Хейл-Стилински-Арджент

У Элли самый лучший проект - Стайлз говорит ей об этом в FaceTime, когда она, пытаясь дотянуться кончиком языка до носа, клеит фигурки своей супергеройской семьи. Это дом; это ранчо-секретный-штаб, где даже лошади Дерека - агенты. Здесь у каждого место свое, каждый есть - ни про Роберту не забыла, ни про своего волчонка Скотти. Не отрывалась, делала, лепила коробки, облизывая пальцы, ноздри слипались от клея, и даже когда папа звал купаться, тащила с собой Элли-Солдата-Барнса и Человека-паука, бумажных, и ставила возле себя, но так, чтобы не попали в воду, и смотрела, и думала, как же все-таки хорошо, что у нее партнер - Стайлз. Элли четыре, она все это делала-клеила четыре дня, и четырех секунд хватило, чтобы рассыпалось под зубья чужих пираний-подошв. Вытоптали. Случайно - конечно, так. Толкнули - упала, наварила шишку и порвала белые колготки, которые все натягивать не хотела дома на коленки острые, упрямилась: ну зачем они мне? Папа заставил: на носу зима. В Мексике-то снега нет, но если бы был - лежал на песке, как коробки стоптанные, задранные пираньими пастями фигурки и лошади-агенты. Элли четыре, и у нее идет кровь из носа. Расплывается пятнами на голубой жилетке и голубом костюме ее Капитана Скотта, который в ладошках расползается, будто вымоченная томатным соком салфетка - она бумажная, ей, наверное, грустно, что не может долго жить. Элли плачет, собирая-пачкая картонные кусочки и прижимая к груди. Она не называет это проектом. Она знает, что где-то в другой вселенной сейчас исчезла одна семья. Элли боится: вдруг ее супермама - одна мама на все вселенные - тоже пропала. Вдруг Элли виновата в том, что не удержала семью другой Элли - бумажной Элли-Солдата-Барнса. Она разбирает коробки и ищет Элли и свою супермаму. Находит крошечного Баки в груде бумажных костей. И спрашивает: где тогда она, где мама. Она не могла удалиться, как эмодзи в чате, она герой, у нее суперспособностей больше, чем у самого Супермена. У Элли крошечное тельце сотрясается в руках учительницы Роберты, которая подбежала, сминая полы длинной юбки, и взяла за плечи, и не подала вида, что она не понимает. Элли не больно; у Элли кровь течет по подбородку - говорит, это все не важно: кто толкнул, что, в конце концов, произошло. Ей Роберта к носу платок прижимает, тот томатным пропитывается тут же. Она обещает, что, кто бы это ни был, он будет наказан. Но Элли не нужно, чтобы кого-то наказывали. Элли хочет к своей супермаме и боится так сильно поверить в то, что ее больше нет. // В Калифорнии идет снег. Малия натягивает плед на плечи, подогнув под себя ноги, и звонит отцу. У нее мобильник в вспотевших ладонях лежит неудобно, норовит выскользнуть, и она убирает его от лица и злится, что решилась, когда ее перекидывает на голосовую почту. В конце концов, он ее отец, и она должна была позвонить? Четыре года назад - это как минимум. Малия не думает о том, что с ним стало. Помнит: он пил, и пил много. А утром, на исповеди, о прощении Бога молил слезно. Ей всегда было жаль; Господь его не ту дочь ему вернул. Это Кайли бы застоявшуюся блевотину с груди отмыла, Кайли бы уложила, чтобы проспался, Кайли бы пойло его в железобетонный грунт пустила - тот, ни к черту не годный, на задворках их панельного дома. Кайли стала бы, как мама. Кайли позаботилась бы об отце. – Если получишь это, знай, что я в порядке. Я в Сан-Фернандо, в безопасности. Сегодня служба. Постарайся не пить, мама не одобрила бы. Не в Рождество, - Малия кусает губы. Кайли исполнилось бы двадцать один завтра; у нее был бы ретривер и, может, ребенок, который читал библию перед сном и пел в хоре. Отец любил бы его. Может, и Малия тоже. Может, тогда все было бы по-другому. Она тянется к сбросу вызова, но в последний момент добавляет: – С Рождеством, папа, - ей сказать