соуске — Урахара думал о побочных эффектах, которые могут проявиться у Хогиоку в результате воздействия на него некоторых техник квинси, и у него были все основания полагать, что эти побочные эффекты уже начали проявляться. Упустить возможности изучить их, а также изучить влияние Хогиоку на тело носителя в процессе проявления этих побочных эффектов Киске просто не мог. Ишшин согласился с условием, что, как только он исследует и изучит всё, что его интересует — они вернут Айзена Готею.       Что же касается Ичиго, у него было какое-то двойственное чувство: с одной стороны, он все еще видел в Айзене врага и прекрасно понимал, как много бед тот принес и Сейрейтею, и Генсею, а с другой — он никогда даже предположить не мог, что будет сражаться спиной к спине со своим смертельным врагом, с которым еще совсем недавно сам дрался на смерть. Тогда, сражаясь, он понял истинное желание своего противника и почувствовал, насколько глубоким было его одиночество, а теперь, прикрывая друг другу спину, эти двое словно доверили друг другу то, что доверяют только самым близким и самым надежным друзьям — безоглядно и без единого слова, как будто для того, чтобы понять друг друга, им больше не нужны были слова. Когда всерьез скрещиваешь с кем-то мечи, за эти несколько минут боя узнаешь противника лучше, чем иных за годы знакомства. Ичиго, конечно, понимал, что Айзена опасно оставлять на свободе, даже учитывая его "помощь" в победе над квинси — он ведь никому не помогал, а преследовал лишь собственные интересы. Как всегда. Возможно, они и попытались бы снова выдать его Готею, но Соуске был тяжело ранен, а потом, по мере восстановления физических повреждений, стало ясно, что с ним что-то не так — он не приходил в сознание, только раз открыл глаза, но видно было, что с ним творится что-то странное — при том, что раны почти затянулись и повреждений, несовместимых с жизнью, казалось, не осталось, Соуске на происходящее никак не реагировал, и было похоже, что его тело его не слушается, да и осознанных реакций он не проявлял. Куросаки-младший наивно полагал, что Хогиоку может вылечить любую рану и восстановить любое повреждение, что раз его не запечатали, то он должен вскоре прийти в себя и полностью восстановиться, но Урахара стал говорить о каких-то побочных эффектах от действий техник квинси на носителя Хогиоку и еще много всего, из чего Ичиго мало что понял, но одно он уяснил твердо — неизвестно, придет ли Соуске в себя и станет ли прежним, и как теперь поведет себя Хогиоку. Ишшину всё это совершенно не нравилось, тем более что он видел, как Ичиго переживает за недавнего врага — не заметить этого было просто невозможно, и это тревожило Куросаки-старшего едва ли не больше, чем само пребывание Айзена на свободе — он знал, что его сын всё еще слишком наивен и склонен видеть в других больше хорошего, чем плохого, и проявлять сострадание к побежденным, даже если они всё еще опасны, и боялся, что Айзен может этим воспользоваться в своих целях. Однако с доводами Урахары Ишшину пришлось согласиться, и было решено, что Соуске пока побудет в доме Куросаки.       В машине ехали молча. Ишшин думал о дочерях, о том, что, если он заметит хоть малейшую опасность, исходящую от "непрошеного гостя", то плевать ему будет на все доводы Урахары и Ичиго, вместе взятые. Куросаки-младший на заднем сидении поддерживал Айзена за плечи - тот так больше пока и не приходил в себя. Когда Ичиго и Ишшин вместе с Соуске вошли в дом, Юзу и Карин все еще не вернулись, и это оказалось очень кстати — оба боялись встревожить девочек таким появлением. "Гостю" выделили комнату на втором этаже, рядом с комнатой Ичиго, и младший Куросаки остался с ним, ожидая, пока Айзен придет в сознание.       Он казался спящим, но это был не сон. Все его силы были брошены на самовосстановление. Чем большие усилия он прикладывал, тем неприятней было сознавать, что что-то пошло не так.       Темные ресницы дрогнули, он открыл глаза. Смотрел спокойно на рыжего мальчишку, сидящего у постели, не то чтоб пристально — но не отводя взгляда, не пытаясь осмотреться. На самом деле он просто не вполне себя сознавал. И не понимал, почему его не то раздражает, не то беспокоит этот подросток.       Айзен наконец открыл глаза... но тревога, прочно поселившаяся в душе Ичиго с того самого момента, как Соуске был ранен и потерял сознание, не исчезла, а напротив, усилилась — в этом странном взгляде не было, казалось, и толики узнавания. Он смотрел так, будто перед ним сидел какой-то совершенно незнакомый ему человек. У Ичиго внутри что-то болезненно сжалось от этого спокойного взгляда, но он подумал, что, наверное, ему это просто показалось. — Как ты... себя чувствуешь? — он говорил медленней, чем обычно, стараясь скрыть сквозившую в голосе тревогу.       Почему это показалось ему смешным, Айзен не знал. Серьезное лицо рыжеволосого подростка, сидящего у его кровати, было мальчишески славным, он сурово (и трогательно) хмурился, глядя ему в глаза. Но в глубине души ворочалось странное чувство... чувство, что... Глаза Айзена расширились — он осознал, что ничего о себе не помнит.       Стараясь отвлечь внимание, скрыть паузу (и отчего-то — свое осознание потери памяти), Айзен проговорил неторопливо, занятый мыслями совсем о другом:       — М-м... да. Спасибо...       Поднял взгляд, поглядел в глаза Ичиго. Мысли его в это время метались в поисках ответов на самые что ни на есть философские вопросы — кто он такой, откуда он и куда. Иронично... В карих глазах скользнул отсвет улыбки. Айзен еще пару мгновений смотрел во встревоженное мальчишеское лицо.       — Буду благодарен, если ты объяснишь мне, где я, — проговорил он мягко. — Что со мной произошло?       - Ты у нас... дома, — Ичиго внимательно смотрел на Айзена — что-то в его взгляде и выражении лица казалось ему странным, и формулировка вопроса тоже была какой-то... несвойственной тому Айзену Соуске, которого Ичиго знал (пусть и общался с ним совсем недолго, но точно мог сказать, что этого "Буду благодарен" он от него никак не ожидал услышать). — Ты был ранен... ты не помнишь этого?       Ранен?..       