Хейл-Стилински-Арджент

[Я не против, даже если ты никогда не будешь моей].

Малия отшатывается. У Стайлза наращенные за четыре года в ФБР бицепсы натягивают ткань рубашки, и сам едва ли тянет на того паренька, который орудовал бейсбольной битой подстать Уиллу Мейсу - отец все автограф получить мечтал. Возмужал, а топчется на пороге, как в семнадцать. Весь он в этом. – Что ты делаешь здесь? – Малия - ищейка. Щурится. Не предлагает войти - как еще не выталкивает наружу. – Не говори, что Скотт сказал, где я. – Вообще-то, он. А ты скрываешься? Тогда я к твоим услугам. Агент Стилински - правда звучит гордо? – Стайлз по привычке тянется поправить галстук, но вспоминает, что в штатском - отвык от клетки и растянутых футболок. – Так что у вас со Скоттом? – А должно что-то быть? – Ну, вы вроде как вместе, – Стайлз ведет плечом, вышагивая по квартире - без лишней скромности зашел. Все рассматривает. А Малия только и ждала, чтобы он ее об этом спросил. – Мы не вместе, – она отрезает. Скотт не болтает, а вышло, что едва ли не каждый из них уже парочку слепил. Малия же не думает, что люди видят. А Стайлз тем временем плюхается на диван - единственное, что из мебели есть, - и проваливается. Пробивает шилом в заднице цветастую обивку, что прямиком из шестидесятых. И смеется. Он неуклюжим был и таким же остался. – Кажется, я должен тебе новый диван, Мал. А она даже улыбнуться не может: напряжение висит, как гирлянда - потухшая, с лопнувшими лампочками и перемотанным изолентой проводом. Здесь все убого. Стайлз тактично умалчивает, что его комната в общежитии и то лучше, хотя с соседом делит - тот любитель батончиков "Маратон" и грязных носков. – Давно переехала? – Три недели назад. – А до этого где была? – Тебе города перечислить? Малия щетинится, как собака, а он подвоха не видит, скрытого: ты был нужен мне, Стайлз. Был. – Если один из них - тот, что в Мексике. Сьюдад-Хуарес, слышала о таком? – Скотт тебе разве не сказал? - язвит она. – О чем? – он не понимает. – Я видела ее. Очень похожа на тебя, – Малия превозмогает ноющее чувство в груди. А у него глаза загораются. Он вскакивает, он хватает ее за руки, сжимая. Он близко. Достаточно, чтобы Малия попыталась отстраниться - все равно значения не придает. – Правда она хорошенькая? Наша девочка, – Стайлз - не Скотт, чтобы видеть, как болит. Желейная рана - растекшийся мармелад липнет к рубашке вязкостью крови. Все еще думает, что родители. Все еще думает, что имеют право. Глупый. – Не наша, – а Малия обращает внимание на него всего, потому замечает, как радужки медовые блекнут, будто вычернили. Не выбелили. Такой вот он. Годы в ФБР не научили, что у всего есть своя цена. – Мы ее родители, Мал. – Нет, не мы, а Арджент. Странно, что ты до сих пор не понял: нам не следует лезть. И появляться там тоже. Мы не семья. – Глупости. Она моя девочка, и я люблю ее. Арджент - отец, да ради бога. Но он не налагал вето на нашу дочь. – Прекрати. Ты знаешь, что она все равно никогда не назовет тебя отцом. У Стайлза сердцебиение сбивается на секунду. Вышколен. – Мне все равно. Достаточно знать, что я могу поделиться чем-нибудь с ней. Дивиди-дисками, которые смотрели со Скоттом, когда нам было по девять, опытом или своим сердцем. Знаешь, Малия, Крис не будет против, если ты полюбишь ее. Крис будет рад. – Тебе не стоило приезжать, Стайлз, – у Малии грудь ходуном ходит. Малия так открыто бежит, что Стайлз не может винить. Он улыбается ей, заправляя прядь волос за ухо - как раньше. Скользит ладонью по щеке, и Малии прижаться к нему хочется, чтобы обнял, выдыхая в шею, успокоил. И самой тошно, что позволила думать об этом. У них - на двоих - ничего, кроме застоялой памяти. – А тебе стоит выползти из своей каморки. Вот прямо сейчас. Скотт ждет снаружи. Поедем в одно классное место. Малия не спрашивает, какого Скотт делает здесь. Ей плевать даже, пытался ли подслушать. – Очень классное место, - добавляет Стайлз. - Не пытайся сделать вид, что тебе не интересно. – Не интересно. – Все равно едешь. Малия закатывает глаза, но она хватает куртку и выскальзывает из квартиры. Буквально - выбивает локтем дверь. Скотт под ней не ждет. Стоит возле подержанного доджа 81-го и курит. Малия идет к нему. Кивает в знак приветствия, пытаясь не смотреть в бесконечно ломанные глаза. Они едут по автостраде, но сворачивают с Футхилл-роад на проселочную дорогу. Две остановки "не стоило пить столько содовой" и конечная - тир Анджелеса. Малия поражается, что Стайлз потащил их сюда. – Не настрелялся в ФБР? – спрашивает она, когда он выходит из машины и заявляет Скотту, что у него освободилось место для еще одной банки "Доктор Пеппер". – Дам вам парочку бесплатных уроков. Это не по бутылкам из рогатки пулять, - Стайлз сам собой доволен. Он стреляет в мишень и попадает в голову. Пять раз подряд. Пуля прошивает древесину, и свист рикошетит от стволов сосен - стрельбище под открытым небом. Скотт пробует тоже, но мажет - Стайлз шутит, что при ограблении банка он сгодился бы только для отхода. А