Хейл-Стилински-Арджент

[Я потерял себя, и я не тут. Ромео нет, Ромео не найдут].

В Хуарес вечер, Мария передала запеченную сладкую курицу в пластиковых контейнерах и кукурузное печенье для детей, но к ужину так никто и не притронулся: на редкость паршивый день и выпачканная кровью одежда в тазу. – Она не исцеляется, да? – Айзек опирается на стену в их крошечной ванной с растянутой бельевой веревкой и утиным кругом. – Она стала слишком большой для этого. Рожденные часто не регенерирует уже после двух и вплоть до того, пока их не обучат. Ты же не собирался говорить Ардженту о том, что случилось в школе? – Крис растит ее как обычного ребенка, но то, что с ней происходит, - это не правильно. У нее связь с альфой. Сверхъестественная связь. – Она бета, связь передалась через Малию. – Что-то все равно не так. – Но не с Элли. – С койотом. // Питер мог бы сказать, что ей стало лучше, но тогда он соврет. Потому что она все еще выглядит отвратительно с этой яичной, на мослы натянутой с оговоркой на пленочную пузырчатость кожей и кипяточной тряпкой на лбу. Но она жива и жить будет. Этого достаточно, чтобы он запахнул пальто и собрался уйти. – Твоему щенку недолго осталось, милая. Но ты еще можешь успеть к похоронной процессии, – Хейл хмыкает. Скрывает жилистые, отбеленные костяшки и коротящую сердечную мышцу за приевшейся в своей мерзости ухмылке. И захлопывает снаружи дверь. // – Ему недолго осталось, – повторяет уже Арджент в нью-йоркской квартире с опытом в пару десятков лет. – Его отравили, а введение атропина спровоцировало аррозию. Он тянет за одеяло. То отлипается натурально в звуке от вспотевшей мужской груди. На глазах всех троих расползаются куски кожи, отходят от ребер мясом от свиной кости, отваренной на газовой плитке. Хлюпают слизистые пузыри. – Люизит. – Только примесь. Но еще би-зет и видоизмененный аконит. Замедленного действия, если не вступит в реакцию с другим алкалоидом. – Атропин, – догадывается Лидия. – Мы ускорили процесс негативного воздействия. Скоро люизит парализует диафрагму из-за реакции алкалоидов. – Но это вне медицинской практики. Хочешь сказать, кто-то создал новое уравнение химической реакции против законов стехиометрии? – Не кто-то - Джерард. Речь не идет о медицине, когда он вступает в дело. Я следил за ним с тех пор, как он сбежал из моего дома. И хотя он все еще болен, он стратег и гениальный манипулятор, но в одном он ошибся. Джерард собирался убить альфу, чтобы ослабить бет. Однако есть то, что он не учел. Скотт продержался так долго не потому, что он альфа. Он все еще жив, потому что Малия жива. // Она доезжает до аэропорта в Бове с паспортом, пятью сотнями долларов и застегнутой до упора спортивной курткой с застрявшей в замке тканью и стертой краской под металлик на собачке. Все это и стопку ее одежды Хейл оставил, естественно, до того, как ушел под руку с душащим запахом своего поганого парфюма в дали Довиля и скотча неместного производства. В аэропорту тесно, сюда съехались с севера, из Парижа и Амьена, командировочные и пожелавшие убраться от снежного шторма. Малии нет дела. Она с трудом проходит регистрацию, сует паспорт, получает бирку на пустой рюкзак и потом запирается в привычной в паршивости туалетной кабинке, с льготой на внеочередность по затасканному виду. Выдыхает через сжатые - удивительно, что не до крошения - зубы. Где-то между вырывается позорный стон. Куртка, свитер, футболка с "хард рок" - противно липнет дешевая ткань, у нее срослись кости, а не дыра в