Да, конечно, мое состояние можно списать на ранение, но... Айзен бессознательно пробегает руками по телу. Но если бы было ранение, были бы следы... перевязки, шрамы, остаточная боль, — а я не чувствую ничего. Ничего, кроме дурноты... и потери памяти.       Айзен проводит рукой по голове — никаких следов ран или перевязок, густые тяжелые пряди нигде не сострижены. Он смотрит на мальчишку. Нет, он не врет, он сам удивлен, похоже, — еще не знает? еще не понял?..       — Не помню, — опускает ресницы Айзен. Задумчиво потирает голову. Снова открывает глаза. Он не торопится расспрашивать, смотрит на Ичиго спокойно, внимательно. Вдруг морщится с улыбкой: — Какое странное ранение... Я был контужен? Как это случилось?       И, сделав паузу:       — Или лучше начать с расспросов, куда меня привезли?       Во всяком случае, все это не... не похоже на похищение. В сознании будто распахивается окно в шумный, яркий день — на Айзена наваливаются тысячи мелочей, соображений, воспоминаний, ассоциаций; они путаются, но он, по крайней мере, понимает, что он сам имел в виду, решив, что это не похоже на похищение. Нет; это глупо. Очень преждевременное предположение. ...И понимает, вернее, догадывается, насколько много осталось за пределами высветившегося... вспомненного? Но...       Едва заметно качает головой. Смотрит на своего собеседника.       Видимо, ученик старшей школы, может быть, уже не школьник. ...Еще одна вспышка осознания. Хорошо. Ему нужно больше поводов думать, связывать понятия. Он заставляет себя вернуть взгляд. Да, мрачноватое, но располагающее лицо. Хорошо развитая фигура. В сознании мелькают какие-то бессвязные представления об организованной преступности. Никаких новых фактов о себе он не вспоминает.       Такого поворота событий Ичиго не ожидал. "Айзен, потерявший память" — та еще проблема, это чертовски всё усложняло. Ичиго вспомнил об Урахаре и его исследовательском интересе, особенно когда дело касалось Хогиоку и проявления тех самых "побочных эффектов", из-за которых он и решил не сдавать Айзена Готею — до тех пор, пока не поймет, что происходит, — и отца, который настаивал на возвращении шинигами-предателя в Сейрейтей. "Если Айзен действительно потерял память, и об этом узнают, многим наверняка захочется этим воспользоваться". От этой догадки почему-то на душе сделалось гадко. Нет, не то что бы он считал, что Айзен, даже освободив их мир от квинси, заслуживает прощения и свободы — Ичиго помнил, насколько бывший Владыка Уэко Мундо опасен; но он терпеть не мог, когда борьба шла не на равных, когда одна из сторон пользовалась беззащитностью другой, а в данном случае Айзен, пока не вспомнит, кто он и какими способностями обладает, останется беззащитен. Ичиго это совсем не нравилось — Айзен действительно не был похож на того предводителя арранкаров, с которым он сражался в прошлый раз, и даже на того Айзена, вместе с которым он сражался против квинси. В нем угадывалась какая-то беззащитность, растерянность... "Слабость", — от этой мысли Куросаки-младший внутренне скривился, как будто надкусил кислый лимон — мысль вызывала оскомину и неприятный холодок под ложечкой. Оставалась еще вероятность, что его память в ближайшее время вернется, а значит — Ичиго будет тянуть время и пытаться скрыть это от отца и Урахары, пока возможно.       — Мы сражались с квинси. Ты был тяжело ранен и потерял сознание... — но тут Ичиго вдруг решил, что вместо того, чтобы пересказывать Айзену события, которых он все равно, очевидно, прямо сейчас не вспомнит, лучше спросить его о главном. — Ты помнишь, кто ты? Помнишь про Хогиоку?       В темных глазах мелькнули оранжевые искры и тут же спрятались под ресницами. Как он это сказал! Нет. Не похоже, что сумасшедший... Сражались. С квинси. Хогиоку. Тяжело ранен. Айзен выдохнул и пошевелился, удобнее устраиваясь на подушке, вытягиваясь под одеялом и не спуская взгляда из-под ресниц с мальчишки. На миг ему показалось смешным предположение, что он, потеряв память, оказался в руках сумасшедшего. Впрочем, почему же в руках?.. Айзен оглядел комнату, стараясь сделать это так, чтоб не привлечь внимание. Обычная жилая комната... обычный дом.       И тут его будто окатило волной — смазались чувства, весь мир поплыл, в ушах загудело, и показалось, что он слышит голос — вернее, голоса. Айзен зажмурился, стряхивая наваждение. Посмотрел на Ичиго.       — Я не помню про... Хогиоку, — проговорил он медленно. — Я чувствую себя не вполне хорошо, но... я действительно был ранен? Кто такие квинси? И, — он посмотрел в глаза Ичиго, — кто такой ты?       Лицо Айзена на миг изменилось, взгляд потемнел, стал каким-то расфокусированным, а потом Соуске зажмурился, и Ичиго невольно подался чуть вперед, всматриваясь в это побледневшее лицо с тревогой, причин которой он и сам до конца не понимал. "И как же тебя так угораздило с этой амнезией?" — вопрос, конечно, риторический.       — Твое тело способно быстро регенерировать, поэтому следов от ран не осталось. Потеря памяти — это, скорей всего, следствие тех самых побочных эффектов, о которых говорил... — но тут Ичиго внезапно одернул себя и замолчал, сообразив, что лучше не продолжать и не поднимать пока эту тему. — Давай пока не будем об этом. И о квинси тоже. Потом, когда тебе станет лучше... — он отвел взгляд, ловя себя на том, что чувствует сейчас какую-то странную, неуместную неловкость — просто от того, что Айзен выглядит каким-то беспомощным, совсем не таким, каким Ичиго привык его видеть — почти "нормальным", если бы не потеря памяти. И более "человечным", чем когда бы то ни было.       — У тебя болит что-нибудь? Голова? Я могу обезболивающее принести, если хочешь, — предложил, вспомнив, какое лицо было у Айзена всего несколько минут назад. — А потом я отвечу на твой вопрос.       Айзен чуть прикусил губу, пряча невольную улыбку. Он был смешной — с этими оговорками, попытками что-то скрывать, с этой... заботой. Ему не показалось? Нет, очевидно, что неловкая, что мальчишке странно её проявлять, — однако...       — Твоё имя так много значит? — бегло улыбнулся. Быстро сел в кровати. На секунду прикрыл глаза, перебарывая дурноту. Его вело от неприятных ощущений, но тело слушалось, хоть состояние и было странным... по сравнению с чем? Айзен сдвинул брови. Кажется, у него очень забавная болезнь — ну, спасибо хотя бы на том, что не забыл, как разговаривать! — но это не отменяет странности происходящего. Посмотрел в светло-карие глаза. — Надеюсь, ты объяснишь мне всё.       Надеюсь, того, что ты не решишься объяснить, окажется не слишком много, — добавил он про себя.       Ичиго чувствовал это с такой пугающей отчетливостью — эти тяжелые, густые волны реяцу, в которых колкими искрами коротко вспыхивало что-то незнакомое, но, кажется, не опасное... Айзен сел на кровати и снова на мгновенье прикрыл глаза, и по лицу его словно пробежала тень. Странно было видеть его таким, странно было смотреть на него так долго, странно, что расстояние между ними сейчас едва ли больше вытянутой руки, и мысли скачут разноцветными крошечными мячиками, обгоняя друг друга, как в старой детской игре, и невозможно за ними уследить, и тщетно пытаться поймать хоть одну — их так много, но все они тут же ускользают, оставляя после себя только растерянность. Улыбка у этого Айзена — незнакомая, такой Ичиго еще никогда не видел, и взгляд — без прежней иронии, и той мягкости, которая в глубине своей скрывает твердость самого прочного металла, но всё такой же... "притягательный"? И что за глупости в голову лезут... Куросаки ловит себя на этой мысли, когда понимает, что не получается отвести взгляд от глаз собеседника, но объяснить, почему — не может даже себе. Почти неуловимое движение — податься чуть вперед - еще не преодоление личного пространства, но уже какое-то невольное откровение, словно говорящее "Я с тобой. Позволь мне помочь тебе", — и тут же одергивает себя, напоминая себе, кто перед ним. Хотя внутреннее чутье подсказывает, что этот Айзен — не опасен. Но дело не в страхе — Ичиго и раньше никогда его не боялся.       — Моё имя тебе все равно ничего не скажет, если ты меня не помнишь. Куросаки Ичиго. Ты хоть свое-то помнишь? — без иронии — напротив, с каким-то горьковатым оттенком сожаления.       Мое имя... имя?.. я не помню свое имя. От неожиданности он даже упускает из внимания, вернее, не вдумывается вовремя, что ему кажется знакомым имя мальчишки. Слишком неприятное открытие — не мочь вспомнить, как тебя зовут. Кажется, вот-вот — и вспомню... но память подводит, ускользает.       Он даже закрывает глаза от усилия. Изо всех сил пытается отыскать хоть какой-то проблеск. Ищет в памяти хотя бы имя, свое собственное имя. Но, видимо, не так надо вспоминать — и он снова смотрит в лицо напротив — оно теперь совсем рядом. Ничего. Дым. Пустота. Пустота?..       Осторожно, чтобы не поднялась снова изнутри тошнотворная волна, поворачивается и спускает ноги с постели. Не спеша осматривает себя. Одежда... она кажется странной — но как должна бы выглядеть не странная одежда, не может сообразить. Поднимает перед лицом ладонь. Руку он узнает, или ему кажется, что он ее помнит — хотя его не оставляет ощущение, что с ним что-то не так. Переводит взгляд на лицо мальчишки. Губы невольно изгибаются в легкой, немного горькой усмешке, когда он произносит — спокойно, неторопливо:       — Нет.       С удивлением прислушивается к себе. Неужели и правда не вспомню?.. Кто же я... был? Ему не нравится это "был". Между бровей пролегает складка. Он произносит с неожиданным для самого себя неудовольствием:       — Надеюсь, ты скажешь мне хотя бы мое имя.       Изнутри поднимается тяжелое раздражение: игра в прятки начинает надоедать.       В том, что Айзен не помнит, кто он, даже есть свои плюсы. С таким Айзеном, может быть, даже проще — его состоянием может воспользоваться любой, кто знает, кто такой Айзен Соуске. Например, сдать его Готею. Или убить. Ичиго готов спорить на что угодно, что на такую добычу слетелась бы целая стая стервятников. Пальцы сами сжимаются в кулаки, и он усилием воли разжимает их — медленно, не переставая думать о том, как следует отвечать на вопросы человека (шинигами — не важно), который не помнит даже собственного имени. Ситуация — бредовей не придумаешь. Будь на его месте кто-нибудь другой — мог бы и повеселиться. Куросаки чуть наклоняется вперед и накрывает руку Айзена своей — не давя, почти не удерживая, но давая почувствовать — свое присутствие, словно отвлекая его от этого его внутреннего диалога, от этих мыслей, которые заставляют аккуратную складку пролечь между красивых бровей. Чуть сжимает пальцы, не отпуская.       "Смотри на меня!"       — Айзен Соуске. Ты шинигами. Помнишь, кто такие шинигами?       "Боже, и зачем я это говорю? Какая к черту разница — если он не помнит, то и не вспомнит прямо сейчас только из-за того, что я произнесу это слово.       "Шинигами". "Уэко Мундо". "Арранкары". "Квинси". Ичиго свободной рукой трет висок. Он чувствует себя уставшим. Слишком уставшим — больше, чем после того их сражения. Вновь поднимает взгляд на Айзена.       — Я помогу тебе. Просто доверься мне.       Он не говорит бесполезных слов вроде "Я хочу тебе помочь" — он совершенно точно знает, чего хочет, и ему не нужно убеждать ни себя, ни кого-то еще. Он просто сделает это, чего бы ему это ни стоило.       Айзен смотрит в светлые глаза. Смелый мальчик... Куросаки Ичиго. Айзен хмурится. Звук его имени отзывается странным образом чуть ниже грудины — как будто где-то глубоко внутри него гудит колокол. И... ничего.       Его имя не говорит ему ничего.       Иронично искривив угол рта, Айзен слегка сощуривает глаза.       — Надеюсь, ты знаешь, кому предлагаешь помощь, — усмехается Айзен. Слова срываются неторопливо, будто сами собой — Айзен занят, он ищет следы, он пытается вспомнить.       Встряхивает головой, отнимает руку и убирает непослушную прядь со лба.       Удовлетворенно отмечает про себя, что неожиданное движение не вызвало неприятных ощущений — в сущности, у него нет оснований считать, что он не в форме. Если, конечно, не брать в расчет странные вещи, которые говорит ему этот славный парень напротив. Шинигами, надо же... Ему нужно вспомнить свой мир. Ему нужно вспомнить себя. Целый мир и самого себя впридачу. Неплохо.       — Мне кажется, начать жить заново — весьма интересно. Правда, отчего-то еще мне кажется, что мне будут в этом мешать? — в его голосе звучит вопрос.       