Хейл-Стилински-Арджент

Кто-то будит ее, когда капот на солнце нагревается настолько, что ящерицы сползти не успевают - зажариваются, как мясо на вертеле. Жарко. Малия облизывает пересохшие губы, и доходит - медленно, - что провалялась под пеклом несколько часов. – Загораешь? – кто-то - Айзек. У него усмешка на губах, кажется, круглосуточная, но стаскивает кепку и одевает ей на голову. – Твои собратья все в норки попрятались, а ты в Беара Грилла играешь. Инстинкта самосохранения - ноль. – Забери, – Малия возвращает ему кепку. – И проваливай. Ей не нужно, чтобы с ней нянчились. Ничего от них. – У тебя двигатель сдох. – Нет. – Тебе помощь нужна. И, кстати, можешь не благодарить, что разбудил тебя раньше, чем ты превратилась в люля-кебаб. Он выводит ее. Семейка - глаз-алмаз. Малия поднимается. Айзек тактично умалчивает о разводах крови на ее руках - исцелившихся, разумеется. Она огибает машину, толкая его плечом, и поднимает капот. Ясно, не удерживает, обжигая пальцы. Зато Айзек - да. – Интересно, если бы тебе отрубило голову, у тебя выросла бы другая? – Ты все еще здесь? Айзек - чертов Эдвард Каллен. Откуда Малия знает - Кира пересказывала сюжет, когда готовились к тесту по биологии. "Профаза", - как сейчас помнит. А еще, что Кира сбежала в пустыню, когда Врачеватели собирались их всех убить. Они со Скоттом расстались тогда - Малии нет до этого дела. Она не обязана винить себя в том, что Кира ушла. И Скотт не должен. Малия не знает, почему думает об этом сейчас. (Она же, по сути, тоже ушла. Оставила). – Забираю твою тачку, раз тебе нравится здесь стоять. – У тебя ключей нет. – Воспользуюсь отмычкой, – Малии ничего не стоит уехать. Ей хочется верить, что нет. Потому что стоит. "Тебя и так не было все эти годы", - достаточно, чтобы на перемотку - существование в Канаде. Достаточно, чтобы не забывать, что зверь. Ей жаль. Правда, жаль. – Вернешься к нам, и Кора починит твою машину за пару часов. – Нет, спасибо. – А вы стоите друг друга, – Айзек усмехается. – Вы - Хейлы. – Я не Хейл. – А кто? Елизавета Вторая? – Шутишь, – Малия смотрит в упор. – Почему бы тебе не отправиться туда, куда ехал? – Почему бы тебе не признаться, что помощь нужна? – перестановка вопроса. К тому же, косится на руки - специально. Малия прячет их за спиной. – Пока, Айзек. – До ближайшей автомастерской больше пятидесяти миль. К вечеру дойдешь, – зубы у него идеально ровные и прищур, и через плечо бросает: bon voyage, bébé*, салютуя в воздухе. Под Фон Барона косит. – Va tu faire foutre*, – Малия учила французский в восемь. Ругательства штамповала резво. Айзек смеется: стоят посреди захолустной трассы и тренируют язык. – Садись - подброшу. Все равно не знаешь, куда идти. Малия смотрит на свою машину, на Айзека, взвешивает "за" и "против", но затем ставит на сигналку и забирается в его тачку - так быстрее выберется отсюда. – Чтобы ты знал, я бы дошла сама, – добавляет, когда - опять же с усмешкой - садится рядом. – Не хочется время терять. – Не сомневаюсь, – он прибавляет газ. – Салфетки в бардачке, – и взгляд - на руки снова, но не спрашивает. Малия достает одну и оттирает кровь. Не больно. Не так, как в груди. Была бы гением - изобрела бы салфетки, скотч - все что угодно, - которые со стенок там, внутри, отскребают, отдирают все дерьмо. Или - проще - совком покопаться, как в земле. Они едут молча и приезжают тридцать минут спустя. Не в город даже - окрестности: склад, рынок, фруктовые развалы на каждом шагу и автомастерская за железной решеткой. Малия долбит по ней, пока Айзек, привалившись к стене, наблюдает. Она дикая. Упертая. Более непосредственная даже, чем Кора, но такая одинокая. Не был бы оборотнем - не услышал, как билось сердце, когда смотрела на малышку. Не так, как бьется у Коры, когда берет на руки их сына. Это не любовь - страх. Страх полюбить - Айзек об этом все знает. Малия - нет. Ударяет по железу, будто бы не видя: закрыто до завтра. Так, словно не мастерская там, а выход. – Малия, – она жалость к себе не терпит, девчонка. У