межреберье. Против неприсущей брезгливости мотает рулон до нерастворимой втулки и мотает себя, крест-накрест и почти правдоподобно с оговоркой на наждачность грязных бумажных бинтов. Футболку все равно мажет, но куртка останется чистой, сойдет для вида на семичасовой полет и паспортный контроль. Дальше с двойственностью в глазах подъем по телетрапу. Полетевший кондишн и залепленные снегом стекла, зато рейс не задержали из-за противообледенительной обработки. А потом снова до помешательства трудно дышать. На высоте тридцати восьми тысяч футов ощущение, что не дотянет сама. // На базе ФБР в Куантико он собирает сумку, вытаскивает свой мобильник из кучи других в коробке в отсеке руководства и берет билет на рейс до Нью-Йорка в режиме онлайн через кредитку и банку содовой из автомата за наличные. – Мечислав. Стилински, – инспектор зовет его в одном из коридоров с запасным выходом в конце. – У меня будут проблемы, да, знаю, сэр. А теперь простите, но я должен идти. Его в лучшем случае продержат на базе еще пару месяцев. В худшем - отчислят. Спустя годы без вылазок и ежедневных тренировок в "Хоганс Элли", закрытых стрельбищах, и проверок посреди ночи с газом и затоплением жилых отсеков. У него никогда не оставалось выбора. Ветровка не спасает от снегопада в Нью-Йорке, хорошо, есть связи и покоцанный роллс гонит в обход. Его подвозят за двадцать баксов вместо сотни, скромный айтишник из Мэна. Стайлз выглядит задолбанным. За пару недель это отметили - на вскидку - четырежды. Разные люди. Внутри находит мать Скотта и раскисшего Данбара с соплями под носом вне его внеочередного припадочного расстройства. – Ты сказала, что он будет в порядке, но он выглядит так, словно его облили хромовой кислотой и замочили в мутагенной сыворотке в герметичной камере с остановкой подачи кислорода до полного удушения! И где, черт возьми, Лидия? – Ищет Малию. – Ищет Малию? Ну класс. С помощью способностей банши или, может, по волчьему навигатору? Скотт не в порядке. А у Лидии, так, к слову, два диплома и научная степень. А еще у тебя. А Арджент, который тоже был здесь, единственный в курсе, какое дерьмо опять случилось. – Именно поэтому прямо сейчас он ищет Джерарда, Лидия - Малию, а тебе лучше глубоко вдохнуть и заткнуться, милый. Лиам возле шмыгает носом. А дальше это сумасбродное сборище вдруг пополняется. Они виделись в Рождество, а сейчас февраль и она все еще с пеной у рта на него. – Разминулись с Лидией? Опять эта ненужная, нервная усмешка, и она упирает в него полную брезгливость взгляда с замкнувшей на поцелуе в Лас-Тунас-бич и Скотте капиллярной проводкой белков. Наивно уверен, что дело еще в этом. – Я здесь не ради тебя, Стайлз. – А я давно не ревную, если заметила. – Ты понятия не имеешь, что мелешь. Дай пройти. Она толкает его. Она не оправдывает его тем, что пороть чушь было, чтобы не набивать антидепрессантами глотку, от которых его всегда долго тошнило. "Все еще психически-неустойчивый, Мал, шизанутый после Айкена". – Лиам. Пусти ее. Здесь все мало говорят. – Он еще не умер, можно громче, – бросает Стайлз между делом. – Закрой рот, – Малия смотрит на все, чтобы не смотреть на Скотта. – Слушай ее, милый, – отвечает Мелисса. – Скотт. Сразу вспоминается многое. Больше, чем нужно было, чтобы вспомнилось. Тут и ее беременность, когда он все время торчал рядом, костюмы для дайвинга и сквиши за десятку, прямые мышцы смуглого живота, жесткая поросль под пупком и его пальцы в ней. А еще адрес в дверной щели, район восточного вокзала в