Он улыбается.       Ичиго начинает злиться. Впрочем, нет — он злится уже давно, но не на Айзена. Хотя ситуация и сама по себе раздражает, а тут еще эти его вопросы, от ответов на которые всё равно ничего не меняется, и отвечать на которые "как-то неудобно" и не хочется. Может быть, просто не хочется, чтобы вспоминал? От этой мысли Куросаки передергивает плечами, как будто его пробрал озноб. Рука всё еще чувствует прикосновение, которого вообще не должно было быть. Он снова бессознательно сжимает пальцы.       — Ты сомневаешься, что знаю? — смотрит на него в упор, сдвинув брови, и губы сжимаются в тонкую бледную полоску. "Упрямый. Недоверчивый. Почти прежний", — хмыкает про себя, ловит в фокус чужую улыбку, суженные зрачки, кофейного цвета радужку. Зачем он решил помочь? И что ему теперь со всем этим делать? Чуть опускает голову, — так, чтобы челка скрыла глаза, — отчего-то он чувствует, что больше не может выносить этого взгляда. Не так, как раньше — раньше он никогда не отводил глаз, даже перед последним ударом, но это — совсем другое, и он не может даже самому себе объяснить, что именно, просто где-то в груди что-то тоненько и болезненно ноет, когда взгляд Айзена встречается с его собственным, и меньше всего ему сейчас хочется думать, что это за ощущение. Но, к счастью, этот их разговор так вовремя прерывают — дверь открывается без стука, и на пороге возникает отец. Он, кажется, изо всех сил старается вести себя как обычно, если не считать того, что хмурится он еще сильнее, чем Ичиго. Ишшин напоминает до предела сжатую пружину, но не говорит ничего такого, за что сын потом мог бы его упрекнуть — он вообще почти ничего не говорит, долго смотрит на Соуске тяжелым взглядом, в котором читается угроза и предостережение, и зовет обоих ужинать. И не выходит из комнаты до тех пор, пока сын не покидает ее первым. "Странно, как это он до сих пор не заходил проверить, что тут происходит", — эта мысль уже теряется в череде других, куда более тревожных. "Сейчас он поймет, что Айзен ничего не помнит..." и "Что он решит, когда поймет это?", и десятки других подобных.       "Ты сомневаешься, что знаю?"       Айзен улыбается — слегка, невесело, слишком тонко.       Тут на пороге появляется новый персонаж. Айзену кажется, что он помнит этого мужчину — но он тут же понимает, что это всего лишь смутные воспоминания о том, как его везли в этот дом. Мужчина смотрит на него мрачно, предостерегающе, едва ли не с угрозой — и это, безусловно, лишний... и очень яркий повод побыстрее разобраться в происходящем.       Он смотрит на мужчину в ответ — его взгляд совершенно спокоен, но при этом Айзен старается рассмотреть его как можно внимательней и незаметней. Они похожи — очевидно, родственники. Вероятно, это отец и сын. Кажется, у него очень четкое представление о том, кого он привез в свой дом — и совсем нелестное.       На Айзена мутной волной накатывает усталость, и он старается скрыть ее, опуская взгляд и следя за тем, чтобы по его движениям нельзя было прочитать его состояние. Спускается вслед за рыжим... гм, рыцарем, ощущая спиной тяжелый, однако спокойный взгляд. Что ж, во всяком случае, это только предостережение, а не угроза.       Предостережение? Он опасен? Для кого? Похоже, что рыжий рыцарь и его предполагаемый отец относятся к нему весьма по-разному. Жаль, что этот Ичиго ничего не успел рассказать. Жаль, что он так мало понял. Должен ли он знать, кто это? Кажется, да. Жаль, что Ичиго не догадался сказать хотя бы, как зовут этого... человека. На слове "человек" его мысль делает странную паузу — но Айзен не понимает, что бы это могло означать.       Помещение кухни (или столовой) вызывает не очень ему самому понятные чувства. Что ему кажется здесь не так? Непривычный интерьер? Он не может сказать, привычный он или непривычный. Его веселит мгновенно мелькнувшая смешная паническая мысль, не разучился ли он заодно есть.       Ужин проходит спокойно, пока мрачный мужчина не откидывается на стуле и не начинает говорить.       — Вижу, ты уже вполне оклемался, — его голос звучит не слишком дружелюбно, но у Айзена мелькает мысль, что вообще-то в жизни это добрый человек. И тут Айзен испытывает некое внутреннее противоречие — у мужчины, сидящего с ним за столом, определенно есть что скрывать. Он пытается разобраться в своих ощущениях, это отвлекает, но следующие слова заставляют Айзена слушать и наблюдать с усиленным вниманием. — Этот гигай запечатывает силу и оттягивает рейацу, но у него есть и другие свойства. Советую не экспериментировать с ним.       Мужчина бросает на Айзена очень мрачный взгляд.       — Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в сложности своего положения. Ожидаю от тебя благоразумия, — и завершает речь фразой, из-за которой Айзен едва успевает сдержать улыбку: — Пока ты находишься здесь, тебе ничего не угрожает.       Айзен опускает ресницы, показывая, что все понял. На самом деле понял он только то, что вокруг него и вправду творится что-то забавное — и что ему нужно по возможности больше молчать.       Ичиго внимательно слушает отца, делая вид, что не прислушивается, сначала он даже не поднимает взгляда от тарелки, мысленно уповая лишь на то, что Айзену не придет в голову сказать что-то такое, что выдало бы его нынешнее состояние. "Этот гигай запечатывает силу и оттягивает рейацу, но у него есть и другие свойства", — вот о других свойствах Ичиго как раз ничего и не известно, и ему почему-то кажется, что даже если он поинтересуется об этом у отца или у Урахары, они все равно ничего ему не скажут. И еще ему кажется, что под этими "другими свойствами" не подразумевается ничего хорошего. Конечно, это его не удивляет, странно было бы ожидать от них чего-то другого в такой ситуации, да и он сам, пожалуй, не хотел бы повторения того прошлого, в котором Айзен пытался создать Ключ Короля. Но всё-таки... если запечатывание силы и реяцу продиктовано необходимостью обезопасить окружающих, и с этим Ичиго полностью согласен, то под этими "другими" свойствами он начинает подозревать причину недомогания Соуске, и, может быть, даже потерю памяти вызвали именно эти "хитрые изобретения" Урахары, а не атаки квинси — на этой мысли Ичиго останавливается, кладя палочки на пиалу с недоеденным рисом, и на вопросительный взгляд отца и замечание, что он почти ничего не съел, только сдержанно качает головой:       — Спасибо, не хочу, — Куросаки-младший старается говорить спокойным, обыденным тоном, не допуская в нем и нотки недовольства, не позволяя заподозрить себя в том, что ситуация его чем-то не устраивает; но отец, похоже, читает его лучше, чем он думал.       