Хейл-Стилински-Арджент

– Скотт! Скотт, ты в порядке? У него больше не двоится в глазах и перед ними не плывет. Разлепляет опухшие от бессонных ночей веки и Лидию видит четко от слова совсем - она в одной из тех модных дамских шуб (гринпис и друзья-волки со шкурами ни при делах, да?), роскошная, с убранными волосами и мартиновской - своей - улыбкой. – Отлично выглядишь. – Ты тоже, - Лидия ведет ладонью по его груди. Он не теряется: к себе притягивает за осиную талию, не по этикету долбанному, зато по Скотту. Такой по сравнению с ней мальчик - неотесанный, неприласканный. Мальчик на два фута выше, с хриплым голосом и щетинистой щекой, на которой оставляет след от помады, шепча в ухо, что скучала. – Но тебе нужно побриться. Пятидневная щетина не входит в топ привлекательности, - она отстраняется. – Знаю. Лидия не упрекает его - смеется и утягивает за собой. Сплетает ладони, выстукивая каблуками по парковочному асфальту. – Тебе не обязательно было встречать меня. – Угомонись. Мы не виделись два года. И я собираюсь устроить тебе лучший уикенд, - она усмехается, снимая с сигнализации новенький бугатти. А часа через два по нью-йоркским пробкам паркуется у стеклянной высотки с рождественской елкой в холле и консьержем, который тянет из вазы пошло-роскошный букет от очередного директора рекламного издательства, снова он, мисс Мартин. – Оставь себе, Роберт. Не люблю розы, я говорила ему. Сто одна - Скотт не удивляется. Смотрит на консьержа - ну и куда мне их - и в ответ неловко ведет плечом, пока Лидия не зовет его, где потерялся, хочешь - забери. Он залетает в лифт следом - для очевидности - с букетом и ловит ее какой-же-ты-дурак взгляд. Ее дурак, однако. – Стайлз клялся и божился отправить обратно каждый. – Не отправил, - догадливо замечает Скотт. - Так он звонил тебе? – Да. Сказал, что сдают телефоны до конца пребывания в Куантико. Снова извинялся. Скотта полосует. Фактически - от упоминания одного. Сразу все вспоминает, мне жаль, брат. Что целовался с ней. "Нет, Сти, не жаль", - головой качал. Лидия облепляет его мозолистую ладонь тонкими, стянутыми замшей перчаток пальчиками, опуская голову ему на грудь: ты здесь, чтобы в себе не копался - не заслужил, понял? – Не смог дозвониться до нее. Ни разу. Лидия не просит дать ей время - для ясности. А на тридцать седьмом лифт тормозит, и Скотт думает, что их с Малией "сколько" разве что в ярдах, когда пыхтишь-пытаешься туда, наверх, а все равно по пролетам - вниз. / Он говорит ей о Кире. Невзначай вставляет между очередной порцией бэглз на его тарелке и дорогим кофе: мама звонит мне в скайпе каждую пятницу. И, кстати, недавно встретил Киру в супермаркете, и мы переспали. У Скотта полный боли взгляд, который прячет в расковырянном слоеном кольце с сырной начинкой. Оттягивает вилкой плавленную нить, а в секунду следующую утыкается в живот, пока по голове его гладит, утешая, успокаивая, я рядом, мой мальчик-бардачок. Из Скотта МакКолла вычерпать можно что угодно: от пленочной боли до разочарования в полиэтилене черепной. Скотт устал. – Не ищи в этом то, чего не совершал, - Лидия обхватывает его лицо ладонями - они теплые и пахнут домом. Он накрывает своей рукой. - Ты еще не раз ошибешься. Считай это, - она осекается. – Доказательством того, что люблю ее? - он продолжает. – Что стакан больше полон, чем пуст. / Скотт берет станок Стайлза, и после Лидия гладит его по выбритой щеке и называет красавчиком. Она застегивает на нем рубашку, и ткань собирается в складки на его теле при любом движении. – Она мне мала. – Ничего подобного. Я купила ее Стайлзу в прошлом месяце. – Так куда мы идем? – Увидишь, - Лидия в черном платье, меховой курточке поверх и с усмешкой, растянутой на пухлых губах. От Лидии шлейф Шанель номер пять тянется до самого парадного. Они идут вдоль пестрых витрин фешенебельного Бродвея, залитого огнями, не спеша, Лидия держится за его локоть и выдыхает облачко пара, а затем замирает вдруг - себе же запретила - возле одного из дизайнерских бутиков с ценниками в годовую скоттову зарплату. Но подрывается тут же, коря за то, что оступилась, дальше тянет, идем, Скотт, здесь не на что смотреть. Хорошо, разве что на платье свадебное, в котором я хочу выйти за него-идиота. – Давай зайдем, - предлагает он до нелепого просто. Почему нет, магазин