Хейл-Стилински-Арджент

Полицейский катер находит их, когда ночь переползает порог двенадцати, его рубашка на ней, плед на плечах, а звезды как в тех романах, что толкают в довесок к продуктам, лишь бы забрали, где-нибудь в Ньюпорте. Нет света; темнокожий мужик светит в лицо фонариком, и Малия бесится, но Скотт говорит ей что-то вроде "все в порядке", к себе прижимая, и они двое выглядят слишком помято, и второй из патрульных - парнишка лет двадцати - понимающе хмыкает, а старший в кулак кашляет и предпочитает очевидного не видеть. – Чем занимались? – Дайвингом, – (парнишка пончиком своим, бедный, давится). Затем главный шарманку заводит про шторм, красный флаг, закон. Малия раздражается; Скотт двигает ладонь ближе к ее животу. Шериф бросает беглый взгляд вниз, но не комментирует. В конце концов, она вырывается и перешагивает на другой борт, толкая патрульного локтем. Скотт неловко жмет плечами. Они возвращаются в его квартиру в половину второго, когда дождь поливает, а кеды противно хлюпают на полосатом коврике перед дверью. Малия стягивает рубашку, едва переступив порог, и у нее на спине соли разводы и родинки, и Скотт смотрит, будто в первый раз. Она его. Его до ямочек на пояснице и остроты лопаток, которые целовал. Его вся. – У меня есть кое-что, – говорит, оборачиваясь. Скотт не сразу понимает, что именно. – Где ты это взяла? – пакетик с травкой. Не нужно быть спецом, чтобы узнать. – На катере, – Малия пожимает плечами. Так, словно порядок вещей. Скотту бы от праведного возмущения задохнуться, но говорит только: – Это не наше, – и добавляет, – у меня нет лишних пятидесяти баксов, чтобы заплатить. – Брось. Тот парень все равно должен тебе за катер. – Я думаю, это не лучшая идея. – Скотт, – Малия закатывает глаза. – Засунь свои моральные принципы в задницу хотя бы на эту ночь. Прошу, – она облизывает губы. Между делом, а Скотт поклясться готов, что у него даже на это встает. – Зачем? – Ты всегда всему ищешь объяснение? – Малия вертит пакетик в руках, вышагивая вдоль барной стойки. – Ладно. Если тебя это утешит, мы оборотни, а, значит, с нами ничего не произойдет. Легче? – она издевается. Серьезно, она выводит его. А Скотту будто снова двенадцать, и Стайлз просит спереть пропуск у Мелиссы, чтобы проскользнуть в морг. (Тройное убийство, чувак, их забили кухонным молотком!) – Есть идея, – Малия пропадает за дверцей холодильника. Видно ноги только, босые, и край его шорт. Она их спереди завязала, чтобы не спадали; она их надела. Пустяк, а Скотта греет: Кира не носила его одежду. Он отвлекается всего на пару секунд, а Малия уже хозяйничает на его кухне, сваливая на стойку венчики, форму для выпечки. Не так, как делает Лидия. Не так, как делает его мать. По-своему. Малия с заправленными за уши прядями, без рубашки выглядит уютно; уютно настолько, чтобы поцеловать, не имея на то причины. Нежно, как не умеет Альфа, но может Скотт МакКолл. – Сначала кексы, – говорит она, прикладывая палец к его губам. – В детстве мы с Кайли часто готовили их. – Кексы с марихуаной? – удивляется. Малия закатывает глаза. – Шоколадные кексы. – Я все еще думаю, что это плохая идея. – Мне плевать, – Малия улыбается. Скотт качает головой, но он берет венчик, когда она просит его об этом. Они готовят вместе; они взбивают тесто, растапливают шоколад, и Малия облизывает его пальцы, и она целует его, размазывая крем по его лицу. – Останься со мной, – просит Скотт, когда Малия отстраняется. Она теряется; ей хорошо с ним, да, но. – Я не могу обещать, – признается честно. – Я знаю, – горечью шепота щепоткой в непропеченное тесто души. Малия вся сырая. Поднимается на ноги и меняет тему. Они в этом все преуспели. – Хранишь ее рисунки? – Каждый. Малия снимает один, где Скотт - Капитан Америка, а Элли - крошечный Баки Барнс. Не Солдат - Баки. По-детски схематично, но узнаваемо. – Разве маленькие девочки не повернуты на принцессах? – Малия помнит: она была. В принцев не верила (их не существует, Кайли!), но таскала платья у мамы и расспрашивала, не было ли в их семье кого-нибудь королевской крови. Мама трепала по голове, улыбаясь. Мама не знала, что Хейлы жили в особняке с многомиллиардным состоянием. Мама ничего не знала. А у Малии были потрепанные кеды и лучшие родители. Этого мало? – Да, но не Элли. Она любит звездные войны, комиксы и все, что привозит ей Стайлз. – Но его на рисунках нет, – замечает Малия. – Зато есть ты. Она не сразу понимает, о чем он. А потом видит. Видит, и дыхание спирает. – Она просила передать это тебе, Мал. Ее супермаме. На рисунке - человечек в красном купальнике с щитом Кэпа. Чудо-женщина с оговоркой на лапы Богомола из Кунг фу Панды. И подпись: я скучаю, моя супермама. – Н.. нет. Малия качает головой; Малия не такая. Не герой, не вровень со Скоттом тем же, который мирок их спасал сотни