Выйдя из-за стола, он бросает хмурый взгляд на Соуске, всё еще сидящего за столом, и отца, сидящего напротив, и у него создается впечатление, что эти двое сейчас говорят без слов, и этот разговор трудно назвать дружеским (кто бы сомневался). Впрочем, Айзен, похоже, действительно ничего не помнит, он может лишь интуитивно чувствовать эмоции Ишшина, который, к его чести, прекрасно держит себя в руках. Ичиго ставит тарелку с нетронутой рыбой и пиалу с рисом на стол возле раковины и разворачивается, чтобы уйти к себе. Он спиной чувствует тяжелый взгляд отца и даже не берется гадать, из-за чего тот больше недоволен — из-за того ли, что Ичиго первым высказался против выдачи шинигами-предателя Готею, или потому что провел в комнате Айзена почти всё время с тех пор, как того привезли в их дом. В конце концов он просто поступает так, как считает правильным именно сейчас, без постоянной оглядки на прошлое, хотя, наверное, так нельзя... Ичиго поднимается по лестнице, не оглядываясь, и продолжает чувствовать спиной взгляды — уже два. У него начинает зудеть между лопаток, и он нервно поводит плечами, словно стряхивая с себя это ощущение. Теперь ему совершенно ясно, что нужно делать, только не ясно, как. Как можно рассказать человеку, что он опасный преступник и пытался тебя убить, и не только тебя, но и всех твоих друзей и близких? Как он вообще произнесет это, как расскажет ему об этом? От этих мыслей на душе становится муторно и противно. В конце концов, рано или поздно Айзен всё равно это вспомнит, так что нет никакого смысла тянуть время — но от этого ничуть не легче, и желания рассказывать Айзену о прошлом у Ичиго не прибавляется.       Айзен переводит взгляд со спины уходящего Ичиго (очень выразительно недовольной спины, нужно сказать) на сидящего напротив него. Он забавен в своих эмоциях, и по губам Айзена проскальзывает улыбка. Однако момент неудобный — может ли он просто молча уйти? Какое его поведение вызовет меньше всего подозрений? Насколько он убедителен, изображая самого себя?       Айзен опускает ресницы и произносит "Благодарю" самым спокойным тоном, на который способен. Затем смотрит на мужчину напротив и ровным тоном интересуется:       — Что еще мне полагается знать?       Его удивило, что Айзен сам задал этот вопрос, словно чувствовал, что разговор не закончен. Ишшин даже готов был поспорить, что сейчас они оба подумали об одном и том же. Однако это "Что еще мне полагается знать?" звучит совсем не так, как мог бы сказать тот Айзен Соуске, которого он знает, и дело даже не в тоне, а в выборе слов — Куросаки-старший, хоть и практически не общался с Айзеном, почему-то не сомневался, что такая формулировка не в его стиле — как-то слишком уж "покладисто" это звучит.       — Не пытайся воспользоваться его сочувствием, — чуть заметное ударение на слове "его". — Я вижу, что он хочет тебе помочь, просто потому что не может иначе, для него такое желание — естественно, но предупреждаю тебя, что если ты попробуешь злоупотребить его доверием, у тебя будут неприятности. Это я тебе обещаю как отец.       Айзен смотрит на мужчину напротив долгим спокойным взглядом, в котором нельзя прочесть ничего. Мысли заняты соображениями, которые ему самому кажутся по меньшей мере смешными, а скорее — нелепыми. Наконец губы его разлепляются, неторопливо выталкивая слова:       — Твой сын производит впечатление человека, способного самостоятельно защищать себя.       Он не делает комплимент — на самом деле это скорее тонкий способ уязвить. Идея наблюдать подольше молча не кажется ему больше верной. Чтобы разобраться в происходящем, необходимо заставить этих людей показывать ему как можно больше того, что, как ему теперь совершенно ясно, от него постараются скрывать — если поймут, что он не помнит... К сожалению, рыжий рыцарь Ичиго это уже знает. Айзен чуть кривит уголок губ. Откидывается на стуле.       — Итак, ты считаешь, что я должен находиться в твоем доме и... — он приподымает бровь, — стараться не причинять вреда твоему сыну.       Айзен смотрит внимательно, наблюдая за реакцией. Почему этот человек уверен, что он станет ему подчиняться? И что я готов причинить его сыну вред.       Гигай. Рейацу. Свойства, которые не стоит испытывать... Может, они все-таки сумасшедшие — по крайней мере, больше, чем я?..       Твой сын производит впечатление человека, способного самостоятельно защищать себя, — хоть и сказано язвительным тоном, но что-то тут не так. После того боя, в результате которого Айзена и запечатали, он, вероятно, выразился бы о способностях Ичиго как-то иначе... "производит впечатление" — это какая-то странная формулировка для того, кто на собственной шкуре испытал эти способности. Ишшин начинает думать, что с Айзеном что-то не так, что он ведет себя странно и его манера общения определенно изменилась, но пока решает не делать никаких выводов, а продолжать наблюдать, списав всё на побочные эффекты или последствия травмы. Делает мысленную зарубку поговорить об этом с Урахарой при первой же возможности.       — А с чем из перечисленных утверждений ты не согласен? — Куросаки-старший уже встал из-за стола и теперь гремит посудой у раковины, стоя спиной к Айзену. Опасаться ему совершенно нечего — Соуске безоружен, его сила и способности запечатаны, вот только его легендарный интеллект всё еще при нем, — Ишшин, не покривив душой, мог бы даже сказать "гений", — и это единственное, чего им всем стоит сейчас опасаться, но это, кажется, самое главное...       — Ни с чем, — Айзен говорит ровно, следя за интонацией и мимикой, чтобы ни в лице, ни в голосе не отразилось ничего, — как ты сам сказал, мое положение... достаточно двусмысленно.       