[Я буду обнимать тебя, когда что-то пойдет не так, Я буду с тобой от заката до рассвета].
zayn ft. sia - dusk till dawn
Добавьте к этому разбитое сердце, хмурое утро - и "возвращайся домой", повисшее на другом конце провода. В самолете холодно. Основной свет погашен, через толстые стекла иллюминаторов в темноте мигает правое крыло. Они сидят на местах F и G в среднем ряду на четыре кресла, слева у пожилого американца надувная подушка и овечий свитер с кислым запахом шерсти и пота - обоняние вернулось к Скотту с утроенной силой. Он срегенерировал. Неправдоподобно быстро, пока Сти не переставая обнимал его за плечи, а Лидия наготовила дюжину французских сэндвичей с ветчиной. Пока Лиам болтал о лакроссе, Мейсоне и Кори. Пока все они снова умело опускали то, что случилось. Пока Малия не осталась единственной, кто не был в порядке. Пока она не сказала ему "прошу, поехали домой". На Скотте его сухая рубашка, у него чистые волосы, завивающиеся на кончиках. Поджарое мускулистое тело в тесной физической близости с телом ее, подлокотник поднят с последней зоны турбулентности. – Ты замерзла? – Скотт трогает ее лоб губами, он мокрый от пота и горячий, она плохо дышит, оперевшись на него полой грудью. – Немного, – неубедительно врет она, и он тогда слегка отстраняется, чтобы завернуть ее в еще один пахнущий синтетикой и дешевым кондиционером для белья плед. Тот американец возле недовольно поджимает губы и поглубже впихивает беруши. Где-то в хвосте хнычут дети. В конце концов, Скотт понял что-то. Малии не хочется думать, что он понял все. – Иди ко мне, – он ее подтягивает к себе еще ближе, железная бляшка ремня безопасности проваливается за сидение с характерным стуком. В слабом электрическом свете с боковых панелей ее покрытое испариной лицо влажно блестит. Скотт сдвигает пару слипшихся прядей со лба, прежде чем целует ее немного неловко, с оговоркой на некстати мешающиеся носы и вертящегося соседа слева. Но дальше он все-таки забирает боль, хотя она запретила ему. / Они никогда не жили вместе, и это могло бы стать проблемой, но не стало. Все ее вещи уместились в коробку из-под кухонного комбайна, когда они перевозили их из Долины. Она поставила зубную щетку в его желтый пластмассовый стаканчик и сделала вид, что в корне не поменяла собственную жизнь. – Я хочу заняться с тобой любовью, Лия. Он стягивает с нее растянутую майку в ванной, заставляя ее сползти вниз, застрять на бедрах, но после рвануть по худым коленкам, обнажая ее угловатое смуглое тело. Обветренным ртом скользит по помеченным солнцем плечам, пока не перекладывает ее к душевой пластиковой стенке и не сжимает ладонями ягодицы, вдавливая ее тело в свое. Медленно ласкает ее груди, обводит мокрым языком сморщенные соски, и она вздрагивает. Она преминула объяснить ему что-либо. Он касается ее живота, оставляет теплый след своего дыхания, вязкую слюну на плохо сросшихся ребрах, и она старается отстранить его от себя, нервно отпирается узловатыми фалангами. – Тише, все хорошо. Я не сделаю тебе больно. Скотт твердый, поджарый, такой жилистый, но рот у него мягкий. Прижимается лбом ко лбу, когда все-таки толкается в нее медленно, совершает несколько поступательных движений, растягивая ее изнутри. Она тугая, крепко держит его внутри, сдавливая ногами его бедра, но намеренно уходит от его теплых губ, зажатая между ним и отшлифованной икеевской плиткой, прижатая всем телом, с дрожащими мышцами. И она дрожит. Потные, взмыленные, сталкивающиеся липкой кожей. Через нее он развинчивает кран с горячей водой, их окатывает слабой, местами сбивающейся в несильном напоре струей. И Скотт начинает вбиваться в нее с силой, до обильного пота на теле. Член скользит в ней быстро, он упирается лбом в ее острые ключицы, перехватывая бедро одной рукой, пока она скребет его спину тупыми ногтями, но упорно молчит. Потом она приходит, он кончает следом, проливаясь над своей жилистой рукой. А после обхватывает ее прежде, чем она сползает по ванне. Так или иначе, все, что он делал, причиняло ей боль. Скотт относит ее в кровать, опуская на матрас, который тут же гнется под их весом. Заскорузлая фаланга следует изгибу ее скулы. – Не уходи, – она стягивает его ладонь своей, проталкиваясь пальцами между пальцев, совсем беззащитно сворачивается у его еще влажной груди. Ленивые