Малия бьет в цель. Стреляет, спуская курок дважды, трижды, перезаряжаясь. За пару секунд пробивает мишень в нескольких местах. За сорок - живого места нет. – Мал, да ты сам Джерри Микулек, - у Стайлза напряжение в голосе наперевес с кривой усмешкой. - Ладно, мы поняли, ты супер. Завязывай. Он переглядывается со Скоттом, не получив ответа. Оставшиеся посетители возле столиков для пикника на них косятся. – Мал. Малия. Он касается плеча - а у нее глаза вспыхивают. Горят синим, и из глотки вырывается рык. Вся напряжена, гнется, как зверь. И прогибается под голосом ее альфы. Скотт обнимает со спины, опуская руки, в которых - дрожащих - пистолет сжимает, перехватывая ее. Горячее дыхание шею опаляет. Ведет вниз, выхватывая ствол из пальцев тонких. Они играют в Титаник, и это он тонет. Но отстраняется, отпускает, если так. Возвращает пистолет Стайлзу, и сходятся во мнении, что стоит перекусить. А Малия выдыхает - не от того, что становится легче. И Стайлз, честно, пытается понять. Они едут в "Типси Коу" и садятся за столик под зонтом возле дороги. – Возьми, - говорит Скотт, когда Стилински смывается за заказом, а Малия, вся холодная, прячет руки под свою куртку. У нее неспособность согреться в топе человеческих проблем с упертостью лидерство делит. – Я в порядке. Скотт не пытается с ней спорить. Он стаскивает с себя куртку и накидывает на худые плечи, задерживаясь взглядом на ее дрожащих губах. – Я сказал ему, что ты была в Канаде все то время, а теперь вернулась. Он взял первый билет из Вашингтона, чтобы увидеть тебя. Я был уверен, что так будет лучше. Мне жаль, - из Скотта морализм его годы не выбили. Все такой же - за всех. А она, может, и ответила бы, что не его дело, лезть не стоило, пытаться впихнуть и сюда свою совесть. Но у него вина во взгляде с Марианскую впадину - он, правда, пытался помочь. – Мне все равно, - Малия не старается разрядить обстановку. Малия не умеет. Но кутается в его куртку с американским флагом и совершает еще одну ошибку - вдыхает полной грудью. Стайлз возвращается с тремя порциями двойных шоколадных коктейлей, чизбургерами и картошкой фри в замасленном пакете через несколько минут и отмечает, что скучает по всему этому: фастфуду калифорнийскому (разница есть), Бикон Хиллс даже и, конечно, по ним. Он в Куантико преуспел в тайм-менеджменте и стал взрослым, переступив порог ФБР четыре года назад, но он помнит, как со Скоттом - еще неудачниками - лес шерстили в поисках трупа. Тогда не было его Лидии, его дочери и все-равно-не-его Малии. Тогда было проще? Но сидят сейчас, стуча трубочками по стенкам бумажных стаканчиков, и будто все - как раньше: те же Скотт, Малия и Стайлз из старших классов. Будто самому не стукнуло в апреле двадцать три. – Кажется, что ничего не изменилось, - замечает он, складывая руки на столе. Ему всего-то и хочется, что продлить это время. – Все изменилось, - а Малия в руках стаканчик сжимает и уходит. И он догадывается. И находит подтверждение в глазах Скотта. И думает: черт. – Она все еще любит тебя, брат, - и поднимается тоже. С этой его все-в-порядке улыбкой. С этим "она не значит для меня мир". Им было по шестнадцать, и они были банальны и влюблены. Скотту двадцать два, и он знает, что влюбиться в бывшую своего лучшего друга, которая по-прежнему любит его, - это херня. Он не думал, что угораздит. Угораздило. В семнадцать. И в ту ночь, когда слизывал соль с ее голого тела, снова влюбился. Они едут молча на подержанном додже 81-го, и Малия выскальзывает из джипа, когда подъезжают к квартирам, и оставляет куртку, не прощаясь, и бредет вдоль бассейна, потирая закостенелые плечи. Этой осенью в Калифорнии листья хрустят под ногами и холод ломит кости. Скотту не страшно: уже выломан. Он провожает Стайлза тем же вечером. Тот берет билет на рейс раньше и просит прощения, что накалил, сделал хуже. Должны были справиться вместе - просчитались оба. Скотт обнимает его крепко, по-мужски, потому что не его вина. Так вышло. Так случается. А Стайлз просит, чтобы только ее не отпускал. - Не позволяй ей винить себя. И не вини себя сам. Я мудак, не ты. Скотт долго думает после. Курит возле доджа, пока Стайлз, наверное, пролетает где-нибудь над Колорадо и вертит в голове то же: я мудак. Он не. Глушит мотор за милю от ее квартиры, заезжая кулаком по рулю. "Ты нужен ей". "Если бы, Сти". Скотту двадцать два, и он все тот же ковбой Вуди с игрушечным сердцем среди распродажного хлама. Скотту двадцать два, и он обещал быть рядом. И он был. С этой своей такой же игрушечной любовью. // Малия толкает дверь. У нее в полумраке квартиры дробящий холод и ровное дыхание вместе с колотящимся в груди сердцем. По запаху узнает. Свернулся на диване поджавшим хвост псом, куртку натянул под подбородок. И уснул. У него в Венисе все условия, а здесь едва ли место, для жизни пригодное, - и все равно ждал, глупый. Весь он в этом. Малия накрывает его пледом, задерживаясь рукой на теплой небритой щеке. И слышит, как он сонно, не разлепляя глаз, бормочет: - Люблю тебя.