Тут Ишшину стоило бы обернуться, чтоб увидеть, с какой иронией изгибаются губы его собеседника, как он хмурится, глядя в его спину — но Ишшин не оборачивается и не видит. Впрочем, отчего бы ему и не испытывать горечь? Эмоция вполне уместная...       Айзен встает из- за стола и говорит ему в спину:       — Благодарю, — тоном, можно сказать, светским, в котором, однако, слышится что угодно, кроме благодарности. Разворачивается и идет к выходу из кухни. В коридоре он дает возможность эмоциям отразиться на лице — необходимо выдохнуть, чтобы вдохнуть снова. Надо давать чувствам проявить себя, если хочешь прятать их достаточно убедительно. Полутемная лестница в этом смысле место идеальное.       Поднявшись на второй этаж, он рассеянно проводит рукой по волосам и думает, что стоит искупаться. Ему необходимо использовать все возможности для восстановления внутреннего равновесия, которые могут быть доступны. Минутная растерянность из-за того, что он не знает, где взять одежду — или не хочет просить? — кажется слишком неприятной. Айзен, поколебавшись, коротко стучит в дверь Ичиго и, услышав из-за двери немного удивленное "да", входит.       Ичиго лежит на кровати, закинув руки за голову и уставившись в потолок, не включая света, и прислушивается к тому, что происходит внизу. Слов, конечно, отсюда не слышно, но если бы там был какой-то шум, то он наверняка услышал бы. У него есть еще немного времени, чтобы решить, что Айзену стоит рассказывать в первую очередь, а что — нет, и как такое вообще рассказать. Откровенно говоря, в подборе формулировок он до сих пор не продвинулся ни на шаг.       Когда раздается стук в дверь, сердце почему-то пропускает удар — странная, совсем, казалось бы, неуместная реакция, но он относит ее на счет волнения из-за предстоящего разговора. Ему всё еще не дает покоя эта двойственность ситуации — с одной стороны хорошо, что у Айзена амнезия и он теперь совершенно не опасен, а с другой, Ичиго не нравится, как при этом чувствует себя сам Айзен — и ему почему-то не всё равно, но на этой мысли он предпочитает не задерживаться, — и еще он понимает, что как только остальные узнают о состоянии бывшего Владыки Уэко Мундо — непременно попытаются использовать его, и от этой мысли становится противно.       Когда Айзен входит, Ичиго садится на кровати, спустив ноги на пол, и смотрит на него.       Айзен незаметно рассматривает его из-под ресниц. "Его отец (которого я, очевидно, должен знать) считает, что я воспользуюсь его помощью. Или могу воспользоваться. И могу ей злоупотребить". Айзен мысленно хмыкает. Однако это значит, что у мальчишки есть возможность мне помочь. Чем может быть эта помощь? Содействием в бегстве. Содействием в избавлении от их контроля. Их?..       Айзен делает шаг от дверей и в последний момент передумывает задать вопросы, которые, как он сейчас понимает, привели его сюда — а вовсе не мелкие бытовые потребности.       — Я хочу переодеться, — говорит он мягко, — и искупаться. Надеюсь, мне покажут, где... — он делает паузу, подыскивая слова, и невольно улыбается от неловкости ситуации. Сейчас ему почти смешно.       — Идем, я покажу, где у нас ванная, — Ичиго встает и подходит к Соуске. — Одежду можно взять в шкафу в твоей комнате. То есть... временно твоей.       Он открывает дверь и оглядывается на собеседника: — Потом я бы хотел поговорить. Если ты будешь в состоянии.       "Временно твоей"! Айзен вздергивает бровь. Он сам не знает, что ему в этих словах не нравится. Делает вдох поглубже, чтобы успокоить эмоции, и невольно вдыхает запах Ичиго. Тот оборачивается на пороге, и Айзен, уже шагнувший было вслед за ним, останавливается. Поговорить? Он чуть наклоняет голову: да, разумеется.       Шагая за Ичиго по коридору, глядит в его прямую и настороженно-напряженную спину и пытается угадать, что могло связывать его с этими людьми. Он был ранен. Преступность? Спецведомства? Война?.. Ничего не всплывает. Впрочем, хорошо уже то, что у него сохранились некие представления о подобных вещах. Он хмыкает и ловит себя на том, что трет ладонью шею и затылок.       Заглянув в ванную, идет в свою комнату и, порывшись в шкафу, находит белье, рубашку и брюки из грубой ткани, вроде тех, в которые одет, и наконец с наслаждением залезает под душ. Вода помогает сосредоточиться без напряжения и погрузиться в поток собственных мыслей. Айзен неторопливо перебирает те воспоминания и ассоциации, которые ему доступны. Он понимает, что сейчас главное — не напрягаться и не спугнуть любое, хотя бы самое крошечное... вспоминание самого себя.       Пока Соуске был в душе, Ичиго решил поговорить с отцом и спустился вниз. Ишшина он застал разговаривающим по телефону — его срочно вызывали в клинику, так что он вынужден был уйти. Такие вызовы при работе врача были в их семье обычным делом, и он нередко проводил в в клинике всю ночь. Сейчас это оказалось как нельзя кстати, сколь бы цинично это ни звучало — по крайней мере, им с Айзеном удастся спокойно поговорить и выяснить, что Соуске помнит из своего прошлого и помнит ли что-то вообще. А от того, что он вспомнит, будет зависеть, что они будут делать дальше. Ичиго вдруг пришла в голову бредовая мысль — если избавить Айзена от этого гигая, то его сила высвободится, и память, возможно, вернется. Но он прекрасно понимал, что этого нельзя делать — Айзен Соуске оставался опасен при любом раскладе — побежденный ли, потерявший память или даже отказавшийся от намерения создать Ключ Короля и занять трон (хотя кто сказал, что он передумал?).       Решив не дожидаться, пока "гость" выйдет из душа, Ичиго направился в его комнату.       То, что происходит с его памятью, похоже на приступы забывчивости. Только сейчас он забыл что-то большее, чем несколько слов.       Вода помогает смыть лишнюю взвинченность, возвращает цепкость внимания. Айзен неторопливо моется, перейдя от поисков воспоминаний к изучению собственного тела. Он не может сказать с определенностью, помнит его или не помнит — но смутно ощущает, что с ним что-то не так. Пытается отыскать хоть какие-то ассоциации, скользя ладонями по гладкой коже, напрочь лишенной волос — гладко даже под мышками — и, кажется, преуспевает: перед глазами проплывают обрывочные картинки, какие-то силуэты на фоне разрушенных не то временем, не то силой зданий... Силой?.. Айзен прижимает ладонь к груди. Там, в подвздошье, временами что-то неприятно тянет. Он вспоминает призрачный гул или звон, померещившийся ему при звуке собственного имени, и замирает, прижав к груди руку, погружаясь в самого себя. Однообразно шумит хлещущая из душа вода.       