лишь, не Белый дом. – Нет. Нет, мы спешим, - она нервно дергается, глупая, думаешь, я не знаю? Держит марку неприступной девочки и при нем зачем-то тоже. - Я туда не зайду, Скотт. – Хотя бы раз сделай то, чего хочешь сама, а не что от тебя требуют другие. – Только если примеришь смокинг, который я для тебя, дорогой, выберу. – Мы говорим обо мне? – Мы говорим о свадебном салоне, в который ты - надо же - собираешься зайти. Это смешно, Скотт. И нелепо. К тому же, трата времени, причем совершенно пустая. И она оборачивается, и всполохи неона крадут то, что так настойчиво прячет, когда вдруг твердо: – Я примерю, - руку протягивая, обхватывая ладонь ее нестерпимо нежно. Знает: у надменности в вывернутом швами-рубцами - домашний очаг и ребенок от Стайлза Стилински. / Она расправляет складки на юбке самого красивого свадебного платья, которое Скотт когда-либо видел. А он между тем путается в галстуке, затягивая концы атласа, господи, скажи, что я делаю не так. Лидия касается его оголенной вспотевшей шеи почти невесомо, глупый, кто так завязывает, это платтсбург, а не морской узел. – Я ни на что не гожусь? – Я бы вышла за тебя. Но ты видел меня в свадебном платье, а это - одна из частых причин неудачной женитьбы, - Лидия цокает языком, но улыбается затем почти тут же. И в ямочках Скотт находит кое-что запрятанное так глубоко, что есть в четверых только - Айзеке, Ардженте и их двоих. – Мы с Эллисон выбрали это платье шесть лет назад. Оно было единственным в коллекции, а в этом году модель снова вернули в продажу. – Но оно все еще здесь. – Поднялось в цене после того, как Вера Вонг представила его на неделе моды в Милане как классику бренда. Сейчас оно одно из самых дорогих в мире, - Лидия оглаживает бока расшитого корсета. Думает об Эллисон. Он тоже. Им было шестнадцать, и они были все так же банальны и влюблены - свадьба, рассадка гостей и имена детей в накидку к объятиям в лесу в ее день рождения. Эллисон примеряла его фамилию и прятала вкладки в браузере после каждой пижамной вечеринки с Лидией. Скотт не знал, что они смотрели дальше с уверенностью в одном: Бикон Хиллс не был их последней остановкой. Но он был. – Нам пора, - Лидия напускно-безразличный тон возвращает в секунду. Будто все это - кинопробы, у вас есть пять минут, чтобы сыграть драму. Спасибо, свободны. Скотт стаскивает с себя баснословно-люксовый смокинг немногим позже, но сперва все равно зачем-то задерживает взгляд - он видел себя таким однажды. С Эллисон. Крис вел ее к алтарю. Но, одетый так спустя шесть лет, в празднично-лоснящейся ткани свадебного костюма находит строгий крой и белую похоронную рубашку. // Церковь настолько маленькая, что не вмещает в себя весь воскресный приход. Малии восемь. У нее дурацкая кофта с рюшами, шерстяная коричневая юбка и туфли, которые больно жмут в пальцах - их купили Кайли для уроков танцев в прошлом месяце. "Практически новые, милая, еще не успели разносить", - они не мои, у меня нога больше, мама! – Малия, - отец бьет ее по руке, когда снова тянется к ремешку. Замешательство на лице дочери видит, хорошо, органист садится за инструмент, скрывает потерю бдительности Чарли. - Не стой. Молись, как умеешь. / Глиняную площадку перед церковью размывает так сильно, что шины их старенькой машины вязнут, и отцу приходится выйти и толкать ее, по колено застрявая в фермерской грязи. В салоне холодно и радио выдает помехи, мама крутит заевший переключатель, сестренка хихикает: вот бы как в прошлый раз, да, Ли? Но тогда было глупое шоу Вигглз, которым папа подпевал. Сейчас в коробке их подержанной хонды в белом шуме - торопливые сообщения дикторов о надвигающемся урагане и теле, найденном у подножия утеса по Сент-роад. Малии кажется, она одна их слышит. / "Настоятельно рекомендуем вам плотно закрыть все окна и двери. Приближающийся из Долины Напа ...". Они натягивают резиновые сапоги возле задней двери. Малия - резво, шикает на сестру, которая медлит, копошится с резинкой и шуршит желтой курткой. – Ли, мама с папой будут сердиться. – Они не узнают. Я всунула подушки в пододеяльники на наших кроватях и пообещала маме, что прочту тебе молитву о здравии. – Но у меня ничего не болит. – Я соврала. Чтобы мы смогли спустить наш кораблик, - она говорит с расстановкой, будто это - самое очевидное для шестилетней