Хейл-Стилински-Арджент

ry x - salt

На парковке средней школы Бикон Хиллс школьный автобус с не отмытой от бензобака надписью «пираты сосут» разворачивается под средним углом в сорок один градус возле девочек-ос, которые обсуждают матч по лакроссу и лифчики. Из их сумок высовывается форма чирлидерш, они надувают розовые пузыри из жвачки и наклоняются так, что видно трусы. Элли знает, что они из восьмого класса, устраивают вечеринки в пижамах с кока-колой и фильмами, где все голые, и уже целовались с мальчиками в губы. – Если я скажу, что выстрелила кому-нибудь в глаз из сигнальной ракетницы, мне разрешат учиться дома, пока мы не вернемся обратно в Мексику? - Элли поворачивается к папе, который сидит за рулем и отпивает из бутылки с водой. - Ты же не хочешь, чтобы я стала девочкой-осой! Мне кажется, я уже провоняла клубничным йогуртом и тупостью, - она оттягивает ворот своей футболки с Хайзенбергом, чтобы папа понюхал. - Ненавижу клубнику! – Скотт заберет тебя в три, - говорит он и поправляет на ней бейсболку («US Davis», ну вы понимаете). - Ты помнишь про фестиваль горящей лодки? – Хотела бы я сжечь в ней эту дурацкую школу, - бурчит она и выползает из машины, хлопнув дверью. Они в Бикон-Хиллс уже две недели, и вот что она узнала за это время: если ты с какой-нибудь экзопланеты с шестью солнцами и не притворяешься, что ты из тех, у кого куча друзей, кто отпивает пиво из бутылок на барбекю с двоюродными бабушками и дедушками и знает, куда вставлять слова типа «чувак» и «бро», то будь готов быть желтым карликом, когда все вокруг красные гиганты или пытаются делать вид, что они красные гиганты. Конец. – Вы наполнили сегодня свое ведерко? - спрашивает миссис Дэвис, когда Элли окончательно откапывает жвачку со следами зубов от своего стула и смотрит взглядом Коры (читай: взглядом Коры, разрубающей банановый пирог топориком) на Бобби Сойера - придурка, которого после занятий все еще забирает няня и который писается во сне. «Насколько полно твое ведерко?» - это что-то вроде игры в «хорошего полицейского»: ты отдаешь однокласснику помятый кусок своего сэндвича с «нутеллой» или зовешь его поиграть в плейстейшен после занятий, и в твоем воображаемом ведерке открывается безлимит на желейных мишек или жареную картошку. На что-то, что делает тебя счастливым. А у Бобби Сойера внутри тарелка с червями, а не ведерко. Элли подпирает щеку рукой, ковыряя ногтем с забившимся под него молочным шоколадом рисунок маркером в углу ее парты - на нем придурок Бобби Сойер окунает в унитаз ее рюкзак с Комик-кона, - и думает о том, что в комиксах о Лимонном Солдате Олби нарисовал бы Бобби Сойера как Злобную Куриную Ножку - чистильщика грибковых туалетов. Тем временем миссис Дэвис говорит: – Я хочу прочитать вам это сочинение по двум причинам. Во-первых, здесь хорошо использованы прилагательные. А, во-вторых, автор придала особое значение тому, что она видела и чувствовала, а это очень важно для любого сочинения, - учительница делает театральную паузу. Шестой C тоже делает театральную паузу. И все жители Калифорнии, США и планеты Земля делают театральную паузу. – «Мама и папа на качелях-доске с завязанными глазами». Эллисон, может быть, ты сама нам его прочтешь? Элли поднимает голову, поджимая пальцы ног в кроссовках на липучках. (Ситуация: девочка синеет в полиэтиленовом пакете). Ей хочется отмотать на позавчера и написать о тихоходках с «National Geographic», которых запустили в космос в 2007, или о двенадцатиперстной кишке, только чтобы ее сочинение по английскому сейчас не взбалтывалось, как лимонная шипучка, в руках миссис Дэвис перед позеленевшим от зависти Бобби Сойером. Он оборачивается, собирая в кулак пять своих недожаренных сосисок для хот-догов, и говорит одними губами: – Тебе конец, жопа. Элли вбирает в рот побольше воздуха и вспоминает свою маленькую школу в Мексике с футболом на большой перемене без трибун и с воротами из банок газированных соков, укулеле из класса музыки, директором в сомбреро и запахами карри с рисом и чуррос из школьной столовой. Элли хочет домой. // – Как дела в школе? - Скотт дает задний ход, опуская голую руку на спинку ее сидения и оборачиваясь назад. Он пахнет лаймовой газировкой и сигаретами, и на нем только футболка. Элли кажется, она видела в ней Малию. - Носишь мою кепку? – Угу, - говорит она бардачку с наклейкой Fallen. – Взял кукурузные лепешки, которые ты любишь. Сделаем энчиладу. Сегодня у меня первый выходной за последние две недели, - он запускает руку в волосы, закрученные, как макароны, и у нее снова появляется это ощущение, словно ее замотали пищевой пленкой. (Автопортрет: девочка засунула голову в песок). Она ковыряет коросту на ладони и все время облизывает нижнюю губу, думая о пакете с соком в рюкзаке на заднем сидении и о том, что не может поднять голову. – Но потом нам придется вернуться к тренировкам, - Скотт опускает руку на ее кепку, и Элли чувствует, какая она тяжелая. - У тебя все получится. Просто иногда для этого нужно больше времени. Когда мне было шестнадцать, был один человек, который помогал мне сконцентрироваться, - он возвращает руку на руль, и его лицо становится таким же, как у папы. - Ее звали Эллисон. Несколькими часами позже на другом конце города Стайлз отодвигает для Лидии стул в новом тайском ресторане, обставленном, как круизный