Проведя в душе, может быть, больше времени, чем нужно, и подробно исследовав ванную комнату — рассматривая каждый предмет, Айзен стремился вспомнить все, что могло бы быть связано с ним, но мало в этом преуспел, — Айзен вернулся в комнату, явно посвежевший, одетый в чистое (ему нравился запах свежей одежды), на ходу энергично вытирая голову полотенцем. Ему казалось, что волос то ли стало больше, чем было, то ли они стали длиннее — но ничего конкретного на этот счет он не припомнил.       Вошел и обнаружил у себя Ичиго.       Бросил полотенце на спинку стула, подошел ближе.       Рыжий рыцарь пришел на обещанный разговор.       — Я в состоянии, — уголки губ Айзена приподнялись, чуть сощурившиеся от улыбки глаза блеснули. Он улыбался скорее вежливо, чем тепло — нет, скорее с вежливым пониманием; едва уловимо лукавым и мягко-снисходительным. Смотрел, ожидая ответа.       Внезапно поставленная им перед самим собой задача начинает казаться Ичиго слишком сложной. Не то чтобы раньше ему так не казалось, просто сейчас он вдруг чувствует, как его буквально захлестывает усталость, а еще — беспомощность. Может быть, проще всё оставить как есть, и пусть всё идет своим чередом? В конце концов, это не его дело и не его ответственность. Но при всей своей усталости Ичиго понимает, что снять эту ношу с себя он не сможет. Он садится на стул, на спинку которого Айзен только что бросил полотенце, чуть подается вперед, положив руки на колени.       — Давай сначала выясним, что ты помнишь из прошлого. Даже если это совсем обрывочные воспоминания. Я думаю, что сумею объяснить тебе, каких событий они касаются, и тогда, может быть, удастся восстановить полную картину. Давай попробуем. Можешь назвать мне свое самое яркое воспоминание?       Красиво очерченные брови сдвинулись, и в карих глазах блеснул неожиданный металл. Впрочем, он тут же исчез, сменился глубокой задумчивостью. Айзен посмотрел на Ичиго из-под ресниц, сел на кровать, уперся локтями в колени и сцепил пальцы. Его взгляд углубился сам в себя, ушел внутрь — Айзен искал воспоминания, проверял, что может вспомнить. Спустя минуту поднял глаза.       — Пожалуй, я не смогу ответить на этот вопрос, — проговорил он спокойно. - Разве что назову сегодняшние разговоры с тобой и с твоим отцом. Его фамилия, думаю, Куросаки? — в голосе Айзена прозвучала усмешка. — Надеюсь, тебе не составит труда сообщить мне, как его зовут.       Это не было вполне правдой, но говорить, что наиболее сильным из впечатлений, которые хоть как-то сохранились в памяти, было его тошнотворное прихождение в себя, смешанное с каким-то полумистическим бредом, Айзен не собирался.       — Да, Куросаки Ишшин. Полагаю, это имя тебе всё еще ни о чем не говорит. А Урахара Киске — ни о чем не напоминает? — Ичиго пристально и цепко посмотрел в лицо Айзену.       Айзен, сдвинув брови, смотрел отстраненно. Он действительно старался вспоминать, и было ли самообманом, что имена казались ему не то чтоб знакомыми — однако... отзывалось на них глухое чувство, напоминавшее гул колокола за грудиной? Айзен постарался отключиться от всего, сосредотачиваясь на своих ощущениях, пытаясь угадать в смутных образах, которые вполне могли быть просто призраками, следы памяти. Поднял взгляд на Ичиго.       — Очевидно, их роль была достаточно заметной? — красивые губы искривила едкая усмешка. — Почему бы тебе все-таки просто не рассказать?       Тем более, что этот разговор предложил ты — этого Айзен не произнес. — В этих рассказах так много неприятного?       В глубоком низком голосе звучала сдержанная ирония.       — Тогда позволь мне спрашивать. Что такое гигай? Рейацу? Что за запечатывание? Вы выглядите немного... безумными, — улыбка стала едко-ироничной, — со всеми этими словечками. Или это общепринятые понятия, которые я ухитрился забыть?..       "Почему бы тебе все-таки просто не рассказать?" — мысленно передразнил его Ичиго, но промолчал. В нем сейчас боролись два желания, вызванные всё нарастающим раздражением: первое — поступить именно так, как просит Айзен, и выложить ему всё с лихвой, ошарашить, может быть, даже шокировать — и ведь вряд ли это поможет так сразу вспомнить, и второе — все-таки терпеливо ответить на вопросы Соуске. Но вопросы "Что такое гигай?" и "Что такое реяцу?" ставили его в тупик — он не вполне представлял себе, как в доступных выражениях объяснить это тому, кто не помнит даже о существовании шинигами.       — Да, ты ухитрился забыть, — Ичиго все-таки не выдержал и передразнил его. — Хорошо, я попробую объяснить: у каждого шинигами, арранкара и даже человека есть духовная энергия, она называется рейрёку. Так вот реяцу — это сила, которая возникает при высвобождении какого-то количества рейрёку. Но я думаю, что тебе сейчас эта информация мало поможет. Лучше я расскажу тебе о твоем прошлом. И ты угадал — там много неприятного. Начать хотя бы с того, что ты пытался меня убить, — Ичиго замолчал и посмотрел в лицо сидящему напротив с какой-то едва заметной горькой усмешкой. Он нарочно не стал продолжать и рассказывать, как они сражались, и как Ичиго сам тоже, в общем-то, не из водяного пистолета по нему целился — ему было интересно, всколыхнут ли эти слова какие-то воспоминания в Соуске? Последняя фраза звучала провокационно с расчетом "зацепить" эмоции собеседника, ведь через эмоции, как полагал Куросаки-младший, они могут добиться возвращения памяти гораздо быстрей, чем просто перебирая сухие биографические факты прошлого.       Это-таки производит впечатление. Глаза Айзена расширяются. Но выражение, с каким он смотрит на Ичиго, прочитать сложно — во всяком случае, это мало похоже на удивление, и это точно не испуг и не растерянность. Затем Айзен смеется.       — Я маньяк? — спрашивает он бархатистым глубоким голосом. Продолжает без смеха, спокойно, но с нотками вежливого интереса: — И что было причиной этих попыток?       