Хейл-Стилински-Арджент

Элли сидит возле дороги на пыльном песке, пачкая светлые шорты. Подогнула под себя ноги и вертит в руках Кэпа - у него щит снять можно, и он весь такой прикольный, и Элли бежала вчера туда, в кухню, со всех ног, чтобы сказать Малии: мне так нравится. Это же Капитан Америка - его лицо на ее футболках, плакатах в комнате, на заставке телефона Айзека даже. Это Скотт. Элли бежала, чтобы сказать, что этот Капитан так похож на него: глаза, как у Скотта, добрые. И такие-такие грустные. Почему - неразделенная любовь. Элли о такой слышала по телевизору и все сразу поняла: Скотт болен любовью. Это значит, что он любит кого-то, а кто-то не любит его в ответ - это как влюбиться в червяка. Он же глупый, он не скажет "я люблю тебя". Элли собиралась выяснить, кто червяк Скотта, пыхтела, спрашивала (папу, Стайлза, Брэйден), а потом увидела Малию с такими же грустными глазами. Все очевидно: у Малии тоже есть свой червяк. Элли разузнать хотела, чтобы помочь своему Капитану Скотту - если есть, значит, знает, в чем суть, и это - суперсекретная информация. А потом Малия уехала. Сбежала так быстро, что Элли удивилась, что в стене не осталось отверстия в форме Малии, как в глу­пых муль­ти­ках, которые Кора включает для Олби. Элли немного злится из-за этого. Рассержена на двадцать три процента, потому что семнадцать она грустит, а оставшиеся шестьдесят думает, как помочь и Малии тоже - разумеется, с ее червяком. А потом возвращается Айзек. Элли замечает его Айзекмобиль на горизонте и машет руками - всегда ждет, хотя Крис строго-настрого запретил выбегать на дорогу. Копается обычно отстриженными под корень ногтями в песке, вытирает пот ладошкой - жарко, губы сохнут, - но не уходит - ни за что. Айзек тормозит возле, открывая окно. У него продукты в пакетах плавятся и Малия возле - ей бы в Нома: там максимум плюс двадцать. Элли ее замечает сразу, принюхивается, как собачонка, но Айзек решает, что спросит об этом позже. Запах - он почти уверен, что это то, из детства. Элли помнит инстинктами - той крохой, которую Арджент привез: Малия пахнет мамой. Сейчас, конечно, с толку сбивает: ей четыре, и она научилась думать. – Кора сказала, что ты вернешься! – подтягивается через окно, стуча ногами по дверце - буквально в салон заползает. – Она правда так сказала? – удивляется Айзек. – Да. А еще, что ты... – она заминается, брови хмурит, высовывая язык. Вся напряженная - ведь помнила! – Pedazo de mierda, – выдает потом гордо и звонко (у Малии в черепной отдается). Буквально - выкрикивает в лицо. – Pedazo de mierda - кусок дерьма. Выцепила же откуда-то перевод - явно не Кора сказала. – Мать твоего ребенка назвала тебя куском дерьма? – Странно, что вы, двое, не сошлись, – язвит Айзек, но тут же снова оборачивается к Элли. – Не говори это больше, ладно? – Почему? – Потому что это взрослое слово, – определенно лучше, чем "плохое". Кора не ругается. Кора кидается взрослыми словами. Айзеку стоит поговорить с ней, да? – А папе сказать можно? – Нет. – А Стайлзу можно? – Даже Стайлзу, – а между тем слышит: сердцебиение. Оно сбивается. Все еще что-то значит для нее. Айзек, наверное, может понять: у него ребенок, но Кора - пусть не сахар - его. А Стайлз с Лидией (до сих пор не верит), и у Малии в груди заржавело, и трещит по швам, как выпотрошенная овечка: разрыв ткани рикошетом от стен в салоне. Может понять, но не делает этого. Вместо - думает о Скотте. Слышал же, как расклеивался - как коробка, со звуком противным, чавкающим, стенки картонные расползались, клеем стянутые, - а не знал, кем была. Понял теперь. Окажись в подобной ситуации - сдался бы. Треугольник не любовный - Бермудский, ей-богу. И обидно, и сказать