лайнер, правда затонувший. На всю стену тут здоровый аквариум, из которого мужики в гидрокостюмах вылавливают твой высококачественный экологический ужин, и повсюду ходят официанты с коктейлями из морепродуктов, мартини с оливками и лобстерами на серебряных подносах. Но его жена и сын довольны, поэтому Стайлз заказывает креветки в соусе тартар, свежевыжатый сок папайи для Томаса и два мартини и не смотрит на трехэтажную цену в меню, рассчитанную на тех, кто без задней мысли спускает деньги на аппараты для снятия носков и лангустинов в пшеничной лепешке с руколой. У него болит голова от всего, что навалилось за последние две недели, и он каждый день думает об Элли и о том, что не видел ее улыбку уже три месяца - с того момента, как они прощались в терминале аэропорта после свадьбы МакКоллов: на ней были лыжная шапка и толстовка из Дейвиса на несколько размеров больше, и она держала за руку малышку Коры с видом студентки по обмену и молодой мамочки. – Если Элли - моя сестра, то почему ее мама Малия, а не ты? Это значит, что Малия тоже моя мама? - Томас ерзает на стуле усерднее обычного, рубашка задирается, оголяя белый живот. Каждый день с того момента, как он начал говорить (это произошло в его полтора года, они ходили в зоопарк по семейному абонементу, и он повторил названия некоторых животных, сидя на шее Стайлза с раздавленным бананом в ладошке), он без остановки говорит и сыпет вопросами, о большинстве из которых вспомнит в худшем случае на следующий день за игрой в скрэббл или чисткой зубов. Вот и сейчас за новым «могу я называть Малию мамой?» следует старое «когда Элли будет жить с нами?», а венчает все это «а можно мне сразу шоколадный торт?». Скотт сказал, Малия уехала в Лос-Анджелес в их старую квартиру, чтобы забрать коробку с компакт-дисками и некоторыми вещами со времен его учебы в колледже, и Стайлз не сдержался и спросил, годовщину чего он собрался отмечать с билетиками на метро, просроченными талонами на бесплатный ланч в «Хард рок» и малоубедительной подборкой скейт-панка с вечеринок в общежитии. Скотт сказал, что защищает своего ребенка, и Стайлз ответил, что тоже хотел бы защитить своего, но не может, потому что его мать ведет себя, как чертова безответственная сука. Он думал, что Скотт ударит его, но вместо этого он положил под стакан скомканную двадцатку и ушел, хотя они собирались провести этот вечер, как семейные мужики из ситкомов, у которых полно родственников, бытовых проблем и заученных анекдотов про нудистов, - с пивом, бейсболом и пиццей с салями в баре на засаленных поролоновых подушках. Но разве Скотт такой? Их с Малией семейная жизнь похожа на рекламу, где симпатичная молодая пара в одинаковых голубых комбинезонах красит стены в детской, и муж каждую свободную минуту потирает круглый, как рождественский шар, симпатичный живот жены с таким же симпатичным ребенком внутри. У Скотта и Малии свой замечательный маленький мирок, она носит его старые рубашки, надевая их на голое тело, они разводят костры на заднем дворе и жарят маршмеллоу и сосиски на углях, они невозмутимые и счастливые и постоянно занимаются сексом, и это не изменится даже с появлением ребенка, нет, ведь у них будут утомительные, но такие приятные ночные кормления, совместные завтраки и спонтанные поездки в бассейн с прелестным малышом, который ест все детские пюрешки и никогда не капризничает; и все окружающие будут говорить: «Я и не знал, что дети могут быть такими!» или «Говорила тебе, что нужно было остановиться на одном ребенке...». – Стайлз? Перед рестораном он немного выпил в участке, потом сел за руль отцовского минивэна, доехал до «Уолмарт» и купил фруктовую жвачку. В эти две недели он частенько закладывал, но не настолько, чтобы кто-то об этом догадался. И вот он здесь, с женой и сыном, в дорогом азиатском ресторане со здоровым аквариумом и креветками на подушке из тающего льда, и понимает, что напился. – Я... скоро вернусь, закажи десерт или типа того, ладно, детка? Я люблю тебя, - Стайлз сжимает ее ладонь, потом ерошит русую макушку уткнувшегося в десертное меню Томаса и проталкивается к выходу через тайваньских предпринимателей и официантов с подносами. Ресторан в новой части города: повсюду хипстерские гриль-бары с чилаутом на виниле, барбершопы и частные адвокатские конторы. Стайлз не находит зажигалку и просит прикурить у джаггало-латиноса в баскетбольной майке, дергающегося под ньюскул возле облепленного кислотным винилом лоурайдера. Его рубашка промокла от пота, он зажимает сигарету между губ и оттягивает воротник. Мимо тащатся желтые такси, и он будто снова в Нью-Йорке: ужины в ресторанах, джазовые оркестры в кабаре в их квартале и торчки под крэком с прыгающими тачками. Завтра суббота. Если Скотт не работает, значит, будет с Элли. Стайлз может взять еду навынос, Томаса и пригнать к нему, скажем, в пять. Они поставят детям что-нибудь от Диснея и сядут в шезлонги на заднем дворе с эспрессо или безалкогольным пивом, и Стайлз скажет Скотту, что он очень, очень устал. И что он знает, как они с Малией ждут этого ребенка, и знает, что ей нельзя волноваться, и еще много всего из того, что лучшему другу хотелось бы от него услышать. Но ничего из этого не будет. Стайлз не хочет видеть Скотта, потому что если они снова встретятся, он скажет ему то, о чем потом даже не пожалеет.