Духовная энергия? Энергия — это... Я видел бы? Ощущал? ...Впрочем, они же говорят, моя сила запечатана. Сила?.. Ну, хорошо. Голос Айзена звучит почти вкрадчиво:       — Я не ошибусь, предполагая, что ты можешь мне эту силу показать?       Итак, эти двое утверждают, что в мире действуют силы, называемые рейрёку и рейацу, и существа, называемые шинигами и арранкарами. А я помню слово "энергия" и не помню слова "рейацу". То есть помнил значение слова "энергия" и не помнил значения слова "рейацу"...       Айзен смотрит на Ичиго. На лице Айзена написан интерес — но настолько легкий и небрежный, точно не о его судьбе речь. В карих глазах блестит желтый отсвет.       От вопросов Айзена Ичиго почти теряет терпение. Впрочем, думает он с невеселой усмешкой, Соуске сейчас весьма недалек от истины — того, кем он был, можно было бы, пожалуй, назвать маньяком. Не в буквальном смысле, конечно.       — Маньяк? — Ичиго хмурится — от того, что ни вопросы Соуске, ни его собственные объяснения не приближают их к цели. — Ну... можно и так сказать. А если серьезно, мои объяснения тебе всё равно ничего не скажут, похоже. Для начала ты должен вспомнить, кто ты, тогда и всё остальное постепенно вспомнится, я думаю. Ты — не человек, ты шинигами, — тут Куросаки-младший подумал, что и эта информация, скорее всего, ничего не даст — про шинигами он уже упоминал, но в тот раз Айзен отреагировал так, что стало совершенно ясно - это слово ему ни о чем не говорит. Ну или почти ни о чем.       — О причинах твоих поступков я вряд ли смогу тебе рассказать — в свой план по разрушению Общества Душ ты нас не посвящал. И... — он зачем-то откинулся на спинку стула, задев плечом полотенце, и несколько секунд смотрел в лицо сидящего напротив. Ему совсем не нравился этот взгляд, эта постоянная ирония в голосе собеседника. Словно он один тут старается помочь, а Айзен просто развлекается. У Ичиго даже на секунду возникла мысль, что Соуске решил симулировать потерю памяти по каким-то своим причинам, и теперь просто играет с ним, — показать тебе эту силу я могу, но мне не нравится, что это выглядит так, будто я тебя развлекаю. Демонстрация вряд ли поможет тебе вспомнить, — его голос звучит немного раздраженно. И вдруг его осенило. Может, это и не лучший и вообще неправильный способ, но, кажется, попытка задеть эмоции Айзена кое-какие результаты всё-таки дала, и нужно продолжать идти в этом направлении. И лучше бы поскорей — времени у них не так много.       Айзен опускает ресницы, и оранжевый блеск исчезает. С его губ исчезает ироничная улыбка, он хмурится и произносит неторопливо:       — Едва ли я могу принять такой отказ.       Мысли его текут в несколько слоев, с разной скоростью, но ровно. Шинигами, да? Разрушить Общество душ, вот как... гм, неужели маньяк я — а не двое странных людей, вздумавших не то прятать, не то просто меня похитить?.. Итак, если верить сказанному, я не человек и занимался тем, что разрушал некое Общество душ, — а рыжий рыцарь его защищал? Коль скоро я пытался его убить...       — Итак, я маньяк и шинигами, — произносит он спокойно и даже мягко, глядя на Ичиго из-под ресниц. — А ты?..       — Ты не маньяк, — Ичиго качает головой, потом не выдерживает и все-таки улыбается — этому нелепому слову, тому, как Айзен то ли принял его на веру, то ли просто решил развлечься и подыграть ему.       — А я... — рыжий встает и, продолжая странно улыбаться, подходит к сидящему на кровати Соуске. — Временный шинигами. Мы с тобой сражались, — и добавляет: — по разные стороны. Идея использовать не демонстрацию, а ощущения приходит к нему внезапно, и Ичиго не колеблясь решает ею воспользоваться. — Дай мне свою руку, — произносит он решительно и протягивает ему правую руку ладонью вверх.       Айзен смотрит на него снизу вверх и не сразу, но все-таки протягивает руку. Кладет свою правую ладонь поверх ладони Ичиго, не вставая, слегка сжимает пальцы, вслушивается в ощущения.       Ичиго склоняется к нему, подается вперед и говорит, глядя в глаза:       — Когда мы сражались — не в том бою, после которого тебя запечатали, раньше, — ты в какой-то момент оказался очень близко ко мне, даже ближе, чем я сейчас, и сказал... — Куросаки сжал пальцами ладонь Соуске, поднес ее к своей груди слева, там, где под ребрами билось сердце, и несильно прижал, продолжая удерживать своей рукой. Поднял на него взгляд — прямой, спокойный, почти жесткий. — Ты помнишь, что ты тогда мне сказал?       Айзен чувствует, как бьется его собственное сердце — гулко стучит в груди. Он преодолевает порыв отобрать руку (и с чего? мальчишка не сделал...) и глядит в решительные глаза напротив. Миг тянется неестественно долго. Наконец его губы разлепляются.       — Почему ты пытаешься помочь мне?       Может быть, это не помощь. Может быть, это вообще неважно. Но он не может не задать этот вопрос.       — Помочь? — немного растерянно, как будто этот вопрос застал его врасплох, как будто само это слово вдруг утратило первоначальный смысл — да, вероятно, он уже не пытается помочь, он просто пытается вернуть того Айзена, к которому привык — просто потому что не знает, что делать с этим странным человеком (именно человеком), и это раздражает. Или нет, или это просто момент слабости?       — Я просто хочу, чтобы ты вернулся. Ты прежний. Потому что я не знаю, что делать с тобой таким... — Ичиго всё-таки признается, не без некоторого внутреннего сопротивления. — Так ты помнишь? Ты сказал тогда, что можешь легко коснуться моего сердца. Но я до сих пор не понимаю, что ты тогда имел в виду, и зачем сказал это. Может быть, ты мне объяснишь? — в его тоне, в его взгляде не было ни капли двусмысленности — он выглядел, как человек, которого долго беспокоил какой-то вопрос, и вот теперь он наконец смог его задать и ожидал на него такого же прямого ответа. Почему вдруг именно сейчас ему вспомнился этот случай, Ичиго не задумывался — главное, что через эмоции можно достучаться и до памяти, как он полагал, и если удастся всколыхнуть память об эмоциях — может быть, в ней начнут всплывать какие-то детали, с этими эмоциями связанные, и из них уже можно будет постепенно построить целостную картину.