тяжело, но должна была. Потому что Кайли не исполнится двадцать один, она не заведет собаку и не родит сына, и никогда не вытянет отца. Потому что она умерла. Потому что Малия убила ее. И убивала Чарли, когда молчала четыре с половиной года. Ей следовало позвонить раньше. Убедиться, что он в порядке. Кайли бы этого хотела - чтобы он был. Мне жаль, Кайлс, - отбрасывая мобильник. Жаль, что больше никогда не вернется к отцу. А он там, в Бикон Хиллс, вытирает пот со лба, счищая снег с могильных плит, и дышит на обмороженные до красных корок руки, и садится на колени, и просит Кайли, чтобы помолилась оттуда за сестру. // У Малии груз не падает с плеч после того, как звонит отцу. Она вырубает мобильник и сидит на диване, подогнув колени к груди, в до неприличия коротких шортах - Скотт разобрался с отоплением. Бонусом подкинул дров в душу и бросил спичку. Малия о нем не думает. Не засыпает (в принципе нормально не спит) с его именем. Не вспоминает как-то даже их регулярный секс и то, как целовались в душе, сдернув шторку, и как обнимал утром, притягивая к себе обнаженную и сонную, и просила дать ей поспать немного, но все равно отвечала, позволяя его языку протолкнуться внутрь, и улыбалась ему в губы. Он был в ней, когда она пожалела, что отпустила его в Дейвис - почти полтора месяца назад. Она была одна, когда запретила себе думать о нем. И о них. Малия сползает с дивана. Она сделала выбор; она решила, что они со Скоттом друзья. Знает, что так правильно. Он тоже. Он поэтому не звонит. Но Малия думает о Стайлзе. У нее волчье - привязанность. Никчемная, к Стайлзу Стилински. Она все пыталась забыть. Не забыла. И самой же до омерзения тошно, что он - слабость, когда в приоритете быть сильной. За себя не цепляется тоже. У нее якорь в Дейвисе, и Малия не знает, когда все стало таким сложным. Она была койотом, и ей не приходилось заниматься математикой и влюбляться. Ей было восемь, и она считала, что взросление - это круто. В двадцать три Малия готова поспорить. Она ворочается на расправленном диване какое-то время, а затем просыпается от того, что кто-то вваливается в квартиру. Неуклюже и без стука, с чем-то огромным в руках и переброшенной через плечо спортивной сумкой. – Малс. Малс, ты спишь? - пролезает к ней по дивану, нависая сверху. Дышит, как законченный астматик. Если Малия не двинулась, прямо сейчас Стайлз Стилински успешно движется к тому, чтобы у нее был ожог лица от его дыхания. Она отпихивает его от себя. – Какого черта ты делаешь здесь? – Серьезно? Завтра, Мал, Рождество. Ставлю двадцатку, что ты знаешь, что это, - шутит он. – Мне все равно, по какому поводу ты приехал сюда, Стайлз. Что забыл в моей квартире? – Чувство собственного достоинства и маму моего ребенка. Окей, это все Скотт. Как-то он упустил тот момент, что больше не кладет ключ под коврик перед дверью. Он собирался вернуться раньше. А еще и этот гаденыш Лиам куда-то свинтил. Вот что значит спустить с поводка. Стайлз тараторит, с темы на тему скачет, а у Малии недоумение на лице сияет вывеской казино где-нибудь в Вегасе. – Постой-ка. Только не говори, что Скотт не сказал тебе о вечеринке в Лас-Тунас? - Стайлз удивляется. А потом начинает думать. – Так вот что он имел в виду, когда просил не рассказывать тебе. Оу. Забудь, Мал. Забудь все, что я сказал, и сваргань мне что-нибудь поесть. Я так устал, Малия, - он кладет голову ей на грудь, но она отстраняется. – Сам себе и сваргань, - Малия делает вид, что ей плевать. Малия все равно не выигрывает его. – Ты злишься. – Нет. – Я не должен был уезжать тогда. Не прежде, чем мы бы все обсудили. – Я не собираюсь ничего обсуждать, ладно? Мне нет до этого дела. – А до меня? – Что ты хочешь услышать? - у Малии ритм сердца не сбивается. Малия настолько хорошо себя контролирует, что забывает, что Стайлз все равно не