хочется, отчитать, как ребенка: он тебя, мать твою, любит. Не Стайлз - Скотт. Айзек слишком хорошо знает МакКолла: кровать в его доме без оплаты ренты и нелепые разговоры за внеочередной пиццей. Но он ни черта не знает о Малии. А Малия - о нем. Она полоскает рот в ванной, пока он стоит за спиной. Косит под благодетеля, делая вид, что знает, что ей нужно. У него футболка в руках и градусник, и Малия удивляется, как он еще не впихнул ей его в зад. Ей плевать; она стаскивает с себя рубашку, даже не отвернувшись, но Айзек - не Скотт в семнадцать, чтобы стыдливо краснеть. У него Кора, и ему все равно. Малия его футболку натягивает на костлявые плечи и из себя едва не выходит, пока он в открытую смотрит. – Полевые мыши не особо питательны, да? – интересуется. Малия скалится - клыки наточенные, острые. А затем что-то врезается в Айзека сзади, и это что-то - джип. Роско, тот самый, с фотки, которую Стайлз отправлял. Элли тогда был год, сейчас - четыре, и выкручивает руль, отъезжая назад, и хихикает, выползая из машины. У джипа разбита фара, и он, в целом, самое убогое, что Малия видела на свете (это после Питера, разумеется). Но он родной. Достаточно, чтобы вспомнить, как они занимались в нем сексом - больше, чем один раз. Малия не знает, почему думает об этом сейчас, когда перед ней - детская машинка. Она просто помнит. Даже пятна на сидениях - каждую мелочь. Она же единственная после Стайлза, для кого Роско значил больше, чем хлам в утиль. Значил. Если так, то Малия, как джип, - "отдам в хорошие руки". Никто не удивился, что руки - Скотта. – Я тебе привезла лекарство, – тем временем говорит Элли, подходя впритык. – Лекарство от всех болезней, – это почему-то шепотом. Малия тоже болеет любовью, как Капитан Скотт, - Элли сразу все стало ясно. Ее лекарство любовь, конечно, не лечит, но Элли же не станет говорить папе о том "взрослом" слове (а так хочется), значит, и здесь может умолчать. Недоговаривать - это не обманывать, - так Стайлз говорит. И Элли достает. Пачку мармеладных медведей. А Малии хватает, чтобы вспомнить: вертел в руках слипшиеся конфеты, отделить пытался - не мог. И смеялся: "Ты и я, Малс. Так близко, детка". А у мармелада в свойствах - таять. растаяли. // Днем Кора бросает смазанное "прости", не задерживаясь рядом, и обещает, что закончит с починкой к вечеру. Она не в восторге, что Малия вернулась, - так Тейт думает. А Хейл вместо чувствует вину. Копается в движке и, кусая губы, смотрит на сестру. Она такой же была в пятнадцать: колесила по Мексике, сбежав от тетки в тринадцать, - тогда все уже мертвы были. Вечно от чего-то бежала, жила с поддельными документами на имя Марии Хорхе и угоняла байки шашек мелких мексиканских банд. А ночью рыдала. Забивалась в угол своей койки за семьдесят песо в сутки и понимала, что осталась одна. Это не было жизнью - существованием-то едва. А сейчас у нее своя семья, и не обгладывает кости обугленной курицы, пялясь в стену где-то в Нуэво-Ларедо (девятьсот убийств на триста семьдесят тысяч жителей). – Я заплачу, – у Малии тон, возражений не терпящий. Кору даже передергивает сперва. – Убери свои деньги. – Купишь что-нибудь для сына или для Эллисон. Возьми. Здесь все равно меньше, чем с меня содрали бы в мастерской. – Ей не нужно "что-нибудь". Ей нужна ты, ясно? В следующий раз привези себя на эти свои бумажки. – Следующего раза не будет. Мне жаль. Малия уезжает, оставляя деньги в банке с ключами, и не оборачивается, когда Элли выбегает на дорогу, стискивая в руках пачку мармеладных медведей. // Ей паршиво. Малия останавливается на заправке в Сан-Клементе спустя два дня и долго смотрит на биллборд - реклама очередного моющего средства и счастливая