двадцатом округе и утесные глыбы на залитом песчанике Ла-Манша. Она умерла бы, если бы Питер не успел вовремя. Она не сказала, что это не сестра была в лесу тогда. Окровавленные луночные следы под ее лапами и черная шерсть волка. – Скотт, очнись. – Это не сработает, и боль ты его забрать не сможешь. Я пробовал. Уже все здесь. – Нет, не все, ты торчишь здесь только пару часов, – встревает Стайлз. – Мелисса и Лидия не смогли помочь ему. А еще Арджент. Скотт умирает, а мы тут только и делаем, что гадаем на кофейной гуще. Зашибись пробуем. – Заткнись. Горят глаза, и она вдавливает его тело в стену против здравого смысла и самой себя. Ушло достаточно сил, чтобы она ослабела. Чтобы он успел удержать. – Твоя грудь. – Замолчи. – Какого черта вы, двое, делаете? – мать Скотта злится. В последний раз Стайлз видел ее такой, когда она объявила бойкот его отцу. Это была девочка на столе и меч Киры в ее груди. Отец вызвал труповозку. – Пошли. – Нет. – Я сказал, пошли, – Стайлз выведен тоже. Он грубо тянет ее за собой и садит на бортик сверкающего джакузи в золотой ванной с мыльницей-ракушкой и махровыми полотенцами в стопке с дырявым с бэтменской мышью. Нервно запускает пятерню в волосы. – Да что с вами такое? – А что с тобой? У него коросты на костяшках. Забытая внеплановая тренировка под дождем в плюс три. – Был ближний бой. Она не верит. – Учение на одной из баз, бой при захвате, исламистские джихадисты. Забудь, нам запретили говорить о том, что мы там делаем. Раздевайся. В смысле, снимай все, что сверху. – Не пытайся сделать вид, что тебя это волнует. – Что? Меня волнует, Малия, очень даже волнует, поэтому сними эту чертову одежду, пока я не сделал это вместо тебя. И тогда она стаскивает с себя все. Спортивную куртку, свитер и футболку с "хард рок". До голой груди и отмокших слоев однослойной туалетной бумаги, не успевшей присохнуть. – Бог ты мой, тебя будто выпотрошили стальной арматурой. – Это был роуп-джампинг. – Ты врешь. – Само собой. Но он помогает ей. Обрабатывает (спиртовый раствор жарит сильнее газовой горелки, и рука непроизвольно стискивает его плечо) и мастерски все бинтует. – Больно? – Нормально, – врет она. Он замечает без сбитого сердца. – Тупой вопрос, ты понял. – Почему ты не регенерируешь? – Тебе правду? – ей удается выдавить усмешку. Убогую. – Из-за Скотта, но не спрашивай, в чем связь. Лучше сразу заткнись. – Тогда спрошу потом, – и он тоже заставляет себя улыбнуться. На одну долю секунды, так глупо. – Вы нужны мне, вы оба. И я не дам тебе умереть, Малия, поняла? И не дам ему. – Он справится. – А ты? Сколько ты выдержишь вот так? – Речь не идет обо мне. Речь идет о Скотте. Потом уже она долго сидит возле него, оглаживая его венозные руки, впечатывая свои так крепко, будто у нее хватит сил забрать всю его боль. С того дня, когда она уехала с полным баком на север. Около пяти лет назад. – Скотт, прошу, очнись. – Не переусердствуй, – просит Стайлз. – Ты слаба, ты не справишься. – Я справлюсь. Но всего этого недостаточно. – Вернись ко мне, ладно? – она говорит так, чтобы только он услышал. Если он слышит. Берет его лицо руками. У него синюшные, с заусеницами губы. Очень слабое дыхание, и сердце почти не стучит. Зомбенок, не Вуди, но подобранный на свалке и наспех склеенный до болтающейся головы-пластмасски. Это еще не криповый Ромео из ремейка девяностых, но когда черные всполохи стянут ее грудь и она оторвется от его разлепленных, ловящих вдох губ, Шекспир пожалеет, что в этом мире убивает Джульетту первой.