слышит. – Что ты рада, что это я. Отец твоего ребенка. – Отец ребенка - Арджент, - поправляет она. - Ты хотел есть? Ешь и заткнись, - Малия ставит перед ним тарелку с пиццей. Не разогревает - дубовые куски с пригоревшим сыром съедобными не выглядят. – Когда ты перестанешь делать вид, что тебе все равно? – Когда ты прекратишь говорить об этом. И он не говорит. Она возвращается на диван и накрывается одеялом, и понять дает, что он спит не с ней. Стайлз долго вертится на полу, пытаясь устроиться поудобнее, прежде чем Малия закатывает глаза и двигается ближе к краю. – Хочешь, чтобы я лег с тобой? – Хочу, чтобы ты перестал стонать. Он мог бы пошутить, но не делает этого, потому что Малия раздраженно выдыхает, когда он случайно задевает ее локтем. Стайлз кусает губы. – Мал. – Что? – Не могу заснуть без своей подушки. Оставил ее в Виргинии. – Не могу помочь, - она не оборачивается, но спиной чувствует, как Стайлз двигается к ней. – Есть еще кое-что. – Нет, – Малия пресекает попытку ее обнять. – Ты забываешься. – Поговорим об этом? – Много на себя берешь, Стайлз, – она смотрит на его лицо в паре дюймов от своего, и она понимает, что они достаточно близко. Они в одной постели, он раздет (Малия понятия не имеет, когда успел стащить с себя одежду), и он касается ее ноги своей. Но. Это не Стайлз-называй-меня-своим-парнем. Это не Стайлз, на которого она садилась сверху и которого целовала, пока он оглаживал изгибы ее бедер и нес полнейшую чушь в губы. Это - Стайлз-отец-ее-ребенка и Стайлз-парень-Лидии - несовместимые понятия. Он уступает: разворачивается на другой бок и пихает ее, кутаясь в одеяло. А утром Малия просыпается от того, что Стайлз дышит в шею и по-свойски прижимает руку к ее груди. Его же утро встречает раздраженной Малией, сидящей на стуле, и валящим за окном снегом, который не вяжется с торчащими верхушками пальм. – Отлично выспался, Мал, - радостно говорит он, поднимаясь в своих новомодных трусах от Calvin Klein. Малия не припомнит, чтобы носил что-то дороже семейников, которые ему на пару со Скоттом покупала Мелисса. – Нравится? Это Лидия подарила, - говорит между делом, разминая мышцы. Он подкачался; Малия отмечает это в очередной раз, когда он наклоняется, чтобы почесать пятку, и напрягает пресс. Стайлз умудряется быть идиотом и агентом ФБР одновременно. – Давно сделала ремонт? – он плюхается на стул рядом, отпивая сок из ее стакана. Барабанит ногами по перекладине, пытается придвинуться ближе. – И что насчет того, чтобы заморить червячка? – Я похожа на шеф-повара? – Ну, на шефа не тянешь, без обид, а вот на повара - вполне. Ты знаешь, Скотт тот еще обжора. – Это ты к чему? Стайлз хитро улыбается, целует ее в щеку и салютует в воздухе на пути к ванной. – Два яйца. Не дожаривай. – Я не буду готовить тебе завтрак, Стайлз. – Ты будешь делать это каждый день спустя несколько лет, Мал. Триста шестьдесят пять дней в году. Яйца средней прожарки и апельсиновый сок из коробки, - он держится рукой за дверь, и у него мышцы перекатываются под веснушчатой кожей. Малии абсолютно не хочется думать, к чему клонит. Знает же, о ком он. А Стайлз усмехается напоследок и выводит этим еще больше, прежде чем скрывается в ванной и что-то роняет. Она, конечно, не собирается готовить для него; допивает сок и стучит пальцами по стойке, пытаясь убить время, пока Стайлз возится с ржавым смесителем - Малия слышит, как кряхтит. Это у Лидии может не заморачиваться - квартира где-нибудь на Таймс-сквер и все удобства в придачу. А здесь все под снос - это лучшим исходом. Она не замечает, как разбивает яйца и все же начинает готовить. Она клянется, что делает это не потому, что Стайлз что-то значит для нее. Она задумалась (она забывает, что койоты никогда не теряют бдительность). А затем слышит стук в дверь - дробный, едва различимый. И чувствует его.