раз. – Это - плод воображения, – ей оправдаться легче; она ведь не та, какой видит, ее для Элли как таковой и быть не должно. – Ей четыре, Мал, но она знает, что ты есть. И она верит в то, что ты такая. – Я не ее герой, Скотт. Ты, Стайлз, кто угодно, но не я, – Малия возвращает ему рисунок. – Отдашь той, которая это оправдает. – Ты знаешь, что другой такой нет, – Скотт ловит ее запястье. – Ты знаешь, что ошибаешься, – глаза в глаза. – Никогда прежде ни в чем не был так уверен, – Скотт притягивает ближе. – Ты не можешь превозносить меня. – Но могу говорить правду. Я не вру, Малия. Я бы никогда не стал лгать тебе, – у Скотта глаза - вулканы. Малия в зоне чрезвычайной ситуации. – Кексы подгорели, – она ненавидит, когда так. – Я посмотрю, – Скотт проводит ладонью по ее волосам и отстраняется. Малия терпеть не может его уступчивость, сговорчивость. Все, что делает Скотта МакКолла таким чертовым богом. Героем. – Не надо, я сама, – это сухо. Удивительно, как меняется взгляд, голос. Малия вся загадка. Скотт почти Стивен Хокинг - не понимает женщин. Кексы горячие, а шоколад лавой течет. Пахнет тестом. Скотт себя одергивает: в самом деле, он же не полицейский пес, чтобы траву вынюхивать. – Выглядит съедобно, – заключает, подходя ближе. Малия рядом облизывает обожженные пальцы. – Конечно, съедобно, – закатывает она глаза. – Это всего лишь кексы. Попробуешь? Всего лишь кексы, – Скотт себя убеждает. Окей, он оборотень. И он не шериф Стилински. И не парень из наркоконтроля. Всего лишь кексы. Итак, на вкус обычный, шоколад во рту тает. Скотт усмехается: – Ты была права, ничего не происходит. – Еще бы. Ты же откусил всего один раз. – Мал, – зовет вдруг он. – Чего ты ждешь? – Просто хочу почувствовать себя нормальной. Сделать то, что все делают в семнадцать. – Но это вне закона. – Вся наша жизнь вне закона, Скотт. Все это чертово дерьмо. Мы не лига справедливости, мы звери, а эти кексы - это лишь малая часть того, что мы нарушили. – Некоторые из нас больше люди, чем те, кто когти не прячут. – Такие, как ты. – Как все мы, – Скотт руки, пальцы переплетает. – Ты не должна винить себя в том, что сделала, будучи койотом, Малия. Ты человек прямо сейчас, человек для меня. Я готов доказать тебе, я проходил через это сотни раз. – Прошу, Скотт, – Малия качает головой. – Не надо. Не надо. Она рассыпается песочным тестом, тертым шоколадом, ломается, как бисквит. У Малии шоколад на пальцах на вид - кровь. А он ее целует, подхватывает под ягодицы, тянет на себя и шепчет, шепчет: койоты не могут так. И он дышит ей в губы, шею, и он дышит ей, и он знает: это его, их, а не волчье. Это он несет ее в спальню, он освобождает от одежды, он, он, он. А она отвечает. Она зарывается пальцами в волосы, она под ним стонет и говорит на выдохе, рвано: это. не одно. и то же. но это одно: волки не любят, а Скотт языком на животе выводит - без ума от тебя. Он засыпает, прижимая ее к себе, и Малия еле из объятий выскальзывает, стаскивая простынь, и он под ней голый, он ворчит что-то и закрывается подушкой, но он не просыпается - на белизне постели его загар кажется почти черным. Малия мерзнет; мерзнет даже, натянув хлопок ткани под самый подбородок. Скотт грел; Скотт едва не тот паренек из вампирской саги, что с табу на рубашки. В кухне запах выпечки сбивает дождь. Растекается в слюни на стеклах, и Малия всерьез думает, что эти, из мира искусств, - конченные. Плевки на окнах - эстетика психов, ей-Богу. Она отворачивается, и стук капель - будто в спину. Делает шаг, другой. Рисунок Скоттом бережно возвращен на прежнее место - висит, магнитом прижатый, слева от центра. Малия срывает. Малия смотрит, смотрит, зубы стискивая. Этого хватает, чтобы сделать то, что откладывала год, два, четыре. Этого хватает, чтобы метнуться к рюкзаку, достать телефон и включить (мертвый груз). Этого хватает, чтобы увидеть: Сто семнадцать непрочитанных сообщений. И кликнуть: Стайлз. Малия листает: последние несколько лет жизни уместились в десять секунд, вау. У Малии руки, честно, дрожат. Вся она. Наш первый зубик. (Почти волчий клык!) Крокодильчик учится ползать (этот сверх крутой коврик стоит семьдесят баксов! А я в детстве грыз свои ноги). Шаг вперед: Элли. (я работаю над тем, чтобы Арджент отдал ее в хип-хоп). Банановое пюре! (кажется, пару месяцев назад Крис говорил что-то о прикорме? идиотское слово). Элли-хмуроволк. (Дерек замешан?). Роско-младший. Детка, это, мать его, эксклюзив! Барби и железный Пегасец. Наша девочка, Мал. сотни фоток. малышка с его родинками на скулах, малышка с его улыбкой. малышка, которая всегда будет его самой-самой любимой (разве может забыть она, Малия? его руки на ее животе, четырнадцатое). Прости, что твои ро­дите­ли та­кие иди­оты, ко­торые чер­тов­ски об­ла­жались. од­но сло­во. Все­го од­но сло­во, Мал. Она же твоя дочь.