сестрички. – Обманывать - это грех. Так написано в Библии, - пищит Кайли, и Малии кажется, что вот-вот прорвет слезную плотину. Она злится, гневно толкая сестру в грудь, и та падает и тянет за склеенные кормовые сгибы их бумажного корабля. Обе замирают. – Извини, Ли, я случайно.. я не хотела, - она издает противное хлюпанье. – Ты дура! Оставайся дома и попроси своего дурацкого Бога сделать тебя не такой неуклюжей! - Малия выкрикивает в запале, и тут уже мама подоспевает, а она выкручивает ручку и выносится под дождь, увязая в грязи, стаскивая сапоги и откидывая их в сторону выбежавшего за ней отца. Она убегает раньше, чем он ловит ее в объятия. Он не находит ее к тому времени, как шквальный ветер сносит соседский сарай. Сдернутую полицейскую ленту по Сент-роад и кусочную одежду возле обрыва. Странно, что никто до сих пор не посчитал пальцы. / В двадцать три Малии снится, как Кайли тянет ее с утеса по тому самому Сент-роад. Тогда у нее вдруг оказывается время, чтобы вспомнить Ницше в устах Питера. "И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя". Был октябрь девяносто девятого. По радио передали штормовое предупреждение. Ее сестра осталась дома. Малия видела кровь у подножия утеса - тело двадцатитрехлетней Сары Джонс, которое нашли утром в тот же день. Шел сильный дождь. Размыл площадку перед церковью - было воскресенье, мама разбудила их в пять. Она соврала в восемь тридцать, а в девять Кайли порвала кораблик. Тело увезли в семь - тогда началась служба. Был октябрь девяносто девятого. Они поругались с Кайли, и Малия ушла одна. Ей снится утес по Сент-роад и залитые кровью камни у подножия - странно, дождь шел с прошлого дня. Кайли не тянет ее вниз - она осталась дома. Малия тянет себя сама. // "Во Франции объявлено штормовое предупреждение. Минувшей ночью сильная буря обрушилась на юго-запад страны. Ураган движется в северном направлении со скоростью шестьдесят миль в час. Ожидается, что этим вечером он достигнет Парижа". // У Лидии в голове каменоломня и кладбище для отживших голосов с пометкой "круглосуточно" и ковриком "добро пожаловать". Но после того, как Скотт занимает ее гостевую спальню и обнимает по вечерам, желая во впадинку ключиц спокойной ночи, Лидия перестает слышать других (так, фоном, радио в супермаркете). Она слышит его. – Это было в третьем классе. Тот день, когда Стайлз впервые поправил меня с "она рыжая" на "этот оттенок называется клубничный блонд, дурень". Она лежит у него на коленях, отставив бокал с Шеваль Блан, в его последний вечер в Нью-Йорке - рейс до Лос-Анджелеса завтра в три. – Вечеринка в честь твоего дня рождения. Там были блестящие пони, профессор из Гарварда и даже мы. – Он получил Филдсовскую премию, между прочим. Я занималась с ним математикой в пять. – Ты такая умная. – Только не говори, что готов поцеловать меня прямо сейчас. Стайлз сказал. Знаешь, иногда я спрашиваю себя, почему мы вместе, он же такой идиот, - Лидия качает головой, но она улыбается, и Скотт улыбается тоже - план по завоеванию Лидии Мартин придется растянуть еще лет на пять. Они не идут спать, даже когда зевают оба, и она смеется, прижимаясь щекой к его животу, ты сбил мой режим, Скотт МакКолл. – Сильной и независимой? – Засранец. Он рассказывает ей о Малии и ее подгоревших яичницах с беконом на завтрак, о квартире в Долине и сквиши с поддельной лицензией Мэтта Грейнинга. Вспоминает все и сразу, а Лидия слушает. И Скотту становится легче. Совсем немного, но она гладит его по щеке затем и шепчет: – Любовь долготерпит. И, поверь мне, она знает об этом. Они засыпают вместе, когда Нью-Йорк встречает рассвет. Есть часа два от силы - молотый кофе в железных банках в ее кухне после пробуждения приветливо помашет, он все равно не действует на меня так, как на обычных людей. Впрочем, у Скотта не окажется на это времени. У Лидии тоже. Она срочно уедет утром - отвезу кое-какие бумаги - и обратно к тебе, дорогой, - а он не скажет, что снова кашлял, и умолчит о том, что отхаркивает кровь. "Приступ астмы?". "Нет, просто подавился". "Ты ничего не ел". Скотт, если честно, о многом упомянуть забудет. Лидия выкрутит руль, останавливая бугатти посреди оживленной нью-йоркской автомагистрали, когда его голос в ее голове начнет кричать. И тогда, в первый раз за последние пять лет, она закричит сама.