семья с собакой. Она думает о Хейлах. А после - о Стайлзе с Лидией, пока паренек в кепке "Шеврон" тактично не намекает, что стоит всунуть пистолет в бак, чтобы заправиться. У него долг помочь сотрудника, но жалость во взгляде такая неуместно человеческая, что Малии от себя мерзко - галактики несущественности в мешках под глазами. Она заводит двигатель. Она убраться отсюда хочет, потому что ему нет до нее дела. Не должно быть, но склеен так, что спрашивает, в порядке ли, - не в его компетенции. Газует, асфальт пачкая черными следами шин. С визгом - паренек отшатывается, кепка сползает на затылок. "Гаррет, вернись на кассу, дебил". У Малии дорога одна - в Лос-Анджелес. Малия гонит по I-пятой, оставляя Сан-Клементе вместе с состраданием работника заправки на годы вперед. Ей паршивей даже, чем в Мексике было: рекламы молочных коктейлей на обочине пустой автострады Южной Калифорнии так некстати напоминают о Стайлзе. // Малии до одури болезненно смотреть в глаза Скотта, когда они - не случайно, разумеется - сталкиваются в его квартире на Венис-бич. У него с языка почти срывается: и как она тебе, Мал? - но он замечает взгляд. "Не сейчас", - Скотт готов подождать. Скотту же все равно. Он делает вид, что она не избегает его, хотя оба знают, что это так. Она оставляет пасту нетронутой и засыпает на его диване, подогнув колени к груди - пытается согреться, но не просит его согреть. Скотт накрывает ее пледом и ложится на пол, подкладывая руки под голову, и твердит сам себе, что они были - он помнит, как жалась к нему и как скользил по губам губами, глотая ее стоны, и шептал: я рядом, родная. А ночью просыпается от того, что она зовет Стайлза. // Малия говорит утром, что искала квартиру и нашла одну - в Сан-Фернандо. Не уезжает за тысячи миль, и это, может, и значило бы что, но Скотт думает только, как жалок в своей любви к ней. А она пьет черный кофе, двигая пластиковую тарелку с завтраком от себя, и не говорит, что спрашивала, вернется ли он. "Я никогда тебя не оставлю", - уже, Стайлз. Четыре с половиной года - ей страшно, что столько прошло. Она не знает, что Скотт слышал ее. Она оставляет свой адрес и оставляет его - а он отпускает. Так просто, казалось бы. На деле - некроз. А в старой квартирке с невычищенным бассейном снаружи и пожелтевшим потолком внутри позволяет себе разреветься. И больно за Скотта, и не может выбить из себя Стайлза. И - как сейчас - помнит коркой застывшее непонимание в глазах ребенка. Их ребенка. А утром берет себя в руки. Пересчитывает наличные и ищет работу - в "Биллс Бургерс" платят четырнадцать долларов в час. Она пытается жить по-человечески: покупает себе несколько новых рубашек и прочищает слив в ржавой ванне - сойдет на первое время. И вертит в руках мобильник, и набирает - почти. А не звонит. Квартирка в Долине - натуральный муляж. Настолько хорош, что не отличишь от оригинала. Малия ночами скулит, сбивая одеяло к ногам, и забывает, как спать. И Скотт там без нее тоже не может уснуть. На следующий день сменщица - женщина за пятьдесят - шлет домой едва ли не в начале дня: Малия роняет поднос, и ей и так вычтут из зарплаты. Печется. Обещает зайти вечером и удостовериться, что она поела - тетка бывалая, от такой не отвяжешься. Малия заставляет себя быть вежливой. В квартире выбрасывает заплесневелый тофу и счищает в урну пригоревшие спагетти - ни на что не годится. И не удивляется, когда в дверь стучат (сломанный звонок в подарок от прежнего хозяина). Знает, что Сэм - сменщица сказала звать так. Открывает, поворачивая ручку - замка и то нет. А на пороге он. Сжимает в жилистых руках пакет мармеладных медведей и улыбкой тянет: – Привез тебе лекарство. От всех болезней, Мал.