них - на двоих - оружие - желчь. Айзек только по этим правилам и играет. Уроды какие-то, неправильные. – Койоты в лесу грамоте не научили? Закрыто, написано. – А больше ничего нет? – она не говорит, что ей необходимо уехать. Айзек - не ее жилетка. И не доверяет ему так же, как Коре, Питеру. Как всем. В чем он другой? – Не здесь. В Сьюдад-Хуарес, но это не ближний свет, – Айзек пожимает плечами. – Кора знает, что делать. – Я подожду. – Валяй. Но запомни: corijo tu - пригодится, если тот паренек все-таки решит затащить тебя в одну из здешних подсобок. Худосочный, потный - Малия запах отсюда чует, - скользит языком по губам и пялится на нее. – Вырублю с одного удара. – А тех? Здесь оружие у каждого второго. Кто знает, в чьих пулях найдешь волчий аконит. – Пытаешься запугать? Они люди. – Тем более не советую торчать здесь весь день, – Айзек жмет плечами. – Впрочем, твое дело. – Скажешь, что в таком случае забыл здесь ты? – Покупаю продукты. Лучшее мясо в северной Мексике, между прочим. – Человечина, – замечает Малия. Айзек улыбается. Это странно, если бы не тянул лыбу на все, что скажет. – Будешь ломаться - станешь ужином. Твоя логика. – Уйдешь уже? У него усмешка с губ не сползает, нет. Забрасывает рюкзак на плечо. – Здесь не говорят по-английски, если что, – и уходит. Пропадает в толпе за считанные секунды. Это едва ли город, а людей - как в Бикон Хиллс. Малия пьет из бутылки, пока местный извращенец взгляда с нее не сводит. Тут же дети - грязные, в каком-то тряпье, - пинают мяч некоторые, другие на нее таращатся, как на достопримечательность. Жила в Канаде четыре года - загар ни к черту не годный. Малия понятия не имеет, о чем местные говорят. Даже по интонации - и то не различить. Она покупает воду (они берут доллары), тыча пальцем, как ребенок, и долго вертит в руках кепку, которую Айзек всунул. В конце концов, оставляет на асфальте и идет к машине. Прижимает к себе рюкзак, пробираясь через толпу, выходит на трассу. Дальше - путь один. Вернется завтра, объяснит жестами, что угодно, но не обратно - к Хейлам. Она идет больше пятнадцати минут, но по-прежнему видит разноцветные дома на площади и трубы завода. Мобильник сел; ей до него нет дела. Опустошает бутылку и валится на песок - она чувствует себя дерьмово. Достаточно, чтобы лечь и не найти сил подняться. – Я смотрю, лупишь прямо к цели, – слышит Малия и не удивляется. В нескольких футах от нее тормозит автомобиль - машина Айзека. Ей хочется послать его к черту, но едва встает, продирая глаза. Голова трещит, как скорлупа фисташек, которые Брэйден щелкала. – Малия, – Айзек помогает ей подняться. Прикладывает руку ко лбу, но она убирает ее. – Оставь это для своего сына. – Лучше покажу ему тебя в качестве яркого примера непослушания. – Я не твоя маленькая девочка. – О, ты в принципе не моя девочка, но я все равно нянчусь с тобой. – В детстве отец не купил мальчику куклу? Айзек замирает. Этого хватает, чтобы Малия поняла, что сказала не то. Она отстраняется. Буквально - выпутывается из рук, отскакивая, как от огня. Она - дикий зверек. – Все детство я провел запертым в морозильнике. Не до игр было, – Айзек усмехается, но ему больно. Не так, как раньше, но Малии хватает обоняния волчьего, чтобы уловить. "Прости", - с губ не слетает, а стоило. Она смотрит ему в глаза. Недолго, потому что все равно ответов не находит - скрывает умело, мальчишка. – Я везу тебя на ранчо, а ты помолчи и доверься мне, – добавляет он. – Не собираюсь объяснять Скотту, что случилось с его девушкой. – Я не его девушка. – Ага, – Айзек придерживает дверь. – Садись. – Я не его девушка, – повторяет Малия и чувствует, как тошнота подступает к горлу. Дело в жаре - ясно. – Не поверишь, но мне все равно. Садись, пока не втолкнул тебя силой. Ей хочется ответить, но в следующую секунду она выворачивает желудок точно на его идеально вычищенные ботинки. Ей дерьмово. Достаточно, чтобы Айзек не скривился. – Тебе помощь нужна, – говорит он, и в первый раз за этот чертов день Малия уступает.