облепиховые тени через жалюзи лижут их раздетые тела. Скотт слегка давит на ее ягодицы, притягивая к себе - ну совсем тесно. Списывает ее честность на обыденную усталость. Сперва. Она кричит. Половина второго, электронный будильник отбивает минуты красноватым свечением с экранчика. Малия так резко встает, что простынь рвется ровно по дешевым текстильным ниткам - впору теперь дорвать на подстилки в ветклинику вместо тех газетных сводок. – Посмотри на меня, детка, – сам еще не проснулся, но в стабильной за последнюю неделю нужде тянет ее в ванну, залезает под холодный душ с ней, прямо в этих хлопчатобумажных штанах, надувающихся из-за воды. Он все водит рукой по ее мокрым волосам, выпирающим лопаткам под вымокшей, раздутой тканью футболки с вечно выползающим ярлычком. – Ты не спала этой ночью, – пробует он уже утром, когда они продолжают не обсуждать то, что обычно случается. Радио возле допотопного тостера и засохшего кактуса в консервной банке плюется сплошными помехами. – Их было шестнадцать. Таких ночей, – сухо говорит она, а потом счищает пережаренную фасоль с тарелок и выползает на пожарную лестницу через окно. Пару лет назад в соседней квартире было мужское братство, они перетащили на крышу полосатые шезлонги и протянули растяжку из Калифорнийского университета. Потом их выселили за неуплату ренты, они спустили все, кроме селективных пальм в горшках, и крыша запустела. Скотт знает, что там всегда была свобода, которая ей нужна. Он берет еду на вынос из "Denny’s" после работы, возвращается стабильно в одно время и раздевает ее в закатных лучах, спуская пропахшую солнцем рубашку с плеч. Минует вторая неделя. Радио все еще выдает помехи, март ползет к концу по горячей неровной трассе вдоль побережья, в кафешках полно серферов и отлынивающих студентов с походными рюкзаками. Скотт задержался на пару часов - Грэг скинул на него всю работу и укатил с бразильской стриптизершей в Малибу на покоцанной импале без номеров. От нее пахло лаком, она говорила с жутким акцентом и со смаком поцеловала его в щеку. Он еще увернулся. Долго оттирал ее губную помаду после и возился с мелочью в телефонной будке, чтобы позвонить Малии. Уже тогда должен был смозговать. Он встал в тянущуюся вдоль всего пляжа пробку где-то в районе Санта-Моника. Потом солнце еще раз блеснуло в зеркалах заднего вида его "хонды" и утонуло в Тихом. Он вернулся в семь, дома было тихо. – О чем ты думала? – он рывком выдергивает ее из холодной воды, перелившейся через край ванны, и крепко прижимает к груди. Малия понимает, что испортила ему не только пятничный вечер. У нее стучат зубы. Она молчит еще день. Скотт покупает жареную сахарную вату на пирсе Санта-Моника и бросает несколько смятых баксов в потрепанный чехол из-под гитары. Суббота, толпа русских слева и восемьдесят градусов по Фаренгейту. Губы постоянно приходится смачивать слюной. – Я знаю, что ты не исцелилась. Знаю, что дело во мне, – он притягивает ее к себе возле влажных бортиков. Снизу шипящие волны отползают от смоченных просоленных столбов - на пляжах еще с утра подняли красный флаг. Малия вся напряжена, сухие мужские руки медленно ползут под ее рубашку, чтобы она расслабилась. И только потом он перехватывает страх. Липкий и убедительно навязчивый в ее потухших зрачках. Она все смотрит вниз, и он уверен, что она видит не то, что он. – Я чувствую, что тебе плохо, Лия. – Запихнешь меня в группу психологической поддержки? Стайлз смотрел на меня так же. – Я бы вколол тебе сыворотку правды, если бы она завалялась у меня в кармане между зажигалкой и ключами от дома. Ты не спишь ночами. – Из двух зол выбираю меньшее, – смешок выходит скорее жалким. У нее опять открывается кровотечение, ткань быстро приклеивается к вспотевшему телу. – Не заставляй меня слушать. Я знаю, когда ты врешь. – Не заставляй меня жалеть об этом. – О чем? – О том, что мы съехались. Двое напрягаются, его ладони давно выскользнули из-под ее рубашки, воздух парной, несносно душный, в нем ощутимы соль, попкорн и вареная кукуруза из ярмарочных лотков. Обычно стоят друг напротив друга, пока его сухопарые руки не обхватывают ее лицо. Она безотчетно облепляет его ладонь сверху тощими фалангами. Он склоняется тогда еще ближе. – Мы едем в Биг-Сур. Пора уже вместо очередных поисков себя отыскать немного нас.