Хейл-Стилински-Арджент

Элли без трех месяцев год, и Айзек готов поклясться, что она Стайлза копия (не лучшие гены). Топает, нет, бежит, падает. Улыбается торчащими снизу зубами, встает на четвереньки, попой кверху, в подгузнике розовом, с принцессами. Клюет носом, морщится, кричит: мама, и что-то на своем, одной ей понятное, недовольное. Мама - Айзек. Крис говорит: запах, оборотни. Айзек пожимает плечами: мне все равно. Пока Элли рядом, он быть готов кем угодно, потому что привык. Заново учится любить. И, знаете, выходит: когда во сне к нему жмется, под боком, в гнездышке из подушек; когда льнет к груди; когда смеется. Становится чем-то важным, родным, без чего жить невозможно, теперь не сможет. Айзек был трусом. Сейчас - сильный. У Криса гордость в глазах, и с губ срывается почти: ты смог, сын. Элли хохочет, когда Айзек подхватывает ее на руки. Пытается дотянуться до глаз, тычет пальцами. Айзек сажает на колени, одевает, застегивает комбинезон. Она что-то болтает, высовывает язык. В супермаркете женщины провожают улыбками. Айзек знает: когда у тебя ребенок, формулу привлекательности возводят в квадрат. Смешно. Это как если бы вместе с палкой для лакросса росли бицепсы и крутость в глазах девчонок-черлидерш. Он прячется в отделе бытовой химии и захватывает мешки для мусора. Топчется возле моющих средств, и Элли - серьезно - смотрит на него не по году осуждающе, но находит затем занимательными прутья тележки. Айзек катит к детскому питанию. Помешанные на форумах и грудном вскармливании мамочки умиляются, хихикают, когда Элли талдычит: мама, мама, мама. Думают: за незнанием другого. На деле: оборотень, рожденный оборотнем и оборотня нашедший. Айзек улыбается: ему нравятся законы волчьего мира. Ровно до того, пока Арджент не напоминает: Стайлз. Еще-один-отец. Человек. Тот, кто звонит трижды в неделю (плевал на разницу в часовых поясах) из своей Виргинии и выводит исправно. Айзек надеется, что по наследству идиотизм не передается. – Снова ты? – это не звучит раздраженно, наступательно - скорее никак. Никак Айзека устраивает. – Скучал по твоей кислой мине, Лейхи. В следующий раз, когда заболею, выжму лимонный сок из тебя, – смеется, настраивает камеру. За спиной запотевшее стекло Старбакса и потухшая гирлянда. Дальше - приветствия, сюсюканья и довольная физиономия на весь экран. Айзек дергает ногой, смотрит на пальцы: не интересно вот абсолютно. Элли к нему руки тянет после третьей "смешной" рожицы, отворачивается, интересуется пуговицами на рубашке. А потом тараторит: мама, мама. Стайлз там, через океан, по факту поражен, удивлен, - не чуточку - взбешен. Айзек веселится, очки себе прибавляет: один-ноль, два-ноль. – Мама? Какая еще, к черту, мама?! Ты волчьи свои лапы к ней не пристраивай, слышишь меня? Лейхи? Лейхи! – Скажи дяде "пока-пока". – Не смей. Айзек, я кому говорю! Айз... Экран гаснет. Не для детских ушей "мать твою" растворяется в бесконечности оптоволоконной сети. А Айзек. Что ж. Айзек побеждает. (В какой там раз?).